Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения (1980)

ся как наиболее полное воплощение ренессансного гения, реализация идеала «героического человека». Его необычайная одаренность лишь подчеркивала особо значительную степень осуществления тех возможностей к совершенству, которые, по учению гуманизма, заложены

вчеловеке. Поразительная разносторонность таланта Леонардо, одного из величайших мастеров живописи, н вместе с тем фортификатора и градостроителя, гидротехника и мелиоратора, в равной мере глубоко интересовавшегося проблемами математики и механики, астрономии и космологии, геологии и палеонтологии, анатомии и ботаники, оптики и перспективы — короче говоря, всем нераздельно миром окружающей человека природы и самим человеком в этом мире,— разносторонность, вызывавшая у современников смесь восхищения и подозрительности и заставившая отдаленных потомков заговорить о предвосхищении им на много столетий позднейших научных открытий,— если не степенью развития, то самим фактом своего существования вполне вписывается

вобщую картину художественного и научного творчества эпохи Возрождения,

Для истории философской мысли эпохи Возрождения феномен Леонардо интересен прежде всего как проявление определенных тенденций ее развития. Разрозненные заметки общефилософского и методологического характера, затерянные среди тысяч столь же разрозненных записей по самым разнообразным вопросам науки, техники, художественного творчества, никогда не предназначались не только для печати, но и для сколько-нибудь широкого распространения. Сделанные в самом точном смысле «для себя», зеркальным почерком, никогда не приводившиеся в систему, они так и не стали (за исключением небольшой их части, собранной и опубликованной учеником и душеприказчиком Леонардо художником Франческо Мельци в виде «Трактата о живописи») достоянием не только современников, но и ближайших потомков, и лишь столетия спустя (отчасти в конце

1 Родился в 1452 г. в городке Винчи, близ Флоренции, работал во Флоренции, Милане, Риме, последние годы жизни— во Франции, где и умер в замке Клу, около г, Амбуаза, в 1519 г.

101

XVIII в., но главным образом начиная со второй половины XIX столетия) оказались предметом углубленного научного исследования. Поэтому говорить об их сколь- ко-нибудь ощутимом воздействии на развитие философской мысли XVI столетия не приходится. Философские воззрения Леонардо существенны, таким образом, не в свете исторической перспективы, а прежде всего как явление своего времени, рассматриваемое в своем историческом контексте в качестве особого, оригинального выражения главнейших тенденций ренессансной мысли. И если в дальнейшем обнаружится совпадение высказанных Леонардо воззрений со взглядами иных мыслителей эпохи — то тем существеннее и показательнее это совпадение, объяснимое не столько прямым влиянием или заимствованием, сколько единством направления.

Демонстративно именовавший себя «человеком необразованным», Леонардо, обладавший, несомненно, познаниями более обширными и глубокими в области изучения явлений природы, нежели представители официальной тогдашней науки, подчеркивал тем самым свое особое, внепрофессиональное и внекорпоративное положение— и это важно для правильного понимания путей возникновения и развития нового естествознания и новой философии. Поэтому столь несостоятельными оказались попытки ряда новейших исследователей (П. Дюгэм и его продолжатели) свести все научные открытия и наблюдения Леонардо к книжным истокам, к достижениям поздней схоластики, к «тем, кого он читал», основываясь на таких общих местах и совпадениях, которые говорят скорее о связи с некоей широкой традицией, нежели о буквальном заимствовании. Леонардо сформировался вне университетской профессиональной научно-философ- ской среды конца XV в. Разумеется, «необразованность» его не следует преувеличивать — заявление о ней носят откровенно полемический характер. Сын нотариуса не мог не получить начального образования, включавшего в себя непременное знание латыни, если и недостаточное для сочинения стихов и эпистол в классическом духе, то позволявшее разобраться в интересовавших его вопросах, трактуемых в сочинениях древних и современных авторов. Не следует забывать и о существовавшей уже в это время литературе (рукописной и печатной) на народном языке. Списки книг, встречающиеся в записях Леонардо, свидетельствуют о широких, хотя и не-

102

достаточно систематизированных познаниях в современной ему научной и философской литературе. Но главным источником формирования научных и философских интересов молодого Леонардо была, несомненно, боттега — мастерская. В мастерских флорентийских художников позднего Кватроченто не только создавали произведения живописи и скульптуры; там много беседовали, там встречались с земляками и современниками — писателями, философами, учеными. Философские идеи итальянского гуманизма и неоплатонизма не могли остаться без влияния в условиях Флоренции времен Лоренцо Великолепного. При этом следует учитывать и относительно меньшую, по сравнению со схоластически-университет- ской средой, цеховую замкнутость научных и философских кружков-академий гуманистической и неоплатонической формации. Не удивительно поэтому знакомство Леонардо со многими идеями Флорентийской платоновской академии — если не непосредственно из сочинений Фичино и Пико, то из произведений их популяризаторов, последователей и эпигонов (особое место здесь принадлежит написанному в неоплатоническом духе комментарию Кристофоро Ландино к «Божественной комедии» Данте Алигьери). А близкое знакомство Леонардо со многими его современниками — учеными, математиками, мастерами, строителями, медиками, архитекторами, астрономами, в сочетании с напряженным интересом к самым острым и важным проблемам наук о природе позволило ему быть в курсе современного состояния знаний о мире.

Чуждым цеховому ученому педантизму подходом к проблемам науки и философии определялся и сам характер записей Леонардо. Не повторение пройденного, не разработка в бесконечных «вопросах» и «комментариях» имеющих вековую традицию проблем, а свежий взгляд на мир, стремление к изучению фактов, к их анализу характерно для этих хаотических заметок, всегда связанных с наблюдением и экспериментом. Леонардо постоянно возвращается к одним и тем же проблемам, повторяет наблюдения и опыты, не удовлетворяясь найденным решением. Это непосредственное знание еще не может быть сведено в систему. Леонардо так и не написал ни одного из задуманных им трактатов — по механике, по анатомии, даже по живописи, и это объясняется не одними особенностями его личности, мешавшими

ИЗ

довести дело АО конца. Незавершенность заключена в самом характере его научных заметок Стремление охватить все богатство и разнообразие природных явлений в своих наблюдениях, все попять, проанализировать, не подчиняя их в то же время привычной устоявшейся схеме, приводило к тому, что Леонардо и не сгавпл перед собой задачи создания некоего всеобъемлющего свода. Для сведения воедино материала, им лихорадочно собираемого, не могло хватить и десятка таких богато заполненных непрестанной работой жизней Но дело здесь не только в нехватке времени: если схоластический метод, именно благодаря своей ограниченности, позволял выработать завершенную в своей целостности картину мира, то ставшая перед ренессансным естествознанием задача создания новой картины мира требовала иного подхода, иного набора фактов, иного отношения к факту. Главное в незавершенных поисках Леонардо — попытка создания нового метода познания.

«Занимаясь философией явлений природы,— рассказывает о Леонардо да Винчи автор знаменитых «Жизнеописаний» Джорджо Вазари,—-он пытался распознать особые свойства растений и настойчиво наблюдал за круговращением неба, бегом луны и вращением солнца Вот почему он создал в уме своем еретический взгляд на вещи, не согласный ни с какой религией, предпочитая, по-видимому, быть философом, а не христианином» [41, с, 115],

Правда, в следующем издании своей книги Вазари убрал эту опасную фразу и попытался смягчить облик Леонардо-еретика. Следует учитывать и то, что суждение это принадлежит человеку иной эпохи, оно высказано в 1550 г., во времена набирающей силу католической реакции, когда многое, что казалось вполне невинным и безопасным людям Высокого Возрождения, бралось под подозрение и осуждалось. И все же Вазари исходил из сложившейся репутации Леонардо да Винчи. А в том, что мировоззрение его было враждебно католической ортодоксии и схоластическому богословию, убеждают нас собственные записи мыслителя.

провозглашая основой истинного знания опыт, Леонардо да Винчи решительно отверг иное, не опирающееся на непосредственное изучение природы, знание —будь то

104

полученное из откровения и из Священного писания знание богословов, будь то книжное, опирающееся на авторитет знание схоластической науки.

Знание, не опирающееся на ощущение и опыт, не может претендовать на какую-либо достоверность, а достоверность есть главнейший признак истинной науки. Теология не имеет подлинной опоры в опыте и потому не может претендовать на обладание истиной: «И если мы подвергаем сомнению достоверность всякой ощущаемой вещи, тем более должны мы подвергать сомнению то, что восстает против ощущений, каковы, например, вопросы о сущности бога, души и тому подобные, по поводу которых всегда спорят и сражаются» [66, с. 9]. Другой, по Леонардо, признак неистинной науки — разноголосица мнений, обилие споров, «крик»: «И поистине всегда там, где недостает разумных доводов, там их заменяет крик, чего не случается с вещами достоверными. Вот почему мы считаем, что там, где кричат, там истинной науки нет» [там же]. Достоверности и опытной обоснованности, разумной доказательности истинного научного знания противостоят «путаные и лживые рассуждения», в которых «споры всегда ведутся с великим криком и размахиванием рук» [там же, с. 642].

Позиция Леонардо есть, в сущности, отрицание теологии. Знание, основанное на откровении, на «наитии», на Священном писании —недостоверно и потому не может приниматься во внимание; дав свое натуралистическое объяснение природы человеческой души, Леонардо пренебрежительно отзывается о теологической трактов-

ного писания: «Неприкосновенным оставляю Священное писание, ибо оно —высшая истина» [там же]—так звучит это место в русском переводе В. П. Зубова; в оригинале сказано точнее и резче: «И не тронь венчанных писаний» [см. 206, т. 2, с. 25].

Как сам Леонардо относился к авторитету «венчанных писаний», видно из его иронической полемики по поводу палеонтологических окаменелостей, обнаруженных на вершинах гор, Опровергая мнение тех, кто считал, что остатки морских животных занесены туда всемирньш

105

потопом во времена Ноя, он писал: «Я отвечу тебе, поскольку ты веришь, что воды потопа превзошли высочайшую гору на 7 локтей, как написал тот, кто эту высоту вымерил...»; что вода потопа не могла пройти «расстояния в 250 миль в 40 дней, как сказал тот, кто исчислил это время» [66, с. 410—411].

К знанию по наитию Леонардо приравнивает и ложные построения, основанные на том, что он именует «сновидениями»: «Истинная наука не питает сновидениями своих исследователей» [там же, с. 10]; «достоверным

иестественным» доводам истинного знания, пусть и лишенным «выспренности», противостоят «схоластические доводы и обманы речей о вещах больших и недостоверных» [там же, с. 13] — именно их предпочитает «живущий сновидениями». Ложными науками, противоречащими опыту и не подтвержденными достоверными доводами

идоказательствами, Леонардо считал «прорицательную» астрологию (от которой он отличал в своих записях «наблюдательную» астрологию, т. е. собственно астрономию), алхимию (опять же выделяя в ней практически неоспоримую часть, связанную с опытами по получению соединений природных элементов), попытки создания вечного двигателя и особенно некромантию и различные виды колдовства, опирающегося на использование «духов». Этим последним в записях Леонардо посвящено немало полемических страниц: доказывая невозможность передвижения «духа» в пространстве без тела, самого его существования вне тела, Леонардо не только опровергал основания практики «некромантов» и других колдунов и магов, но и подрывал веру в чудеса и ведовство, особенно распространившуюся в Европе, и в частности в Северной Италии, после начала провозглашенной богословами-доминиканцами и папой Иннокентием VIII «охоты за ведьмами». «Беги от учений таких умозрителен, ибо их доводы не подкрепляются опытом!»— восклицает он, опровергая представление о передвижении, действиях и речах бестелесных духов [там оке, с. 20]. Он отвергает ссылки на чудеса и рассуждения обо всем том, «что человеческая мысль неспособна вместить и что не может быть подтверждено никаким примером, почерпнутым из природы» [там же, с. 21].

Основанное на ощущениях, и прежде всего на зрении, познание мира—единственное доступное человеку знание— противостоит мистическому внутреннему постиже-

106

нню божества. Леонардо оспаривает мнение тех, кто считает, что «зрение мешает сосредоточенному и тонкому духовному познанию, которое открывает доступ к наукам божественным»; напротив, подчеркивает он, именно глаз, «как повелитель чувств, выполняет свой долг, когда создает помеху для путаных и лживых рассуждений»

[тамже, с. 642].

Другой помехой к истинному знанию является власть традиции, книжной учености, пренебрегающей непосредственным наблюдением и опытом. Наука не сводима к ссылкам на авторитет «некоторых мужей, заслуживающих великого почета» [там же, с. 24], к цитированию авторов. Те, кто кичится своей книжной образованностью, судят с чужих слов: «Они расхаживают, чванные и напыщенные, разряженные не своими, но чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают, а если меня, изобретателя, презирают, насколько же более должны быть презираемы сами,— не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих произведений» [там же, с. 25]. Через головы цитатчиков ипересказчиков ученый должен обратиться к непосредственному наблюдению, копыту, «который был наставником тех, кто хорошо писал» [тамже].

Э Н С П е Р ме™Ь Н 0 Г ° напротив-оно является выводом постоянной и повседневной практики Леонардо — наблюдателя, художника, экспериментатора,

механика, изобретателя. Само многообразие его научных интересов, одновременное изучение множества разнообразных явлений природы порождены стремлением самостоятельно проверить все научные истины, познать истинный облик вещей, пр'оникнуть в их подлинную природу. Даже незавершенность творческих замыслов Леонардо есть свидетельство не только грандиозности и непосильности его проектов, но и результат постоянного стремления к проверке и уточнению полученных выводов и наблюдений. «Мыслимые вещи, не прошедшие через ощущение, пусты и не порождают никакой истины, разве только обманчивую» [там же,с. 14]. В своих записях и рисунках Леонардо постоянно возвращается к уже сделанным наблюдениям и опытам, повторяет их, уточняет, проверяет. Рисунки, в частности анатомические зарисовки Леонардо, играют особую роль в его научных изысканиях. Это не случайные наброски, они всегда — резуль-

W

тат многих опытов и исследований. В основе анатомических рисунков лежали, по собственному заявлению художника, многократные исследования, проведенные на трупах, и отражают они не отдельные частные наблюдения, а возникшую в результате повторных опытов и наблюдений целостную картину анатомического строения человеческого тела. Рисунок у Леонардо, равно как и описание опытов и записи наблюдений,— средство экспериментального познания, освоения познаваемого объекта,

Экспериментальный метод, разрабатываемый Леонардо да Винчп, противостоит и плоскому эмпиризму. Он постоянно подчеркивает необходимость многократного повторения и проверки опыта, с тем чтобы подтвердить точность и достоверность результатов, выяснить корректность проведения эксперимента: при различных условиях, если они не учтены в должной мере исследователем, подчеркивает он, «опыты, казавшиеся тождественными, весьма часто оказывались различными» [там же, с. 226]. За опытом, неоднократно повторенным и проверенным, должно следовать «рассуждение», которое должно доказать, «почему данный опыт вынужден протекать именно так» [там оке, с. 164].

Леонардовский эксперимент еще далек от тех принципов и правил, которые разрабатывает новое естествознание столетие спустя. Ему недостает еще строгости определений, точности измерений — нет соответствующих технических возможностей и условий; не разработана пока еще и его логическая структура. Поэтому столь часто Леонардо приходил к неверным и необоснованным заключениям и, даже верно поставив эксперимент, в конце концов склонялся в его истолковании к неверным положениям прежней механики (как, например, в опытах со скоростью падения тел, ставя которые он так и не пришел к открытиям, позволившим столетие спустя Галилею сформулировать основные положения клас сической механики). Подчеркивая недостаточность наблюдения, Леонардо выдвинул задачу математизации знания о природе, «Пусть не читает меня тот, кто не является математиком,,. Никакой достоверности в пауках нет там, где нельзя приложить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой» [там же, с. 12], Идея эта скорее была декларирована, чем в полной мере осуществлена; наиболее

IQ9

значительны были попытки Леонардо применить математические методы исследования в механике, которую он именовал «раем математических наук», но и здесь математический аппарат, которым он пользовался, еще не отвечал задачам нового естествознания. Имея в виду преимущественно технические, прикладные задачи, Леонардо «довольствовался чаще всего приближенными решениями, достаточными для инженера, но не удовлетворявшими требованиям математической строгости» [41, с. 220]. Тем сложным техническим задачам, которые

овладеть сложными проблемами движения, которые настойчиво ставило перед учеными развивающееся естествознание» [там же, с. 224]. Тем не менее провозглашенные Леонардо принципы математизации науки о природе вполне отвечали основным тенденциям развития научной и философской мысли эпохи.

ние не может ограничиваться ощущением и эксперимен-

том, практикой без цельной научной теории. Знаменитые

нута на хорошей теорий» [66, с. 23] —свидетельствуют о стремлении мыслителя преодолеть ограниченность наблюдения и эксперимента, прийти к построению целостной картины мира. Задачу науки он видел в выявлении причинных связей и, на основе их, в познании законов. Опыт и есть путь выявления причины и закона: «И хотя природа начинает с причины и кончает опытом, мы должны идти обратным путем, начиная (как я выше сказал) с опыта и с ним изыскивая причину» [там же, с. 164].

Нерушимый закон природы, который «живет внутри нее», будучи имманентен миру природных явлений, воплощается, по Леонардо, в вечной необходимости, являющейся «наставником и опекуном» природы [см. 41, с. 134]. Необходимость есть безличный природный закон, совокупно выражающий господство причинно-следствен- ных связей: «О чудесная необходимость,— восклицает в одной из записей Леонардо да Винчи,—ты с величайшим умом понуждаешь все действия быть причастными

•109

причин своих, И по великому й непререкаемому закону повинуется тебе в кратчайшем деиствовании всякая природная деятельность!» [66, с. 713].

Если понятия закона и необходимости служат у Леонардо как бы синонимами самой природы, понимаемой не как совокупность явлений, а в ее внутренней сущности, то понимание природы как творческого, деятельного начала ведет к слиянию ее с божеством, причем бог в системе Леонардо да Винчи выступает в качестве гаранта необходимости все того же природного закона. Когда Леонардо говорит о боге как мастере, «верховном художнике» [там же, с. 787], о художественном творчестве как способе «познать творца столь многих удивительных вещей», «полюбить столь великого изобретателя» — божественное творчество не только уподобляется творческой мощи природы, но и сливается с ней [там же, с. 118]. Восхищение природной необходимостью «направляет размышление к созерцанию божественному» [там же, с. 713]. Созерцание необходимости, причинной взаимосвязи вещей выливается в восторженный гимн Перводвнгателю, выступающему в качестве гаранта необходимости природных движений: «О дивная справедливость твоя, первый двигатель, ты не захотел ни одну силу лишить строя и свойств необходимых ее действий!» [там же, с. 294]. Показательно, что слова о природной необходимости связаны у Леонардо с рассуждениями о свойствах глаза и зрения, а данное высказывание непосредственно вытекает из записей по поводу конкретных механических наблюдений и экспериментов.

Природа и бог терминологически не отождествляются в философии Леонардо да Винчи, но именно природа выступает в качестве совокупности законов,

пардовой картине мира и человека формирование не только прекрасного человеческого тела, но и создание души: это она, природа, «когда делает способные к движению члены в телах животных», помещает в человеческое тело и «душу, образующую это тело». Природное происхождение души подчеркивается тем, что перво-

110