Мемуар 13

13. Лето сорок восьмого

Весна, лето и осень 1948 года были весьма насыщены событиям. В этом году я становился первоклассником. К школе я был более чем подготовлен. Бегло читал, писал, умел складывать и вычитать, и даже знал латинские буквы, так как у бабушки сохранился букварь на латышском языке.

Весна началась с последним посещением деревни. В городе жить стало сытнее и веселее. Карточки отменили. Пленные немцы обустраивали город. У нас в доме они отремонтировали крыльцо, коридор и туалет и починили крышу. На мясокомбинат гнали на убой тучные стада немецких коров и табуны лошадей ликвидируемой за ненадобностью советской Конной армии, как всегда – «обдуманно и по хозяйски» решая временные проблемы. По улицам сновали трофейные «Опели», мотоциклы и велосипеды германских марок, из окон доносились звуки, издаваемые «Телефункенами» со сбитыми с лицевых панелей свастиками. Сверкающие перламутром диковинные аккордеоны с немыслимым числом регистров и экзотические саксофоны рядом с привычными гитарами извергали мелодии в руках бывших фронтовиков. У пивных ларьков уже выстраивались очереди за стандартной «полуторкой – с - прицепом», то бишь - «сто пятьдесят и кружка пива», с обязательной порцией закуски – кильки, селедки или колбаски. При всем при том – на весь город насчитывалось не более десятка алкоголиков. Вместо махорки появились «Беломорканал» с картой на пачке, «Север» с лучами голубого заходящего солнца, «Красная звездочка» с мотоциклом, «Казбек» со всадником в бурке, «Ракета» - для каждого шкета, «Памир» с коричневыми горами, «Спорт», и прочая гадость, отравившая всю мою последующую до старости, жизнь. Это же надо было все перепробовать!

В Вологде находился один из самых крупных тыловых госпиталей. Он располагался в здании нынешнего политехнического института, а в старину – духовной семинарии. В хорошую погоду прилегающие улицы и сквер кишели ходячими инвалидами. Несмотря на большую их массу, с костылями или на самодельных, на четырех подшипниках, колясках, безруких, слепых, глухих, - видимость достатка и процветания была обеспечена.

Зачитанная до дыр книжка Бориса Житкова «Что я видел» настоятельно рекомендовала посетить Москву. Вняв моим просьбам, мама в качестве подарка ко дню рождения решилась отвезти меня в столицу в гости к моему дяде по отцу. Дядя Толя обосновался там еще до войны, работая на авиационном заводе. И даже получил 20 июня 1941 года, то есть перед самым началом войны, ордер на благоустроенную квартиру в центре города, на Горького (Тверская). В связи с военным положением переезд не состоялся и дядя со своей женой остались жить в одноэтажном деревянном домике на Большой Богородской улице, дом 33. По существу этот район являл из себя сущую деревню с узенькими кривыми и пыльными улочками, по которым бегали куры и паслись козы. Дядин домик находился на краю этой деревни, на ее «городской» границе. За окном грохотали трамваи, по булыжной мостовой тряслись старенькие авто и телеги. Добираться до дяди приходилось без пересадки тащиться трамваем, или с пересадкой - на метро до станции «Сталинская», до Семенковской площади. а там – три остановки этим же трамваем до фабрики «Красный богатырь», от которой до дома было всего 150-200 метров. Эта трамвайная остановка была обычным местом тусовки местных ребятишек, в компанию которых я без всяких препон и инцидентов благополучно влился. Набор игр был примерно такой же, как и в Вологде. Коррективы вносило наличие трамваев и асфальтированный на остановке тротуар. Асфальт девчонки разрисовали классиками, а мальчишкам можно было прокатиться на трамвайной «колбасе» или подложить на рельсы мелкие камешки, а лучше всего, коробку спичек. Трамвай пробирался, грохоча колесами дробя камешки или звонко стреляя взорвавшимися спичками. Естественно все это было наказуемо. Время от времени родители, если они были не заняты на трудовом фронте, а чаще всего – бабушки, производили отлов с последующей экзекуцией. Забавы эти были не так уж безобидны. Попадались крепкие камешки, которые со скоростью пули вылетали из-под колеса и стреляли куда попало, - по стенам, по окнам и по прохожим. А одному пацану выбило глаз.

Деревня деревней, а принадлежность к столице чувствовалось ощутимо не только московским аканьем. Мальчишки и девчонки катались на двух и трехколесных велосипедах, а один «фраерок» даже на педальном автомобиле. Впрочем, он, из-за широты своей души, очень мало на нем ездил. Он благодушно позволял садиться за руль любому желающему, и усиленная эксплуатация вполне предсказуемо сказалась на технических характеристиках и на экстерьере машины. Меньше чем через месяц шикарное авто превратилось в дребезжащую колымагу, с кривыми колесами, приводимую в движение не педалями, а сидя в машине и перебором ног по асфальту или с использованием орущей тягло - толкающей силы. В конце концов , движитель превратился в веревку, привязанную к передку машины.

Дядюшкин домик на углу кривой улочки утопал в зелени. За домом таился уютный садик, в тени которого можно было спастись от изнуряющего летнего пекла. Небольшой стол, скамейки и деревянная раскладушка с брезентовым ложем - все нехитрое оборудование было практически предоставлено в моё распоряжение. Мы там обедали, играли, а я – спал. А спал я долго, порой – до полудня, пока тетя Дора, жена дяди Толи, не вытерпев, грозилась облить меня холодной водой. Очень нужны мне такие неприятности!

Тетя Дора, Евдокия Михайловна ( в девичестве Волкова), высокая, красивая, аристократического вида добрейшая женщина, всегда проявляла ко мне участие. Как выяснилось позднее, уже в годы перестройки, она действительно была столбовой дворянкой. Их имение располагалось в районе Ильмень - озера. Семья и ближайшие родственники каким-то чудом избежали репрессий и даже сумели продвинуться в советской иерархии. Ее работа была как-то связана со знанием языков – не то переводчица, не то экскурсовод. Была, в общем-то, интересная, но не без странностей, женщина. К примеру. Магазины располагались в полукилометре от дома. Тетя Дора никогда не ходила в них пешком. Она шла в обратную от магазинов сторону на трамвай, дожидалась его, платила три копейки, проезжала одну остановку и топала до магазинов ещё метров сто. Таким образом она вместо 800-1000 метров проходила пешком в два раза меньше и платила каждый раз 6 копеек. Я бы за это время мог бы два - три раза преодолеть расстояние между домом и магазином. Причем бесплатно. Два таких прохода почти стаканчик мороженного, стоимостью 13 копеек. А тетя вполне серьезное обосновывала это экономией на износе обуви.

По приезде в Москву дядя Толя первым делом повез меня в центр. У Бориса Житкова все было так красочно описано, что метро, да и все прочее не вызвало в моей головенке излишних потрясений. Я был эмоционально подготовлен. После длительного дядиного инструктажа и не смотря на его боязнь, я, как закоренелый москвич, смело вступал на ступеньки эскалатора. Вышли мы где-то на улице Горького, где дядя Толя с гордостью продемонстрировал двухэтажные автобусы, где двигалась масса машин, шуршали шинами троллейбусы. Все это сопровождалось ревом клаксонов – звуковые сигналы еще не были запрещены. (В шесть утра и в двенадцать ночи при трансляции по радио бои курантов сопровождался сплошным бибиканьем). На фронтоне Большого театра скакали лошади, перед ним струился фонтан. Показались кремлевские башни с необыкновенно красивыми звездами. Вот они-то и произвели на меня впечатление.

- Дядя Толя, а где Сталин сидит?

- В Кремле.

- А где его окошко?

- А его не видно.

- Так в книжке написано, что Сталин день и ночь трудится. И в его окне всегда горит свет!

- Так сейчас же день, потому света и не видно.

В конце концов, что бы отвязаться от почемучки, он показал на первое попавшееся окно. И удивительное дело – если в более поздние посещения я вечером оказывался на этом месте, свет в этом окошке горел! Невзирая на очевидное и давнее отсутствие вождя всех народов! Вывод – или в Кремле завелось привидение, или кто-то новый проявляет круглосуточную отеческую заботу о нации!

А вот и Красная площадь! Выстояли небольшую скоропостижно движущуюся очередь в мавзолей. Лежащий в нем восковое на вид тельце мужичка с бородкой не вызвало ни какого благоговения, - темно и мрачно. А вот Спасская башня, бой курантов на ней и смена караула – иное дело.

Маршруты первого посещения Москвы полностью цитировали Бориса Житкова, - книга «Что я видел» была нашим путеводителем. Тетя Дора меня даже прозвала по аналогии в книжке: «Алексеич – почемучка». И при этом добавляла: «Ну, вылитый отец!»

Зоопарк оставил двоякое впечатление. Экзотика экзотикой, но когда видишь изнывающих от жары вовсе не белых, а грязно желтых, медведей, обезьян с голыми задами, не до восторгов. Не люблю я зоопарки и и за их специфические запахами.

Зато неизвестного еще для меня мороженного наелся вдоволь. Тетеньки в белых фартуках вкладывали в такую железную штучку вафельный кружок, намазывали мороженным и закрывали другим кружком. Все! Содержимое выдавливалось тебе в руку, и ты, держа это ледяное лакомство двумя пальчиками, наслаждаешься… Очень уж, оказывается, маленькая порция! Дядя Толя не без удовольствия обеспечивал наш с его сыном Николаем культурный досуг. Таскал по музеям, выставкам- то Третьяковку, то ВДНХ еще с шестнадцатью республиками, то Политехнический…

В последствие я часто бывал в Москве. Всегда я у дяди Толи был желанным гостем, иногда задерживался там надолго. Нянчился с двоюродным братишкой Николаем. Он вырос, и мы с ним стали настоящими друзьями. Уже взрослым, проездом, с женой, с детьми, всегда навещал эту прекрасную семью и всегда встречал радушный прием. Проездом, как-то раз между поездами смотрю, есть окошко, дай, думаю, заскочу, навещу родственников. А они уже получили квартиру на Лосиноостровской. Приезжаю, Тетя Дора встретила ворчанием: «Вот уж эти Цветковы – всегда, как снег на голову!», взяла авоську и поспешила в магазин. Минут через двадцать звонок в дверь. Дядя Толя: «Ключи что ли забыла?». Открывает дверь – на пороге двоюродный брат Борька, припылил из Череповца. Вернувшись из магазина, тетя Дора, обнаружив пополнение и цитируя саму себя: «Вот уж эти….», поспешила обратно в магазин. Через полчаса звонок в дверь, все повторяется, только с той лишь разницей, что на пороге вместо Бориса, невероятная вероятность стечения теории вероятности стояла двоюродная сестра Надежда, оказавшаяся в Москве проездом из Читы! «Вот уж эти Цветковы!».

В августе – сентябре мама получила путевку в дом отдыха в Кадникове. Это крохотный городок под Вологдой. Небольшое, на сколько помню, одноэтажное здание, вероятно бывшая барская усадьба. На входе - большая веранда, а напротив - огромная цветочная клумба с вазоном посредине. Клумба запомнилась тем, что меня укусила пчела при попытке сорвать на ней цветок.

Наша комната располагалась почти напротив большого холла. В холе стояло пианино, на котором мама пыталась научить меня играть польку и собачий вальс. Сама она пыталась воспроизвести «На память Элизе».

Из дверей был виден настенный телефон с местной батареей, то есть, для вызова телефонистки надо было покрутить ручку индуктора. Мама часто звонила по нему в Вологду, пользуясь тем, что звонок для нее был бесплатным. А для звонков у нее был основательный повод. Я запомнил это из-за разразившейся грозы. Мама что-то радостно щебетала по телефону, и только она повесила трубку, как из телефона посыпались искры, - в линию ударила молния. После этого звонка именно там состоялся примечательный разговор. Мама сообщила мне о грядущих переменах в нашей жизни – она выходила замуж, и дядя Миша становился теперь папой. После некоторых раздумий я все-таки изрек: «Ну что ж, бывают и родные отцы хуже неродных», тем самым выразив согласие с изменением статуса.

Мы вернулись из Кадникова и почти сразу же - 1 сентября. Утро выдалось солнечным, ночью грянул первый заморозок, и я, нарядный, с букетом цветов, топал, хрустя льдинками по замерзающим лужам, в школу номер тринадцать на улицу Некрасова.

Через некоторое время мы переехали в центр города. Батя поменял две квартиры на трехкомнатную, с печным отоплением и общей на двоих с Грибовыми кухней с огромной русской печью. В квартире было электрическое освещение, недоступное нам в старом доме, а на стенке висел телефон с номером 33! Ручку для вызова телефонистки крутить было уже не нужно. И ещё, в последней комнате вместо бумажной черной тарелки висел в пластмассовом ящике настоящий динамик – новинка в радиовещании, да еще и с регулятором громкости в отдельной керамической коробочке. Сюда же на письменный стол переселились мамины фарфоровые статуэтки, испорченные мною настольные часы и батин письменный прибор с двумя чернильницами, подсвечниками и пресс-папье. Кроме того там располагалась высоченная кровать с никелированными финтифлюшкам, комод, а за дверью стояла, пыхтя и булькая водяным затвором, бутыль с яблочным сидром.

В большой комнате с печью висели портреты Батиных предков, стоял буфет, стол, диван, этажерка с книгами и, к моему неописуемому восторгу, столик с патефоном. Огромный самодельный стол и самодельное зеркало в тяжеленой раме появились позднее. В первой комнате, отапливаемой круглой печкой, находилось бабушкино хозяйство со столом, кроватью и большим сундуком, перекочевавшим с Добролюбова.