IV. Концепция романтизма Альбера Камю и роман "Герой нашего времени".

1.

Концепция романтизма А. Камю помогает понять соответствующие факты отечественной литературы, в частности, роман "Герой нашего времени". Такое сближение литературных явлений позволяет по-новому оценить знаменитый роман, рассмотреть произведение Лермонтова в контексте европейского духовного развития как оно воспринято систематизирующей мыслью XX века.

Определяющая черта концепции Камю состоит в том, что романтизм рассматривается им в большом историческом времени. Камю имеет в виду произведения Блейка, Виньи, Лермонтова, Бодлера и др. Такой ретроспективный взгляд предполагает обобщение исторического опыта, когда нивелируются противоречия, смысловые нюансы в понимании действительности и искусства разными художниками, зато ясно выступает общее смыслообразующее начало. Романтизм рассматривается Камю как идеологическое решение проблемы самостояния человека, воплощенное в художественном творчестве. Типологизируемые факты литературной практики представляют не направление романтизма, а романтическое миропонимание, характеризуют не литературный процесс, а исторический этап, отмеченный особым качеством самосознания человека [ср.: Гайденко 1997, с.208,209]. Историко-философская проблематика эссе Камю определила истолкование литературного творчества романтиков как свидетельства идейных исканий, как форму становления миропонимания и самосознания человека XIX века [см. об этом: Большаков 1991, с.190,191].

Традиционно романтизм рассматривается в трех основных аспектах:

I) в социально-историческом, когда устанавливается связь литературных явлений с развитием общества;

2) в литературно-генетическом: романтизм формируется в недрах классицизма и является реакцией на крушение идеалов Просвещения;

3) рассматриваются многообразные связи романтизма с философским идеализмом; в центре такого рассмотрения - понятие романтической иронии. Каждый из названных аспектов предполагает эстетическое рассмотрение предмета, и это позволяет многосторонне определить романтизм как литературное направление.

Камю имеет в виду все три указанные "измерения" романтизма, однако его угол зрения существенно отличается от традиционных. Это связано с концепцией, так ясно обозначенной

заглавием книги-эссе - "Бунтующий человек". Камю полагает, что движущей силой истории является бунт понимаемый как стремление к преображению действительности и самого человека. "Бунт порождается осознанием увиденной бессмысленности, осознанием непонятного и несправедливого удела человеческого" [Камю 1990б, с.126]. В основании философствования Камю лежит мысль об абсурдности действительности, о необходимости существования человека в этом абсурде (см. "Миф о Сизифе"). Переживание абсурдного состояния мира неминуемо приводит к бунту. "Человек - единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть" [с.126]. Цель бунта - раскрытие и утверждение человеческой природы, нереализованной под гнетом действительности. В бунте, выходя за свои пределы, человек сближается с другим, и с этой точки зрения человеческая солидарность является метафизической" [с.130]. Камю ставит своей задачей исследовать "сменяющие друг друга социальные движения и доктрины." При этом он не претендует на исчерпанность и "последнее слово", указывая, что в его исследовании "проставлены лишь некоторые исторические вехи и предложена гипотеза, которая, впрочем, не в состоянии объяснить всё и не является единственно возможной" [с.126]. Это относится и к концепции романтизма, о которой пойдет речь. Как утверждает по другому поводу К.М. Долгов, суждения Камю не содержат литературоведческих предпосылок. То или иное направление выражает различные градации бунта" [Долгов 1990, с.371]. Рассмотренный с этой точки зрения романтизм предстает как форма духовного самостояния человека, как исторический опыт, открытый современности. В таком своем качестве концепция Камю прямо соотнесена со сверхзадачей литературоведения как гуманитарной области знания: познание человеческого в мире, познание жизни как деяния человека.

Романтизм рассматривается Камю как абсолютное отрицание (так названа глава, в которой идет речь, в частности, о романтизме). Романтический бунт не имеет цели, положительной программы устроения мира и человека. "Акцентируя силу вызова и отказа, бунт на этой стадии забывает о своей позитивной стороне. Поскольку Бог взывает ко всему доброму в человеческой душе, нужно превратить все доброе в посмешище и выбрать зло. Таким образом, несмотря на полученный урок, ненависть к несправедливости и смерти приведет если не к осуществлению, то по меньшей мере к апологии зла и убийства [с.154]. Это утверждение основывается у Камю на анализе образа Сатаны в "Потерянном рае" Д. Мильтона. "Романтический герой прежде всего осуществляет глубинное и, так сказать, религиозное смешение добра и зла" [с.154]. Действительно, это противоречие характерно для мироощущения романтика.

Вывод Камю подтверждает интерпретация того же образа в книге П.Б. Шелли "Защита поэзии": "Было бы ошибкой предположить, что он (Сатана) мог быть задуман как олицетворение зла.<…>Сатана в нравственном отношении настолько же выше Бога, насколько тот, кто верит в правоту своего дела и борется за него, не страшась поражений и пытки, выше того, кто из надежного укрытия верной победы обрушивает на врага самую жестокую месть... Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением, что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной" [Шелли 1980, с.340]. В книге Камю дана цитата из Германа Мелвилла, которая почти дословно повторяет мысль Шелли [с.155]. Такая интерпретация как раз и свидетельствует о "смешении добра и зла", о разрушении ясной нравственной позиции. Шелли покидает христианскую "систему координат": Бог не отрицается, но обнаруживает, так сказать, "безнравственность", "жестокость" - он понимается как источник зла. Отсюда следует вывод о несправедливости божественного миропорядка и необходимости борьбы с ним. Парадоксальность позиции, с которой божественному миру объявлена война, заключается в том, что она ни нравственна, ни безнравственна. Это позиция тотального отрицания творения в целом (всего) и ничего в отдельности (в том числе и религии). Ясное отрицание христианской нравственности возможно лишь с позиции иных нравственных установлений, которой нет и не может быть у романтика. Отсюда уклончивость Шелли ("не зло") и акцентировка Камю ("зло"), который утверждает, что романтический бунт нельзя смешивать с атеизмом. "История метафизического бунта скорее сливается с современной историей религиозного чувства" [с.136]. Эти же метафизические основания составляют основу философии тождества Шеллинга: "добро и зло - одно и то же" [см. об этом: Соловьев 1984, с.97-105].

Неразрешимость устанавливаемого таким образом основополагающего противоречия приводит к тому, что называют романтическим демонизмом. Сатанинское начало осмысливается эстетически. В. Блейк говорит о Мильтоне, что он "был прирожденным поэтом и, сам не зная того, сторонником Дьявола". Именно Дьявол открывает "людскому уму романтическую перспективу":

Вам, людям, не узнать, что в каждой птице на лету

Безмерный мир восторга, недоступный вашим чувствам.

[Блейк 1975, с.33]

Свободный полет вдохновения, демоническое движение - вот в чем откровение мира. Но движение, действие порождают христианское зло: "Зло активно и проистекает от Действия" - так понимается Блейком мораль Священных книг. "Бог будет вечно

казнить Человека за Действия." Истина для романтика в противоположном: "Жизнь - это Действие и происходит от Тела, а Мысль привязана к Действию и служит ему оболочкой. Действие - Вечный Восторг" [Там же, с.32]. Выбирая жизнь как "восторг действия", романтик не может избежать канонического Зла. Но само понятие Зла в откровении Блейка не существенно. Добро и Зло не различимы, они суть действие и жизнь.

Демонизм, как бы развивает эту мысль Камю, - страстный порыв готового к решительной схватке героя. Так упрочивается нигилизм, Зло и убийство становятся привлекательными. На это качество в лирике Лермонтова, правда, в несколько ином контексте, обращает внимание С. Семенова. Говоря о разладе человека и природы в романтической поэзии, она пишет: "Часто Лермонтов, особенно ранний, избирает экстремальные моменты человеческого существования, в которых дисгармоничность человека вылезает особенно остро, страшно, душераздирающе: убийства, испепеляющая ненависть, сатанинская гордость, злобное отчаяние, любовный садизм [Семенова 1989, с.22]. Исследователь отмечает "упоительно-зловещий" смысл стихотворения "Дары Терека" [Там же, с.28], элементы "садистского сладострастия "в стихотворении "Мой демон" [с.29].

Люцифер средневековых скульптур не идет в сравнение с привлекательным образом Сатаны романтиков. Здесь на страницах эссе Камю появляются строки Лермонтова, свидетельствующие о привлекательности зла в романтической литературе: "Красой блистая неземной" (Лермонтов), могучий и одинокий, страдающий и презирающий, он покоряет с элегантной небрежностью. Но его оправдывают страдания" [с.155]. За этой строкой в соответствующем контексте стоит интерпретация лермонтовского Демона как характерного героя романтической литературы, что, как показано выше, не вполне соответствует смыслу художественного образа Лермонтова. Лермонтовские образы используются Камю для аргументации его взглядов, о чем свидетельствует и цитата из "Мцыри": "Романтический герой живет по-настоящему лишь минуту и минутой