Часть третья качество жизни преодоление бедности

Основная задача высшего представителя власти состоит в обеспечении благосостояния граждан – под таким знаком прошли первые годы президентства Путина. Даже сейчас, когда Путин превратился в своеобразного революционера, тема качества жизни не исчезла из его лексикона.²⁶ Здесь политика Путина похожа на политику, проводимую Брежневской КПСС, которая в 1971 году выдвинула лозунг о постоянном удовлетворении все возрастающих запросов трудящихся. В этом смысле Путин – человек «брежневской эпохи». Из всех методов повышения уровня жизни он все время выбирает только один: повышение качества жизни, причем в качестве самостоятельной цели, а не награды за что‑то другое. Это уязвимая позиция. Невозможно решить проблему качества жизни, декларируя решение проблемы качества жизни. Желанное повышение качества жизни возникает, когда объявляется цель другого порядка, а ее результатом, бонусом, становится качество жизни.

Проблема, которая может помешать реализации доктрины, заключается в том, что успешная демократия не может быть сведена к экономоцентрическому постулату о том, что, сделав людей богатыми, их можно сделать и счастливыми. Поэтому и начинаются неудачи в путинской политике: с ипотекой, страховой медициной, образованием. В самой острой форме это видно на примере образования. Но все же одна из главных путинских тем, связанных с качеством жизни нации, это борьба с бедностью. Поэтому начнем с нее.

Одна из главных путинских тем, связанных с качеством жизни нации, это борьба с бедностью.

Представление о бедности не столько как о недостатке денег, сколько как о недостатке определенного рода возможностей – очень важная установка. Одно дело, когда речь идет о бедности, связанной с нетрудоспособностью (по старости, по инвалидности и т. п.), и совсем другое, когда бедными оказываются люди трудоспособного возраста, причем работающие и кормящие семьи. Они не могут сменить работу на более высокооплачиваемую в собственном регионе. В России общестрановой рынок труда фактически отсутствует. Во‑первых, очень низок уровень трудовой миграции, крайне затруднена смена местожительства, любой переезд, даже в рамках одного города: таков рынок недвижимости. Во‑вторых, почти не работает система переподготовки кадров, которая бы позволяла людям осваивать более востребованные на рынке специальности и тем самым повышать свой социальный статус и уровень дохода.²⁷

Однако представим себе, что все это работает: есть мобильный рынок жилья в большом количестве регионов, есть дешевая и эффективная система переподготовки, чутко реагирующая на требования рынка труда. Повышение возможностей мобильности в наших условиях ведет за собой ряд негативных следствий. Во‑первых, вымрут целые города, так как люди попросту уедут из тех мест, где не платят, туда, где платят. Во‑вторых, встанет вся та инфраструктура, которая сейчас существует исключительно из‑за того, что люди привязаны к месту и профессии: полукрепостная инфраструктура государственных и муниципальных служб (школы, больницы, общественный транспорт, коммунальные системы), где низкий, но стабильный уровень зарплат институционально воспроизводит бедность.

Кроме того, повышение возможностей трудовой мобильности само по себе не снимает проблему конкуренции на общестрановом или даже на мировом рынке труда. Просто обладать востребованной специальностью для успеха недостаточно: слишком часто работают другие, более общие факторы.

К тому же никакая конкуренция никогда не бывает прямой. Фактически конкуренция гораздо чаще сводится к попыткам изменить параметры собственной рыночной ниши, чтобы она чем‑то отличалась от ниши конкурента, а не к прямой борьбе. Это касается как мировой конкуренции, так и конкуренции между странами и регионами. В этом смысле – как совершенно справедливо замечает Е. Гайдар – глупо пытаться обогнать Сингапур по производству компьютеров: лучше научиться производить что‑нибудь другое. еще глупее пытаться воспроизводить чилийскую или китайскую модель «рыночной диктатуры» или свободных экономических зон: для этого придется для начала всех русских превратить в чилийцев или китайцев, а на худой конец – в туркменов, то есть снизить весьма высокий на сегодня уровень социализации русских до китайского и туркменского.

Не надо строить иллюзий и по поводу борьбы за перенос в Россию западных производств: в этой войне мы либо проиграем китайцам и туркменам, либо сами станем китайцами. Никаких других шансов, кроме работы с инновациями, высокорисковыми отраслями и игры на опережение, у нас нет. Надо отметить, что эти шансы тоже невелики: понятно, что отдельные, наиболее «топовые» отрасли экономики (такие как хайхьюм и вообще наука), которые прямо зависят от общего уровня социализации среды и невозможны без какого‑то его критического минимума, даже при наличии такого минимума будут уделом немногих (никто еще никогда не видел толпы гениев!).

Еще глупее пытаться воспроизводить чилийскую или китайскую модель «рыночной диктатуры» или свободных экономических зон.

В самом общем виде уже сейчас можно спрогнозировать, какие отрасли окажутся в авангарде после того, как исчерпает себя потенциал сегодняшних лидеров, таких как микроэлектроника, биотехнологии, хайтек в целом. Если предположить, что промышленное развитие шло «по восходящей», то есть посредством непрерывного усложнения производства, то можно увидеть довольно четкую последовательность: сначала наиболее рентабельна обработка земли, затем – производство орудий и инструментов для этой обработки, потом – производство сложных машин, далее – станкостроение, то есть «производство средств производства», после этого (и сейчас) – производство технологий, то есть фактически прикладная наука. Ясно, что следующим этапом станет производство производителей технологий, то есть образование высшего и наивысшего уровня.²⁸

Исходя из этой логики, глупо ориентироваться на модель «либеральной диктатуры», которая нам навязывается извне и с которой мы уже практически согласились. Успех такой стратегии возможен только тогда, когда власть ведет себя как Туркменбаши, замораживая общественную жизнь, ограничивая доступ к знаниям и концентрируя их на зарабатывании денег и удовлетворении первичных потребностей. Пойдя по этому пути, придется быть последовательными: отменять или имитировать политику, превращать массмедиа в одну бесконечную передачу «Аншлаг», делать высшее образование доступным только для самых богатых и т. д. и т. п. Тогда есть шанс, что люди после кратких курсов переподготовки пойдут работать на сборочные производства западных компаний, производящих ширпотреб по позавчерашним чертежам, и, наверное, смогут заработать несколько больше денег, чем имеют сейчас, – однако именно это и есть путь превращения России в отсталую мировую провинцию.

Другой путь – тот, которому следует в посланиях‑2004 и 2005 Владимир Путин. Он состоит в том, чтобы осознанно делать ставку на выживание без снижения и, наоборот, с увеличением уровня социализации населения. Это всеобщее и качественное высшее образование, снижение «управляемости» демократии и отказ от патернализма, развитие «дорогой» инфраструктуры, создание среды, способной выдержать высокую внутреннюю динамику общества.²⁹ Однако для того, чтобы эти задачи могли быть решаемыми, президенту Путину оказалось недостаточно имевшихся в его распоряжении по состоянию на 2004 год управленческих инструментов. Ему потребовалось радикально сменить основной метод осуществления политики, создав новую административную сущность – «национальный проект». И штаб управления этими сущностями – Совет по национальным проектам.