49. Эдмон Сэ в театре «Мадлен» представления театра «Габима». «Гадибук» l’Oeuvre, Revue internationale des arts et du theater. Paris, 1926. № 3927. 3 Juil. P. 5

Спектакль в исполнении актеров московского театра «Габима» нужно увидеть. Это один из самых живописных, самых выразительных, самых трогательных спектаклей, о каком только можно мечтать. Даже если вы не знаете древнееврейского (на что, несомненно, имеете полное право), держу пари, что вы не останетесь равнодушными к магии, образной мощи декораций, режиссуры, исполнения, к этой смеси благоговейной веры, квази-пророческого исступления и жизнерадостного юмора, иногда довольно кровожадного.

Это рассказ о злоключениях бедного студента, изучающего божественный Закон, юного Ханана, влюбленного в дочь богатого торговца, красавицу Лею. Увы! У отца Леи куда более амбициозные планы. Он отдает свое дитя сыну богача, и Ханан умирает от горя. Однако он отомстит за себя. Во время свадьбы его разгневанная душа вселилась в Лею. Ее сочли одержимой, из которой немедленно следует изгнать бесов. За дело берется цадик из Мирополя, искушенный в чудесах раввин (захватывающая сцена). Дабы устыдить отца, нарушившего обещание (он клялся соединить Лею и Ханана), собирается суд раввинов. Обвиняемый оказывается лицом к лицу с внезапно появившейся тенью; околдованную освобождают, но за освобождение она платит жизнью, воссоединяясь со своим возлюбленным в царстве мертвых.

{355} Этот простой сценарий не дает полного представления о спектакле, восхитительном по пластическому и ритмическому исполнению. Ничто не вызовет большего восхищения и изумления, чем сцена свадьбы (с ее мелодиями, хором и фантастическим, бурлескным танцем приглашенных на церемонию нищих). А ведь там, поверьте, есть и другие сцены, в которых блещут творческие дарования актеров «Габимы».

В третьем акте дуэль чудотворца и призрака достигает сурового, трагического, фантастического величия. Это нужно видеть. Что до актеров, гг. Варшавер, Цемах, Пруткин, г‑жа Ровина (я называю лишь исполнителей главных ролей) могли бы послужить образцом для лучших из актеров Франции.

Пер. с фр. Н. Э. Звенигородской

50. Жорж Ле Кардоннель Московский театр «Габима» Le Journal. Paris, 1926. № 12312. 3 Juil. P. 6

Московский театр «Габима» показывает на сцене театра «Мадлен» очень любопытный спектакль — фольклорную легенду в трех актах «Гадибук» Ан-ского.

Неужели я слышал древнееврейский! Это было наяву. Пьесу, вернее сказать — программу, на древнееврейский перевел г. Бялик.

Я и подозревать не мог, что найдется столько парижан, понимающих иврит! Я говорю не про достаточно распространенный идиш, а про древнееврейский, знание которого принесло, кажется, столько несчастий г. Ренану⁴³³. При этом утверждали, что он не так-то уж и хорошо его знал. Заполнившая театр «Мадлен» толпа смогла, стало быть, уловить все тонкости, если судить по тому мистическому воодушевлению, с каким она слушала мистерию «Гадибук». Я сказал бы, что они ощутили единение в иврите, как христиане в давние времена христианского рвения — в латыни. Это действительно была толпа, по большей части скорее забавная, общавшаяся в антрактах на всех существующих на земле наречиях, кроме французского. Впрочем, надо признать, что спектакль вызывает самый живой интерес даже у того, кто без помощи оказавшейся очень полезной программки не понял бы, что происходит на сцене. Это превосходно поставленный фантастический спектакль ужасов. Я бы даже сказал, что в какие-то моменты он слишком хорош, как будто бы исполняется артистами, которым начисто запрещено малейшее отступление от раз навсегда заданного рисунка. Доведенный таким образом до совершенства реализм становится почти механическим. Но точность великолепных живых картин еще более способствует нагнетанию, скажем так, тревожных настроений. Глядя на незабываемый танец нищих, мы спрашиваем себя не без тревоги, что за невообразимые люди перед нами? Существуют ли где-нибудь подобные чудища? Вспоминаются сцены из Брейгеля-младшего, того самого, которого окрестили Брейгелем Адским. Но такие живые картины мог бы создать Брейгель азиатский, который — о, ужас! — превзошел бы первого. Актеры еврейского театра «Габима» поистине экстраординарны. Они следуют методу Станиславского и, кроме того, сформировались под непосредственным влиянием его ученика Вахтангова. Становление организованной восемь лет назад Цемахом {356} труппы пришлось на самый разгар материальных трудностей в Советской России, что, кажется, наложило свой болезненный отпечаток и придало им еще более уникальности. Что до «Гадибука», то это необычная история о переселении в живого человека души умершего. Изучающий талмуд юноша Ханан умирает от горя, узнав, что не сможет жениться на Лее, дочери богатого торговца Сендера, считающего молодого человека недостаточно богатым, чтобы стать его зятем. Страдающая душа умершего вселяется в тело девушки, когда отец готов выдать ее за сына зажиточного торговца. Потеряв рассудок, в разгар свадебной церемонии девушка отказывает жениху. Известный своими чудесами рабби изгоняет злого духа из тела Леи. Душа умершего покинула ее тело, и она тоже умирает. Сцена противостояния рабби и души Ханана, пусть и слегка затянутая, не лишена трагического величия даже для того, кто не знает древнееврейского.

Говоря об актерах, по справедливости, следовало бы отметить всех. Превосходен даже самый незначительный персонаж. В то же время нельзя не назвать особо м‑ль Х. Ровину, поразительную, фантастическую Лею, а также гг. Варшавера, Пруткина, Иткина, Цемаха и т. д.

Пер. с фр. Н. Э. Звенигородской

51. Театрал <К. В. Мочульский> «Габима» в Париже Звено. Париж, 1926. № 179. 4 июля. С. 10 – 11

<…> «Габима» не останавливается на подражании Художественному театру. Воспитанная на его принципах, она создает свое самостоятельное своеобразное искусство. Это один из редких театров, обладающих подлинным, законченным стилем.

Первое выступление труппы Цемаха в Париже (пьеса Ан-ского «Гадибук») для многих было откровением. Растянутая, элементарно сделанная драма, претенциозно именующаяся «фольклористической легендой», в исполнении «Габимы» захватывает неведомым пафосом. Напряженная, поразительной звучности и силы речь — для большинства зрителей непонятная — поражает своим мелодическим разнообразием. Протяжный речитатив, неуловимо переходящий в пение — равно тоскливое в веселии и печали, волнует своей непривычной, острой выразительностью. Струнные инструменты за сценой поддерживают голоса, подчеркивая четкий ритмический строй действия. И напевы из «Песни песней» Соломона естественно вплетаются в разговорные интонации. Переход от молитвы к лирической тираде и бытовому диалогу не ощущается. Вся словесная ткань — из одного материала: до конца одухотворенное, торжественное и страстное песнопение. «Библейской» напевности речи соответствует особая, никогда еще нами не виденная на сцене, пластика актерской игры. Каждое движение, каждый жест действуют на нас непосредственно своей новизной.

В этой области режиссер гениально воспользовался тонко разработанной системой обрядовых поз и иератических жестов еврейского народа. Сцены свадьбы, суда, моления, заклинания бесноватой, — изумительные примеры театрального оформления фольклора. Конечно, в действительности быт менее пластичен, менее заострен и закончен. Но по существу «стилизация» Вахтангова — передает его ни с чем не сравнимое {357} своеобразие: сухой, угловатый, резкий чертеж; ломаные линии, параллельно воздетые руки, острые, отставленные вбок локти, ладони, сложенные треугольниками — порывистые движения по зигзагу; прямоугольники длинных одежд — черные и белые, с графически обозначенными швами и складками; острые бороды, кубы и конусы шляп. Декорации Альтмана связаны с геометрической пластикой актеров; щиты в форме трапеций и усеченных пирамид, завершают единство «линейного» замысла. Пляска невесты с нищими, поставленная в зловеще-гротескных тонах, несколько преувеличивает этот принцип «схемы». Жутко-безобразные фигуры с визгом и хохотом мечутся по сцене: слишком уж они «символичны». Невольно вспоминается нелепая постановка Мейерхольдом «Жизни Человека» Андреева. Но это — единственный срыв; в остальном соединение чертежа с живым национальным бытом только повышает театральную значительность последнего. Примеры: сцена у рабби Азриэля и в школе талмудистов. Великолепен грим актеров; раскраска, превращающая их лица в неподвижные маски. Этим приемом окончательно уничтожается натурализм игры. Вахтангов переделывает еврейскую бытовую пьесу в театральное зрелище, подчеркивая ее вневременной, сказочный характер.

Из артистов отметим Цемаха — святого старца, рабби Азриэля; поразительно его худое, белое лицо и белые руки, священным знаком изгоняющие дибука. Он полон строгого величия и силы; не играет, а священнодействует. Прекрасна в белом свадебном наряде с длинными черными косами и огромными горящими глазами Ровина — Лея; Иткин в роли купца Сендера — пожалуй, «реалистичнее» других. Очевидно, ему нечего делать в одной пьесе с Незнакомцем, попавшим в драму Ан-ского из Леонида Андреева. Этот еврейский «Некто в сером» невыносим. Его можно бы было легко удалить, не повредив пьесе.