V. Единство эпического художественного пространства и литературная позиция Лермонтова.

Пространство "Демона" возникает в результате художественного отождествления библейско-мифологического материала с тематикой литературно-романтического творчества. Сюжет поэмы образуется сопряжением двух встречных движений: устремленностью библейски идентифицируемого Демона к обращению через вочеловечение и, с другой стороны, мифологизацией земной Тамары, чувственная идеальность которой чревата демонизмом плотского начала. Это встречное движение символизирует неизбывный драматизм взаимосвязи в мире духовного (высшего,

небесного) и телесного (низшего, земного): трагическое пространство соблазна. Небо и земля у Лермонтова не столько место действия, сколько символы, являющие топику эллиптического художественного пространства, которое развертывается от мгновения истины - "благодатного звука" Демона до "ужасного крика" любви и страдания Тамары - созвучие безнадежности и упования. Парамифологическая интенция автора поэмы, провидца-мистика, связанная с движением вочеловечения героя, приобретающего тем самым черты прото-Демона и атрибуты мифологического героя - "нечеловеческую слезу" и прожжённый ею камень; с другой стороны, о "новом мифологизме" свидетельствует возвышение чувственности Тамары, вплоть до божественной благодати всепрощения ("рай открылся для любви"). Парамифологический порыв Демона образует художественное пространство, делая возможной встречу героя с мифологической Тамарой.

Принцип отождествления в поэтике "Демона" приводит к тому, что социально обусловленный протест непокорного романтического героя возводится к своему религиозно-метафизическому источнику - богоборчеству, бесплодная или зловещая активность разочарованного героя европейской литературы обнаруживается у Лермонтова в форме романтизации библейского персонажа. Но в отличие от байроновского маскарада - переодевания современных героев в одежды Каина, например, или Люцифера (подобно классицистическому использованию античной атрибутики), - Демон-литературный сохраняет явственную связь с Демоном-библейским благодаря отождествлению их обоих с прото-Демоном, т.е. своеобразной неканонической ипостасью библейского персонажа. Возникающая таким образом непрерывность пространства обеспечивает достоверность художественного воплощения культурно-исторической проблематики. Действительность одновременного осуществления в художественной речи разнонаправленных культурно-эстетических движений позволяет сделать вывод о возникновении в "Демоне" небывалого в европейской традиции художественного пространства.

Необъяснимость происхождения жизни и трагичности человеческого удела особенным образом воплощена в Библии (Быт 1-З). Несказанность возникновения бытия представлена в последовательности Божественного со-бытия: акта творения мира и человека - отпадения ангелов и грехопадения человека - изгнания из Рая. Преисторическое мгновение - своеобразная этиология бытия - дано как рядоположенность и длительность: в этом претворении состоит существо поэтики "длящегося мгновения". В Библии обнажен поэтический прием, делающий тайну молчания фактом восприятия. Словом, свидетельствующим Духа Святого в Его диалектическом отличии от Творца; поэтическое расподобление указывает на их единосущность.

Открытие поэтики "длящегося мгновения" в "Демоне" позволяет различать визионера-мистика и повествователя-литератора, отождествление которых в едином авторском начале поэмы обеспечивает глубину литературно-романтического и библейско-мифологического постижения пространства культуры.

Поэтика длящегося мгновения и принцип отождествления определяют характер художественного пространства и тематику "Демона", представляют собою индивидуальную художественную форму выявления-постижения проблематики поэмы. Обнаружение указанных черт поэтики в других произведениях свидетельствует о тематическом расширении художественного пространства, о пространственно-тематическом единстве мира Лермонтова.

Художественное пространство "Героя нашего времени", определенное в первую очередь актуальной культурно-исторической проблемой личности, возникает в результате сопряжения печоринского самораскрытия в его дневнике и объективации его образа в "путевых записках". Самовыявление Печорина обнаруживает развитие его личностных качеств, воплощенное благодаря поэтике длящегося мгновения. Трудноуловимое "мгновение" личностного развития, изменения во внутреннем мире героя развернуто в "кавказскую" историю Печорина; или, наоборот, экзотические приключения есть не что иное, как длящееся мгновение личностного развития, остановленное автором романа [см. об этом: Зотов 1989]. Само установление развития личностных качеств Печорина свидетельствует о предельном усложнении художественного пространства романа, об отождествлении в нем статичного героя-денди (см. Камю) с "экзистирующим фаталистом" Печориным, постоянно устремленным за пределы всякой определенности и обусловленности. Узнаваемый романтический герой отрицает, преодолевает самого себя, приобретает постромантические черты. Внутренняя динамика воплощения образа, лермонтовская диалектика души, предвосхищающая толстовские откровения, обнаруживает изменения не только личностно-идеологического свойства, но и характерологического качества: в частности, речь идет о возникновении демонизма в самоопределении Печорина - внезапно явившейся, но закономерной черты поведения и самоощущения, - а не самосознания - героя. "Диалектика души" - это "изображение хода чувств и мыслей в голове человека" [Чернышевский 1939-1953, с.423]. Следуя за Чернышевским, Л.Ф. Киселева понимает под диалектикой души своеобразную "логику ума и чувства", которая явилась у Лермонтова характеристической чертой "типа мышления послепушкинской

эпохи" [Киселёва 1974, с.308]. В чем же все-таки заключается сущность этой "логики ума и чувств", с такой выразительной силой воплотившейся в "Герое нашего времени"?

На протяжении большей части действия Печорин расчетливо владеет ситуацией, направляя развитие событий. Он как бы отделяет события от себя, возвышается над ними. Совершенная власть над княжной опьяняет Печорина: он становится властелином чувств юного существа. Адское злорадство сквозит в анатомическом разглядывании чувств, проявляющихся в поведении жертвы. Произошел диалектический переход: положение, созданное Печориным, начинает владеть его нравственно-психологическим состоянием. Хотя, по видимости, это положение продолжает находиться под контролем героя, однако сам контроль переходит на другой уровень: довольно равнодушный светский волокита начинает испытывать дьявольское наслаждение. Это чувство неожиданно для самого героя, поэтому вряд ли есть основание говорить о целенаправленном эксперименте Печорина над Мери. В целом нравственно-психологическое состояние героя характеризуется устойчивыми колебаниями: досада по поводу нежданной влюбленности преодолевается размышлениями о совершенном знании женщин, затем оба эти мотива воплощаются в поведении Печорина во время прогулки верхом (поцелуй Мери); чуть позже "ядовитая злость" по поводу ненависти к нему заговорщиков, вспыхнув затем в отповеди Мери, вновь сменяется рефлексией и хладнокровием. Отмеченные колебания являются своеобразным выражением самообладания героя. Иными словами, мы как будто наблюдаем процесс самообладания, высокий уровень саморегуляции интеллектуально-волевой деятельности человека. Возникновение демонического мотива в самоопределении героя отражает в конечном счете диалектику психологических процессов, приводящих к качественному изменению его характерных черт. Изображение этих процессов возможно у Лермонтова благодаря утверждаемой им поэтике длящегося мгновения.

Встреча повествователя и Печорина в главе "Максим Максимыч" становится возможной в преобразуемом активностью героя художественном пространстве: условно-романтический герой вочеловечивается, как бы покидает страницы литературного произведения ("Журнала Печорина"!), становясь объектом познающего восприятия повествователя, в культурном кругозоре которого различены поза литературного героя-манекена [ср.: Турбин 1978, с.152] и позиция нового, постромантического героя. Об этом свидетельствует и весьма примечательный портрет Печорина. Художественный образ романтического качества трансформируется у Лермонтова в портрет героя иного литературного времени, после романтизма. Социальная ориетация портретной характеристики Печорина, обнаруживающей сходство с портретом романтической поэмы, не дает основания для вывода о типических чертах героя, т.е. о реалистичности образа-портрета. Своеобразный синтез приводит к тому, что у Лермонтова романтический герой, утрачивая исключительную условность облика, как бы вочеловечивается, обретает место, возможность поиска пути в отвергаемом им мире.

Тематике и поэтике "Героя нашего времени" свойственны весьма примечательные и узнаваемые черты:

- поэтика длящегося мгновения обнаруживает момент внутреннего развития центрального персонажа;

- сам этот персонаж тематически "раздваивается", но поэтическое отождествление не только сохраняет целостность образа, но и связывает отмеченную двойственность с чертами "демонизма", которые придают тематике обобщенность культурно-мифологического плана;

- сопряжение разнонаправленных сюжетных движений - "кавказской" истории Печорина и "путевых записок" - является по существу реализацией принципа отождествления внутреннего (самораскрытия) и внешнего (объективации) в целостном образе Героя Времени; так устраивается художественное пространство, в котором возможен новый, постромантический герой.

Изоморфность (тождественность) указанных черт "Демона" и "Героя нашего времени" свидетельствует о единстве эпического художественного пространства, созидаемого Лермонтовым, взятого в одном из своих тематических измерений. Различение-отождествление "визионер - повествователь" дает возможность проникновения в сферу библейско-мифологического, возможность постижения пространства сверхчувственного в его поэтической - библейско-мифологической манифестации ("Демон"). Литературно-романтическая тематика отнесена к библейскому архетипу. В эпическом мире Лермонтова различимы как бы две образующие художественного пространства: "вертикальная" и "горизонтальная". С одной стороны, "Демон - прото-Демон - романтический герой"; с другой стороны, "романтический герой (денди) - постромантический герой ("экэистирующий фаталист") - демоническое существо" - эти линии эллиптически обозначивают, но не замыкают художественное пространство, ибо в нем, как это легко показать, возможны и существуют, - не говоря уже об Арбенине, - Мцыри и герои "Песни про царя Ивана Васильевича…" Однако в описанном пространстве мы не обнаружим "Сказку для детей", поэтика которой не таит мгновения неизреченной истины. Литературная условность ситуации этого незавершенного сочинения свидетельствуют отступление автора от своих художественных принципов, возврат к романтическому маскараду.

Определенность эпического художественного пространства свидетельствует о завершенности литературной позиции Лермонтова. "Демон" является библейско-мифологическим измерением этого пространства, выражающим предельность

романтико-литературной проблематики, её так сказать метафизическую референтность. Т.о. в поэме литературный герой романтизма возведен к своему архетипу - библейскому сатане. В пространстве лермонтовского романа этот же герой, напротив, обретает черты конкретно-исторической личности. Принцип отождествления сообщает типологическим различиям в воплощении героя парадигматическое единство.

Социально-нравственная и нравственно-психологическая референтность "Героя нашего времени" знаменуют решительное превращение художественного пространства. Романтическое отождествление "автор - повествователь - герой" обнаруживает своеобразную "обратную перспективу": вектор расподобления обращен к миру Лермонтова. Т.е. в данном случае не столько автор является повествователем и прототипом героя, сколько создаваемый герой архетипичен для автора. Речь идет не о биографических чертах поэта, "вычитываемых" - из его произведений, но о телесности творчества - референте художественного пространства, т.е. о литературной позиции. Единосущные и различаемые длящееся мгновение и принцип отождествления представляют собой не только поэтическое средоточие тематики творчества, но и диалектическое существо идиориторики - литературную позицию Лермонтова, которая имеет принципиально игровой характер. "Воскрешаемому" автору вменяется поэтико-тематическое развитие художественного пространства, описание которого и есть сама "процедура" филологического "воскрешения". Автор обнаруживает себя создателем описанного художественного пространства; оно же являет литературную позицию - мир Лермонтова.