14ekabrya

Рецензия: Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм

на «патриотизм», — при анализе политического конфликта в конституционном Царстве Польском.

И снова о «понятиях». Почему, собственно, декабристы? Во-первых, подробного разбора удостаиваются взгляды всего лишь нескольких, хотя, бесспорно, самых значительных идеологов тайных обществ. Во-вторых, все отмеченное типично и для либералов, в тайных обществах не состоявших (П.А.Вяземский). Другой вопрос, «декабрист» ли Николай Тургенев в его отношении к планам переворота, к реальным событиям 14 декабря 1825 года? Его автопризнания, включая взвешенный разбор своего отношения к тайному обществу и планам государственного переворота в оправдательных записках и книге «Россия и русские», не дают права против воли автора сближать его с П.И.Пестелем или Н.М.Муравьевым.

Формальный критерий тут не «работает». Если уж употреблять это понятие в обозначении темы, тогда нужно было писать о «типичных» декабристах, в манере М.О.Гершензона. А таковыми не были ни экстравагантный Михаил Лунин, ни тем более Николай Тургенев. Фигура Лунина обособлена исторически. К тому же влияние, оказанное на него французским либерализмом, оказалось трудно отделимым от противоположных: религиозных, нравственных. В книге это — типичный «вставной» сюжет, хорошо проработанный в статьях Парсамова.

Его книге вообще-то больше подошло бы название: «Пути развития русской политической мысли в декабристский период» —

по аналогии с диссертацией Ю.М.Лотмана — «Пути развития литературы преддекабристского периода». И тогда в ряд с исследуемыми автором тремя-четырьмя фигурами естественно встроились бы такие «законченные либералисты» и франкоманы, убежденные в абсолютной ценности для России французского политического опыта, как А.И. и С.И.Тургеневы, П.А.Вяземский, П.Б.Козловский. Все они не только разделяли с декабристами те основы общелиберального мировоззрения, которые внимательно прослежены автором, но подчас выражали их более последовательно.

Французская матрица русского либерализма отразилась во множественности близких индивидуальных идеологий. Деле-

511

Т.Н.Жуковская

ние их носителей на декабристов и недекабристов искусственно. Ограничив круг реципиентов французского либерализма, мы упрощаем и декабризм как его идеологическую разновидность. Неудобно рассматривать радугу из-за высокого дома, всегда видишь только один ее сегмент. Подобное затруднение, созданное автором этой книги, мешает вполне оценить специфику того этапа в истории русской мысли, который закончился 14 декабря 1825 года и отнюдь не сводится только к декабризму.

Книга легко читается, но решение собственно исследовательских задач несколько, как кажется, затрудняют присущие стилю В.С.Парсамова эссеизм и монологичность. Видимо, по этой причине пересказ содержания доктрины того или иного из французских мыслителей преобладает над анализом восприятия ее русскими современниками. Ненужным изыском, наверное, следует признать предложение собственного перевода нескольких отрывков из записок Н.И.Тургенева «Россия

èрусские», — при наличии двух других (в том числе максимально точного, сохранившего галлицизмы, перевода С.В.Житомирской в недавнем издании 2001 г.), или помещение параллельного русского и французского текста пространного источника, впервые вводимого в научный оборот. Так, на десяти страницах основного текста (С. 62–72) помещается письмо неизвестного («либералиста» польского происхождения) авторам «Минервы», где обсуждается вопрос о нарушении конституционных прав поляков в Царстве Польском. Такие отступления в монографии небольшого объема, мягко говоря, неэкономны. «Письмо поляка» лучше было перебросить в приложение или опубликовать отдельно. Досадными выглядят такие огрехи, как отнесение М.К.Азадовского (умершего в 1954 г.) к плеяде авторов, пишущих в годы оттепели (С. 10), глухие

èнеправильно построенные ссылки на архив А.Н.Шебунина при цитировании дневников С.И.Тургенева, наличие ряда неточных указаний на источники цитирования. Наконец, затрудняет работу с книгой отсутствие указателя имен.

Т.Н.Жуковская

512

Рецензия: Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм

Литература

Алексеев 1964 — Алексеев М.П. Английские мемуары о декабристах // Исследования по отечественному источниковедению. Сб. ст., посвященный 75-летию С.Н.Валка. М.; Л., 1964.

Бутенко 1913 — Бутенко В.А. Либеральная партия во Франции в эпоху реставрации. Т. 1. 1814–1820. ÑÏá., 1913.

Парсамов 2001 — Парсамов В.С. Французская муза декабриста князя

А.П. Барятинского // Россия и Франция. XVIII–XIX века. Вып. 4. Ì., 2001. Ñ. 132–154.

Рогов 1997 — Рогов К.Ю. Декабристы и «немцы» // Новое литературное обозрение. 1997. ¹ 26. Ñ. 105–126.

513

С.Е.Эрлих, П.В.Ильин

Рец.: Империя и либералы. (Материалы международной конференции): Сборник эссе / Сост. Я.А.Гордин, А.Д.Марголис. СПб.: Журнал «Звезда», 2001. 328 ñ. 1000 ýêç.

В сборнике представлены материалы международной конференции «Истоки и судьбы российского либерализма», состоявшейся 14–16 декабря 2000 г. в Санкт-Петербурге под эгидой Института «Открытое общество». Издание составлено и подготовлено к печати авторитетными специалистами — главным редактором журнала «Звезда» Я.А.Гординым и директором международного фонда Спасения Санкт-Петербурга А.Д.Марголисом,

Приуроченность к 175-летнему юбилею событий на Сенатской площади сказалась на темах и содержании докладов. Даже те участники, чьи выступления никак не были связаны с декабристскими сюжетами, старались упомянуть «первенцев свободы». Во многих докладах и основанных на них материалах, вошедших в состав сборника, связь между «14-м декабря» и либерализмом была осуществлена достаточно корректно. Отмечалось, что декабризм — «явление синкретическое» (И.Г.Яковенко, С. 274), и либерализм, наряду с политическим радикализмом якобинского толка, был одной из его составляющих (И.К.Пантин, С. 37; А.В.Оболонский, С. 119; Е.Л.Рудницкая, С. 192; Я.В.Леонтьев, С. 258; А.Д.Марголис, С. 318).

514

Рецензия: Империя и либералы

Другое дело, что само понятие «либерализм» употреблялось не всегда точно. И.К.Пантин справедливо отметил в дискуссии, что выступающие нередко исходят из оппозиции «либерализм — революционность», что неисторично и уязвимо методологически (С. 301). К этому стоит добавить, что одновременно многие авторы докладов отождествляли либерализм с демократией. И.Г.Яковенко отреагировал на эту особенность теоретического багажа участников конференции и напомнил, что «есть две демократии»: миноритарная («правовая») и мажоритарная («вечевая»). Последняя — «демократический централизм» — ничего общего с либерализмом не имеет (С. 278). Из опубликованных в рецензируемом сборнике двадцати двух «эссе» десять посвящены декабристской теме. На их рассмотрении мы и остановимся в настоящем обзоре.

1.

Я.А.Гордин «Декабристы и Кавказ. Имперская идеология либералов» (Ñ. 16–26). Автор опровергает «диссидентскую» точ- ку зрения Н.Я.Эйдельмана, согласно которой «человек, исповедующий идеологию политической свободы, не может быть приверженцем империализма» (Ñ. 17). Одним из «парадоксов» истории Я.А.Гордину представляется тот факт, что «среди лидеров декабризма были крупные идеологи имперской идеи, органично сочетавшие ее с либеральными устремлениями» (Ñ. 17). Анализируя взгляды на кавказскую политику Российской империи В.К.Кюхельбекера, М.С.Лунина, Н.М.Муравьева, П.И.Пестеля, К.Ф.Рылеева, М.А.Фонвизина и деятельность на Кавказе И.Г.Бурцова и В.Д.Вольховского,1 исследователь приходит к убедительно-

1 Следует внести существенную коррективу в построения Я.А.Гордина о В.Д.Вольховском, приведенные в его докладе. Дело в том, что Вольховский в 1826 г. не получил «почетное назначение» (Ñ. 17) на должность «обер-квартирмейстера Кавказского корпуса», — â 1826 г. он был переведен из Гвардейского Генерального штаба в Кавказский корпус офицером, состоящим по особым поручениям при И.Ф.Паскевиче, и только лишь спустя два года бывший участник Союза благоденствия занял указанную автором должность в штабе Кавказ-

515

С.Е.Эрлих, П.В.Ильин

му выводу, что «приход к власти либералов в 1825 году не замедлил бы, но интенсифицировал процесс расширения империи» (Ñ. 24).

Хотя в первых строках автор пишет, что «взаимоотношения либеральной и имперской идей» — проблема «не только» российская (С. 16), в дальнейшем он не обращается к контексту всеобщей истории. Этот «изоляционизм» серьезно повлиял на осмысление «парадокса» как специфически («особенно» (С. 16) российского. Думается, что если бы Я.А.Гордин обратился, например, к истории США, где либерализм долгие годы уживался с рабством негров, истреблением индейцев и захватом мексиканских территорий, он смог бы говорить о повсеместности, по меньшей мере, для первой половины XIX в., наблюдаемого им «органичного» сочетания «либеральной и имперской идей».

Либеральная теория исходит из надплеменной этики христианства. К сожалению, «категорический императив» апостола Павла: «Несть ни эллина, ни иудея!» — остается при этом недостижимым идеалом. Поэтому и практика либерализма, по нашему мнению, неизбежно ограничивается «своими» и объективно не может быть распространена на «чужих». Отказ признать этот огорчительный факт приводит к лицемерию «двойных стандартов».

ского корпуса (Декабристы 1988: 44). При принятии решения о переводе Вольховского из Гвардейского Генерального штаба в действующую армию (явный репрессивный акт), несомненно, сыграл свою роль выявленный следствием по делу декабристов факт его участия в тайных обществах. Таким образом, Вольховский не был «вне всяких подозрений» (Ñ. 17), а, наоборот, фактически рассматривался как «прикосновенный» к следственному делу, что и повлияло на его служебную карьеру. Так, о его причастности к делу декабристов П.П.Сухтелен (прежний начальник Вольховского) упоминал в письме И.Ф.Паскевичу в сентябре 1826 ã.: «Он имел несчастье быть названным в фатальном

деле заговора, хотя ни в чем лично не был замешан, но тем не менее это ему повредило. Радуюсь за него, что он, служа под вашим начальством,

будет иметь счастливую возможность вполне восстановить свое служебное

положение. Насколько я знаю, за ним нет сколько-нибудь важных проступ-

êîâ» (Гастфрейнд 1912: 52). В отношении В.Д.Вольховского первона- чально был учрежден тайный надзор (Шадури 1979: 9–10, 11–12).

516

Рецензия: Империя и либералы

Возвращаясь к декабристам, следует отметить, что официальное обоснование имперской политики в отношении народов Кавказа и Средней Азии — «цивилизаторская миссия» России и защита ее пограничных районов от набегов «диких» народов — в целом не противоречило либеральному сознанию того времени. Третий, специфически либеральный, аргумент имперской политики восходит к просветительским идеям Ш.-Л. Монтескье. Согласно последнему, в общественном устройстве «варварских» народов особенно отчетливо проявляются дурные следствия неограниченного законами, деспотического правления. Следовательно, включение угнетенных деспотизмом народов в состав либеральной империи однозначно рассматривалось как благо.2 Л.Я.Лурье справедливо возразил Я.А.Гордину во время дискуссии:

«Если мы почитаем западных либералов XVIII—XIX веков, то поймем, что они, чьи идеи транслировали декабристы, были не менее империалистичны. Сама идея, что колониализм — это плохо, и что неверна сама

постановка вопроса о цивилизаторской миссии Европы (России, Англии, Франции) по отношению к Востоку, потому что у Востока есть своя культура, — это очень поздняя идея» (Ñ. 281–282).

Следует признать, что попытки вписать мировоззрение декабристов в контекст современных представлений о сущности либерализма — не лучший способ выявления исторических предпосылок конфликтов нашего времени. Не служат попытки такого рода и формированию адекватных представлений о прошлом (в т. ч. представлений о либеральных идеях начала XIX в. и либерализме декабристов, в частности), являясь, собственно говоря, лишь отражением современного взгляда на либеральную идейную программу, но отнюдь не на конкретные формы ее воплощения, существовавшие в прошлом.

2 См., например, описание дипломатических путешествий Н.Н.Муравьева в Среднюю Азию (Муравьев 1822).

517

С.Е.Эрлих, П.В.Ильин

2.

Т.Н.Жуковская «Тайное общество декабристов: европейские влияния и российский контекст» (Ñ. 52–64). Автор подвергает критике «изоляционистский» подход, преобладавший в дореволюционной и советской историографии. Согласно этому подходу, тайные общества декабристов не сравнивались с современными им европейскими тайными обществами. Исследователь предлагает рассматривать тайные общества как «êóëü- турно-исторический феномен» (Ñ. 53). Хронологические рамки истории европейских тайных обществ — 1800–1820-е гг., т. е. период господства романтизма с его ценностями «свободы, дружества, братства, борьбы с тиранией» (Ñ. 53).

Вопреки популярной в те (и более поздние) годы теории «всемирного заговора», далеко не все тайные общества, в том числе и в России, носили политический характер. Многие из них напоминали «клубы по интересам»: «Главным мотивом объединения в такую “бездеятельностную” и безликую ассоциацию оказывалась, как правило, конспирация (таинственность), сама по себе придающая обыденности яркий колорит, а личности, принадлежащей к тайному обществу, значительность в общественном и собственном мнении» (Ñ. 56). Следует добавить, что и конспиративные общества декабристов многими их участниками, вероятно, рассматривались в качестве такого рода клубов. Этим «игровым» отношением можно в значительной степени объяснить столь явное расхождение между романтическими «тираноборческими» заявлениями многих декабристов на «сходках» и их нерешительным поведением в ситуации реального кризиса власти

âдекабре 1825 г.

Âстатье указываются некоторые существенные отличия декабристских обществ от европейских (С. 62):

1) от карбонарских вент они отличались «меньшей закрытостью и иерархичностью»;

2) от «Тугендбунда» — «более четко» обозначенной целью; 3) от вент и «Тугендбунда» — однородным (в основном, офицерским) составом. «Организационно декабристские общества более всего напоминают союзы офицеров во Франции эпохи военных заговоров 1819–1823 годов» (Ñ. 62) При этом численность де-

518

Рецензия: Империя и либералы

кабристов была «на порядок меньше». «Этот фактор, думается, и стал определяющим в судьбе декабризма» (Ñ. 63).

Âцелом, статья содержит достаточно важные наблюдения

èобобщения, которые следует учитывать при исследовании специальных декабристских сюжетов.

3.

А.Л.Зорин «“Записка о древней и новой России” Н.М.Карамзина в общественном сознании 1960–1990-õ годов» (Ñ. 122–128). Автор предлагает весьма оригинальный подход к активно осуществляемой ныне реконструкции одного из «основных мифов» русской интеллигенции. Декабристы стали «моделью и аналогией» оппозиционной советской интеллигенции. Они привлекали «шестидесятников» «пафосом обреченности, поэзией героической гибели на поле боя, жертвы, прекрасной в своей бессмысленности» (Ñ. 123). «Декабристский миф» был идеальным образцом, но не мог быть практическим руководством для большинства интеллигентов. Лишь диссиденты смели «выйти на площадь <...> в тот назначенный час» (А.Галич). А.Л.Зорин первым отмечает, что для большинства интеллигентов «необходимы были иные мифологические прообразы, точно также маркированные отчетливой оппозиционностью, но оппозиционностью не политического, а скорее этического свойства». (Ñ.

Таким «руководством к действию» для «шестидесятников» стал мифологизированный трудами В.Э.Вацуро, Ю.М.Лотмана и Н.Я.Эйдельмана образ Н.М.Карамзина. Благодаря им автор «Бедной Лизы» сделал «удивительную карьеру» â «Табели о рангах» русской литературы: «от подполковника до генерала армии или даже маршала, остановившись в одной или двух ступеньках от места генералиссимуса, прочно отведенного Пушкину». (Ñ. 123). Востребованными оказались следующие черты, которыми был наделен придворный историограф:

1) Подчеркнутый партикуляризм. «В брежневскую эпоху, когда после пражских событий надежда на либеральные реформы сверху, а следовательно продуктивное сотрудничество с властью, была окончательно подорвана, партикуляристский идеал человека, выполняющего свой общественный долг в тиши кабинета, оказался чрезвы- чайно привлекателен» (Ñ. 124);

519

С.Е.Эрлих, П.В.Ильин

2) Занятия историей. «Этот образ отвечал устойчивым представлениям о том, что в текущий исторический момент ничего полезного или осмысленного сделать нельзя, существующая общественная практика не подлежит изменению, но мы должны сохранить подлинные сведения о прошлом» (Ñ. 124);

3) «Физический контакт с властью». Н.М.Карамзин — маркиз Поза, который напрямую обращается к власти «со словами обличения, наставления, оказался очень созвучен сокровенным чаяниям интеллигента тех лет, живущего с подсознательной мечтой о том, что власть имущие когда-нибудь спросят его, как им быть» (Ñ. 125).

Òàê, «Записка о древней и новой России» не была интерпретирована советскими историками как часть «не очень чистой политической интриги, направленной на устранение Сперанского», в которой Карамзин оказался, «скорее всего, невольным» участником. Коллизия Карамзин — Сперанский была представлена Лотманом как конфликт «независимого интеллектуала и либерального реформатора». Çà ýòîé «мифологической дуэлью» проглядывало презрение оппозиционной интеллигенции к бывшим собратьям, пошедшим на службу к режиму (С. 126, 127). История, однако, пошла «другим путем». «Реформаторский импульс исходил <...> от <...> либеральных функционеров, готовых сотрудничать с властью» (Ñ. 126–127). В результате после 1991 г. интерес к Карамзину «стремительно падает». Исследование А.Л.Зорина можно оценить как одно из лучших среди помещенных в сборнике.

4.

Е.А.Овчинникова «Этическаяутопиядекабристов» (Ñ. 171–181). Если А.Л.Зорин предложил оригинальную реконструкцию «декабристского мифа», то рассуждения Е.А.Овчинниковой демонстрируют, напротив, типичный пример продолжающей свое существование интеллигентской мифологии:

«Нравственные ценности декабристского поколения, подтвержденные их жизнью, являлись своего рода планкой для последующих поколений русской интеллигенции. Ведь именно декабристы впервые <...> определили идеалы и ценности русской интеллигенции, которая отныне стави-

520