шПеснь XI

Ампелоса красоту в одиннадцатой ты увидишь Песне с мужеубивцем-быком, что увлек его к смерти.

Так состязанье окончилось. Гордый победою отрок В пляс пускается вместе с верным сопутником-Вакхом, Неутомимо сплетая стопы в этой пляске по кругу, Белоснежной десницей касаясь плеча Диониса.

Видя двойную победу, бог Иовакх веселился Радости юноши бурной и молвил милое слово:

«Что же, давай-ка, мой милый, после победы в забеге И на борцовской арене третью распрю устроим! Непобедимый, с верным Вакхом плыть тебе надо,

10Ампелос, коего бросил ты на приречную гальку. Будь и в быстром потоке быстрей своего Диониса!

Сатиры пусть веселятся, довольствуясь только прыжками, Ты же старайся все силы в третьем напрячь состязанье! Коль победишь на воде и на суше, то милые кудри Я двойным увенчаю венком в знак победы, одержишь

Дважды верх над Лиэем, не знавшим досель поражений. Эти милые струи подобны тебе и подобны Красоте твоей! Надо б Ампелоса отраженье Дать, что дланью златою плещет в струи златые!

20Будешь нагим состязаться ты за победу в заплыве, Волны всего Пактола тебя, красавца, возвысят! Дай же дар олимпийский такой же каким Океана Фаэтонт одаряет, алеющий свет излучая Блеск своей красоты удели и Пактолу! Как светоч Утренний ты воссияешь, Ампелос! Будете оба

Вблеске светлы лучистом, Пактол от червонного злата, Ты же от собственной плоти! Поток! Ты отрока в лоно, Полное злата, прими, ведь отрока тело сияет!

Славь красоту с красотою! Спрошу я сатиров тут же:

30Роза ли с розой сплелись? К чему съединили сиянья Розовый тела отблеск и огнь искристый потока? Если б тут заструился вдруг Эридан многоводный, Как заблистали бы слезы дев Гелиад и я мог бы

Иянтарем, и златом омыть твое тело, любимый - Только вдали обитаю от гесперийских потоков! Двинусь к ближней Алибе, там, где течет по соседству

Гевдис, сверкает сребристый волной изобильной и быстрой, Как только на берег выйдешь, омывшись в водах Пактола, Ампелос, в водах обильных сребром, тебя я омою!

40Герм пусть сатиров прочих довольствует бурною влагой, Он ведь не бьет из златого истока! Ты лишь единый, Отрок златой, и достоин касанья златого потока!»

Знаменье тут явилось влюбленному Дионису: Ампелос на погибель раннюю предназначен! У скалы проползал, чешуёю блистая, рогатый

Змей, на хребтине несущий еще молодого оленя. Нижние камни минуя, он пробирается выше, Сбрасывает оттуда, рогами подбросив, оленя

114Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

Вбездну, и кувыркаясь в воздухе, падает камнем 90 Вниз животное, долго вой несчастного слышен.

Крови ручей как вестник свершившегося приношенья На алтаре валунном струится, прообраз далекий Возлиянья вином. Бог Эвий все это видел, Как сей змей оленя сбросил, знамение принял:

Легкомысленный отрок должен погибнуть от рога Зверя... Но в скорби двойными чувствами обуянный, Бог смеялся при мысли о будущем даре для смертных, Плакал от слишком близкой и ранней смерти любимца.

Вновь устремился с любимым он к склонам скалистым высоким

100 Гор: в каменистые долы, бог, предавшись охоте...

Вакх смотрел со страстью на юношу милого, очи Бога не насыщались отрока лицезреньем; Часто с Бромием рядом на пире сидючи, отрок

Игрывал на сиринге напев, непривычный для Музы, Собственную сочиняя песню на полых тростинках. Если же переставал играть искусную песню Отрок, то поднимался, стремительно вскакивал с ложа, Дланями громогласно бил одна о другую

И прижимался устами к устам, на сиринге игравшим, 110 Будто бы их награждая искусное исполненье,

Клялся самим он Кронидом: ни Пан-песнопевец не смог бы Песню сложить такую, ни Аполлон звонкогласый!

Отрока тут увидала в горах смертоносная Ата Смелого, он на охоту вышел без друга Лиэя. Приняв ровесника облик пред ним, богиня обмана

Ампелоса принялась обольщать соблазнительным словом, Мачехе угождая фригийского Диониса:

«Отрок бесстрашный, напрасно тебя Дионис так пугает! Что ты имеешь от дружбы? Лиэй ведь не позволяет

120 Ни на повозке дивной поездить, ни править пантерой1 Правит Марон повозкой Бромия, оного в дланях Зверя гонящий бич и недоуздок тяжелый — Даром каким обладаешь ты тирсоносца Лиэя?

Дети Пана пектидой играют, звонким авлосом, Есть у сатиров даже тимпан благошумный округлый, От твоего Диониса-хранителя, а по отрогам Бассариды несутся, на спинах львов восседая!

И с какими ж дарами достойными шествуешь гордо Ты, возлюбленный Вакха, что славно пантер погоняет?

130 Часто на Феба возке восседая и гордо, и прямо, Едет по горним сводам Атимний, эфир рассекая! Абарис юный также по небу часто летает, Если Феб на стреле его отпускает в поездку.

Правит орлом в поднебесье и Ганимед, восседая

116 Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

А на хребет возлагает зверя огромного шкуру Пеструю, сам же на спину взобрался словно для скачки. Вот над боками тура взмахнул он хлыстом и по ребрам Хлещет как жеребенка с гривой густой и волнистой! Дерзкий, такое он слово Мене кричит быковидной:

«О, богиня Селена, рогатая, мне позавидуй!

Стал я тоже рогатым, на турьей скачу хребтовине!» Вот такою он речью хвалился пред Меной округлой. Глянуло с высей небесных завистливой око Селены,

190Амиелоса увидала на звере-мужеубийце...

Насылает богиня бычьего слепня, и тут же Обезумев от жала, пронзившего толстую шкуру,

Словно конь тот метнулся тотчас в бездорожную чащу. Ампелос же, увидев от жала безумного зверя, Вскидывающего выей и мечущегося по скалам, Устрашенный судьбою, так он, плача взмолился:

«Тур мой, остановись же, завтра в скачке безумствуй! Не уноси на скалистый кряж пустынный и дикий, Вакх ведь должен проведать о судьбине злосчастной!

200 Тур мой! Рогов позолоту запачкаешь в беге безумном! Ах, не завидуй же злобно любимому отроку Вакха! Ты умертвить меня хочешь, не ведая про Диониса! Нет в тебе милосердья и к плачущему вознице, Я ведь совсем еще юн, я возлюбленный бога Лиэя —

К сатирам мчи, не в горы, средь них убей поскорее! Там я умру, их слезы мой прах оросят и утешат! Тур мой, мой милый, тебя умоляю: утешусь я если

Горькую смерть Дионис, хоть без слез, но все же помянет! Коль погубить ты хочешь того, кто за рог твой схватился,

210Голос и речь обретя — тебе, подобному ликом, Бычьим весть о злосчастье моем передай ты, Лиэю! Бык! Сказался врагом ты Деметры и Диониса, Бромию боль причиняешь, Део изобильную ранишь!» Слово такое промолвил отрок розовотелый,

Близкий Аиду, злосчастный... На сдвоенных мчася копытах, Бык, одержимый безумьем, в горах без пути и дороги, Отрока с хребтовины бросает на камни свирепо, Падает тот головою оземь, хряснули кости

Выи юноши нежной, глава отделилась от тела...

220Бык же бросился к трупу и стал подбрасывать тело Остроизогнутым рогом, в расселину голову сбросив. Обезглавлено тело, непогребенной осталась Белая плоть, струей пурпурной омытая крови...

Видел лишь сатир некий любимца бога во прахе, Ампелоса, о злосчастье весть и принес он Лиэю.

Бог же, нисколько не медля, несется, ветру подобный,

Иразрыдался, увидя нагое... На плечи набросил Пеструю шкуру оленя, прикрыть охладелые члены,

Ина отроке мертвом ремни плесниц приторочил, Розами тело украсил, гирляндой из лилий, а кудри (Как у всех, кто случайно погиб в горах при паденье)

118Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

Вдомы златые Зевеса, привел пожить на Олимпе...

Бог всепобедную отдал для скачек в честь Афродиты Собственную колесницу, чтоб деву Гипподамию Выиграл отрок... Любимый мой погиб слишком рано! Ампелос жен не ведал, цвет жизни, на брачное ложе Не восходил этот отрок, моей не правил повозкой, Смертную муку оставил бессмертному Дионису!

Вот и богиня Пейто не ушла от уст твоих, милый — Хоть ты и умер, она на губах твоих бездыханных!

280 Вот и у мертвого так же как в жизни ланиты сияют, В веках прикрытых улыбка таится, а пясти как прежде, Белы как горные снеги вместе с твоими плечами!

Аветерки шаловливо вздымают милые кудри,

Ине стерла смертыня сияние розовой плоти...

Все в тебе — как при жизни! Увы, увы мне, эроты! Ах, зачем тебе было на дикого зверя взбираться? Если тебе так хотелось коня быстроногого, что же

290 Ты не сказал мне об этом? Я бы от Иды соседней Колесницу привел с упряжкою древнею вместе Тросских коней небесных, родом из края, откуда И Ганимед похищен, питомец Иды лесистой, Равный тебе красотою, кого от свирепости бычьей Зевс высоколетящий умчал в когтях осторожных! Если хотел ты охоты за дичью в чаще нагорной,

Что же ты мне не открылся, что надо тебе колесницу? Мог бы тогда на повозке моей безопасно поездить, Бич держал бы во дланях Рейи-богини запретный,

300Сам легко бичевал бы пару змеев ручную...

Ссатирами ты боле здравиц веселых не вскличешь,

Сбассаридами в чаще шумя и играя, не прыгнешь, Не поохотишься боле с милым своим Дионисом! Горе! Аид не приемлет выкупа ни за какого Мертвого, и откупного златом ярким не примет!

Ампелос! Если бы к жизни из смерти ко мне ты вернулся! Горе! Не убедить мне Аида! Когда б согласился Царь, то блестящий клад получил бы всего Эридана!

Вырвал бы я все речные деревья! Я бы доставил От Эритрейского моря индийские самоцветы, От богатой Алибы сребро, от Пактола же — злато,

310 Только вернуть мне тотчас же отрока милого к жизни!» После заплакал он, взоры, на милого устремивши:

«Ты меня любишь, Отче, ты знаешь Эроса муки, Пусть, хотя б на мгновенье, Ампелос заговорил бы, Пусть, хоть разочек последний, сказал бы: „Напрасно,

напрасно Стонешь по том, Дионис, кого стон твой уже не разбудит!

Кем и утешился после погибшего Гиакинфа! Хочешь, спроси у садовника: коли завяло растенье Некое, в прах поникнув, тот ищет тотчас же замены, Вместо погибшего корня новый побег насаждает!

Вот, послушай-ка повесть из старого времени, внемли: Жил однажды на свете отрок, из отроков лучший, На берегах Меандра, многоизвивного тока,

370 Строен изящным телом, ногами резв, безбородый, С гривой волос густою, прелестию природной Отрока веют ланиты, милые очи блистают, И от взоров исходит далёко видное людям, Вмиг разящее сердце лучисто-златое сиянье! Кожа — белее млека, и разливается сверху

Тонкий румянец, как будто два цвета на коже смешались! «Каламос» называет отрока милый родитель, Бьющий из бездны земной, текущий к свету упорно, Никому не видный сначала странник по тверди —

380 Вдруг он внезапно выю перед всеми подъемлет, Сей Меандр пещерный, из недр изливающий струи!

Жил он, Каламос милый и резвый, и страстно влюбился В сверстника своего (Карпос того юношу звали); Тот был прекрасен так, как средь смертных и не бывает! Если бы отрок годов набрал немного поболе, Стал бы сей юноша мужем Эос прекрасноволосой!

Ибо прекрасен собою, румянцем, пожалуй, покраше Блеска кожи Кефала, сияньем затмил Ориона!

Не прижимала к груди Део с такими руками 390 Юношу Иасиона, Селена — Эндимиона!

Икрасотою настолько сей юноша отличался, Что захотели 6 в супруги взять его обе богини.

Он бы на ложе благое взошел к Део златовласой,

Иревнивей Селены брачный чертог посетил бы!

Он же, милый, лишь друга любил, сей цветочек эротов Наипрекраснейший. Оба играли в полном согласье В игры на берегах извилистой речки соседней.

Часто меж ними случались состязания в беге:

400 Каламос бегал подобно быстрым ветрам воздушным! Бега начало — вяз, метой конечной маслина Выбрана, надо по брегу бежать туда и обратно! Каламос резвоногий бежал в этот раз осторожно, Милому другу, Карпосу, желал победы соперник!

Если Карпос купался — то Каламос тут же плескался, Но и в реке затевали они состязанье такое:

Только помедленней плыть старался Каламос, другу Уступая, чтоб видеть, следуя за плывущим, За стопами его, рассекающими равномерно

Снова он одержал в речном состязанье победу! Тут его ветер порывом сталкивает обратно

Вводу, неумолимый, он отрока убивает,

Вполуприкрытые губы метнув обильные воды! Каламос смог от ветра враждебного все-таки скрыться, И достичь, уж без друга, напротив лежащего брега. Милого там не встретив, любимого там не увидев,

Знай, отец мой жестокий безжалостным правил потоком, Пусть же и сына родного волной унесет смертоносной, Хочет Каламос скрыться вместе с пропавшим Карпосом!

122 Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

Бросившись вниз головою, умру, где Карпос заблудился, Пламень любви уничтожу ахерусийскою влагой! "

Так говорил он, и слезы из глаз катились... В честь друга 470 Прядь он темную срезал густую острым железом

С кудрей, что так лелеял, явил он знак этой скорби Горькой отцу Меандру, последнее слово промолвив: „После этой вот пряди и плоть мою примешь, ужели Без Карпоса увидеть Эригенейю смогу я?

Неразделимы Карпос и Каламос были в сей жизни, Эроса жало пронзило обоих... Подобной же смертью И умереть им пристало в волнах бурливых потока!

Выстройте, девы-наяды, на бреге речном на высоком Нам обоим надгробье над могилой пустою,

480 Надпись надгробную дайте жалобными стихами: „Каламоса и Карпоса эта могила, друг друга Страстно любивших, обоих жестокая влага сгубила! Каламос брат вам, по брату печалясь, пряди срезайте, Ибо со страстью своею он покоится рядом,

В знак печали срезайте и прядь для Карпоса такую ж!" Молвил — и вниз головою бросился в водовороты, Захлебнувшись водою, убийцей отроков, отчей.

Каламос дал тростнику свое имя, в тростник обратившись, Стал и Карпос плодами земли той плодоносящей.»

490 Мягкой участливой речью тронут неистовый Эрос И восхотел он умерить сладкую скорбь Диониса...

Только еще сильнее скорбит по погибели Бромий Слишком ранней любимца... Вот дщери бегущего вечно Их отца Ликабанта с резвобурной стопою, К дому Гелия вышли, румяноланитные Хоры.

Вот одна, с лицом, затененным снежною тучей, Нежный свет посылает сквозь темномрачнеющий облак, Хладны стопы, и плесница плещет градом и снегом, Слиплись волны волос вокруг главы ее влажной,

500 И вкруг чела обвилась повязка, что ливни рождает, Ярко-зеленый венок виски обхватил, а груди Круглые поддержала она снежно-белой повязкой. Вот другая: дохнула ветром, что радует смертных, Ласточек нам возвращающим, Зефир чело ей ласкает, Волосы благоухают росой изобильной весенней,

Сладостный смех раздается из уст, от одежды струится Запах роз, что с зарею готовы раскрыться побольше, Песнь хвалебную кличет Адонису и Киферейе. Сестрам вслед выступает Хора жатвы и сбора,

510 Связку выносит в деснице с зерном тяжелым колосьев, Держит и серп изострый с блестящим лезвием гнутым, Вестника жатвы, и тело этой закутано девы

В тонкольняные полотна; в пляске она выступает — Сквозь прозрачные ткани бедра манят, мерцая, Увлажнены ланиты росою пота обильной, От лучей Фаэтонта жарких вкруг лика бегущих!

Клонится хрупкое тело, когда встает она в небе, Листья рвет ветер с деревьев, власы чащоб подрезает, Нет ничего у нее за душою, ни гроздей душистых Над затылком не виснет, плетей золотистых побегов Нет, и влаги маронской темно-пурпурною погреб Не наполняется духом, и пены нет над амфорой...

И не виснут побеги плюща, сплетенного с гроздью!

Вчас предреченный приходит она и сестрами правит:

Вдомы Гелия спешно тогда возвращаются Хоры!

Вбыструю мощную птицу, крылами гребущую воздух

Внебе высоко Ткачиха некогда, Филомела,

Детям погибшим надгробье плачевное. Встал чуть не рядом Пирр похотливый, камень фригийский, ибо он к Рейе Вожделел, нечестивый, гнусного брака желая!

Тисба вместе с Πирамом рекою одной, однолетки, Страстно желая друг друга, слились... И в Милакс

влюбленный, В деву, отрок прекрасный — цветком эротов стал Крокус! По состязании в беге, где свадьба была бы наградой,

126Ионн Панополитанский. Деяния Диониса

Ипосле яблок Пафийки разгневанная богиня 90 Артемида львицей сделает Аталанту!»

Все пробежала глазами пророчества быстрая Хора, До возвращенья туда, где пламенный Гиперион Знаки указывал деве, стремительной, словно ветер...

Зрит она изображенье Льва лучистого, тут же Девы образ звездный написан был преискусно,

Гроздь держащей во длани, рожденной осенью ранней. Здесь же прочла оракул Хроноса быстрая дочерь: «Станет Киссос, сей отрок милый, плющом, ползущим Вверх обильным побегом; Каламос, отрок прекрасный,

100 Тростниковым стеблем гибким под ласковым ветром, Стройным побегом, растущим из лона земли плодоносной, Стойкой опоры гроздей... Станет гибкой лозою Ампелос, даст свое имя грозди, что виснет средь листьев!» После того, как оракул прочла плодосбора богиня,

Быстро прошла к той скрижали, где был нарисован искусно Ганимед, сей отрок, в полный рост, что на пире Нектара влагу в чаше златой подает, наклонившись.

Здесь предвещанье судьбы сведено в четыре лишь строчки! Дальше счастливая дева, горлиц подруга, спешила,

110 Для плющевого Лиэя знаменье найдя таковое: «Фебу даровано Зевсом носить ветвь вещего лавра. Яркие розы присущи яркой Кипрогенейе.

Ветви зеленых олив — Афинайе зеленоглазой.

Сноп колосьев,— Деметре, а гроздь лозы — Дионису!» Все прочитала буквы чтившая Эвия дева, После идти собралась с сестрами милыми вместе

К струям и токам восточным старца, реки Океана, За Фаэтонта четверкой конной... Целенья Лиэю Нет от скорби по другу погибшему, даже о пляске

120 Не вспоминал он. Терзаем памятью по любимом, Горько стенал и плакал... Диски медные богу Уж и ненадобны боле, не хочет он медного звона, Не услаждает пектида, нет на лике улыбки

Боле, лишь боль и печаль у влюбленного Диониса...

Не журчит уж лидийский Герм в берегах тростниковых, Что, подгоняемый ветром шумным, по склонам катился, Боле течь он не хочет... С сокровищницею в пучине Златопенный Пактол замедлил скорбящую влагу, Словно по мертвому плача... И в честь погибшего воды, Бьющие над землею, вспять повернул под землю

130 Ток фригийский, Сангарий. Окаменевшая матерь, Влажная Танталида, немая, зашлась, исторгая Слезы в рыданье двойном: сострадает она Дионису! И сосна с однолеткой пинией горестно плачет,

Вдруг распустился прекрасным гибкой листвы узорочьем, А удлиненная шея стала плетью с гроздовьем, Стебли пошли от сгибов локтей и побеги от пястей,

Полны сладостных ягод, из гнутых рогов меж висками Кисти вдруг зазмеились лозы, прижимаясь друг к другу...

Все заполнилось ими, они же росли, завивались, Снова росли, и уж зелень лозы распустилась повсюду, Ветви дерев соседних гроздьями плотно усыпав.

Вот и еще одно чудо: юноша ловкий коснулся 190 Высоколистого древа вершины проворною дланью

И превратился в растенье Киссос, добравшись до верха; Стали стебли витые по имени отрока зваться, Только родившейся ветви лозы обхватили побегом, Листьями, милыми сердцу... Виски божество осеняет, Вьет венок и на кудри густые его возлагает Радуясь, Дионис, и рвутся к богу побеги, На глазах вызревая в сладостноспелые грозды:

Самознающий боже без виноградной давильни, Гроздие в длани приявши, ягоды жать начинает

200 Плотно и крепко перстами, на свет обильное бремя Гроздьев винных выводит, лозы смарагдовоалой Сладостнокрепкий напиток! И белоснежные пальцы Льющего хмель Диониса от крови багрянца алеют. Рог быка он хватает и сладостнокрепкий отжаток Вакх в уста проливает, вино испробовав первым, После отведав и ягод... Тем и другим насладившись, Слово такое он молвит, веселый и радостно-гордый: «Нектар и амвросию ты, Ампелос, милый, мой отрок, Породил. Аполлон два цветка особо отметил —

210 Только не станет он лавра есть, пировать с гиакинфом, А из колосьев не сделать — прости, о Деметра! — напитка! Ампелос, сколь же почтенна участь твоя! Пред твоею Красотой уступили и нити суровые Мойры!

И пред тобою смягчился Аид, самой пред тобою Персефонейи суровой стал нрав и мягче, и кротче! Мертвый — для Диониса-брата ты к жизни вернулся! Нет, не умрешь ты, как умер Атимний; болотины Стикса, Пламени Тисифоны, Мегайры взора не встретишь! Отрок, живым пребудешь и в смерти, и в Леты потоках

220 Ты не канешь вовеки, могиле не взять тебя, даже Побоится и Гея укрыть тебя в сумрачных недрах! Сделал тебя растеньем отец мой в честь Геи, и тело Стало нектаром сладким — судил так Кронион-владыка! Нет, не таким, где природа на лепестках терапнийских Изобразила верно непреходящее горе;

Милый, сиянье и свежесть хранишь на узорчатых листьях,

130 Нонн Паиополитанский. Деяния Диониса

Мужу подобно, что выю согнув, о милости молит, Древняя пальма склонила широко-пространные листья, Яблоню ты стопами обвил, а дланию гибкой Смоквы ствол обхватил, и несут, как служанки, деревья Госпожу свою кротко, ее легко поднимают — Ты же вверх устремляешь свои проворные пясти, Встав на плечи служанок, узоры тонкие листьев,

280 Пестрые стеблей побеги, усики с самых верхушек Словно бы в сновиденье тычутся в лоб и ланиты, И ветерок прохладу сулит своим дуновеньем,

Словно служанка желает не тронуть в дому ни пушинки, Лику царицы владычной прохладу она навевает!

Если тебе угрожает полуденный жар Фаэтонта — Дует ветер прохладный над виноградным гроздовьем, Зной укрощая палящий огнедышащей Майры; Если же Хор явленье летний жар возвещает, Сириус знойным дыханьем соком ягоды полнит!»

290 Так, гордясь, он измолвил, и то, что было печалью, По любимому, отнял сок благовонный из гроздьев.

Так говорилось в сказаньях о плетях лозы виноградной, Названной по любимцу Но песнопевцы древнее Знают присловье об этом: просочился на землю Сквозь небесные кровы ихор плодоносный с Олимпа, И народился напиток лозы вакхиадской, а в скалах Сам собой от него же ствол возрос виноградный:

Дик он был, необхожен, в чаще ютился безвестной, Вольно раскидывал плети и гибкие всюду побеги:

300 Истинный лес благолозный вино родящих растений, Чаща, взращенная соком, что выгнал стволы и побеги,

Сад изобильный и пышный, где ввысь устремляются бурно Грозд, прижавшийся к грозду пурпурному в беспорядке; Частью недозревает сок ягод, покуда растущих, Светом пурпурным блистающих — все столь различны

при этом!

Полупрозрачны иные, белы, словно пена морская, Прочие — златоянтарны, мерцают, прижавшись друг к другу, Ягоды... Есть и такие, что смоли чернее по цвету, Их же могут и спутать, кто хмелен, с растущими рядом

310 Ягодами ветвей оливы блистательноплодной!

Сверху какой-то грозди сребристой с круглящимся плодом Сам собой наползает черный налет от побега, Приведя за собою лозу с сочащейся гроздью!

Там сосну обвивают соседнюю крепко побеги, Вверх, затененный повсюду, ползущие усики рвутся, К радости Пана великой; если Борея дыханье

Иподвязав небриды пестрые прямо под плечи, Славу они возглашали вакхийским неистовым ладом, Яро топтали грозды, стопами переминаясь, Эвия восхваляя, и с лона того гроздовья Грязнобелая пена взбурлила над месивом алым!

Ине в обычные чаши напиток сбирали, но в бычьи Полые роги, а после стали говаривать люди:

«В рог наливать — значит, смешивать винную влагу с водою!» 360 Вот уж из уст перепивших одних изливается влага Винная, вот уж и ноги его заплетаются спьяну,

132 Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

Быстро бежать уж не может, о левую правая бьется Пятка, подбрадье седое дерет он, хмелен от Вакха...

Скачет другой, опьяненный, в диких прыжках извиваясь, Слышится гул непрестанный бубнов с бычьею кожей! Кто-то, выпив чрезмерно вина, веселящего душу, Побагровел от питья пурпурно-темного сразу!

Тот, уставившись взором блуждающим в ветви деревьев, 370 Скрывшуюся среди листьев простоволосую нимфу

Видит, или вдруг хочет забраться в горные чащи, Переступая неверной по каменным кручам стопою! Но Дионис его тянет назад! Иной вкруг истока Водного бродит и только желает деву наяду Выловить, деву нагую — и вот косматою лапой

Нимфу почти уж хватает, плывущую в водах бурливых...

Быстро наяда нырнула — и нет уж девы в потоке! Рейя лишь Дионису дарит единому средство От хмельного забвенья — аметист всеохранный! Многие из рогатых сатиров прыгали, пьяны,

Ив хороводах веселых кружились. Один же, пылая Пьяным весельем, с собою ведущим страсти эротов, Потянулся лохматой лапой к одной из вакханок Вот, совладать не в силах с подстегнутым хмелем желаньем, Он за пояс девичий чистую нимфу хватает

Исрывает одежду, против воли Киприды,

Обхватив ее бедра розовые покрепче...

Вот уж Мйстиду тащит другой, стыдливую деву, Хочет возжечь он светоч в честь пляски ночной Диониса — Он ладонями гладит, пальцами нежно лаская Мягко-округлые груди, ее к себе прижимая...

А Дионис после пира в честь сладостного гроздовья, Направляется, гордый, в пещеру Кибелеиды — Пясти его обвивают плети лозы виноградной, Учит он меонийку, что значит праздник полночный!