1 Ibid. Р. 244.

² Б.В. Дубин предложил версию перевода заглавия: «Узилище». Однако ос­новной предмет рассмотрения Гофмана — наряду с «узилищами» — приюты и больницы. Поэтому более точным кажется заглавие «Места изоляции».

наблюдение¹. Это имело важное значение для начала публич­ной дискуссии о методах психиатрической диагностики и «де-институционализации» психиатрических больниц в США. В четырех составляющих книгу очерках развивается концепция социальной девиации, в центре которой — зависимость опре­деления нормы и патологии от институциональных норм со­циального контроля. В 1964 году опубликована знаменитая книга «Стигма». Начиная изложение с рассказа о девушке, которая родилась без носа, Гофман делает вывод, что все люди в той или иной степени стигматизированы — являются залож­никами своего внешнего вида и других объективированных «исполнений»². Внешний вид представляет собой проявление личностной идентичности, как общество управляет взаимно координированными действиями, так и люди стремятся управ­лять сведениями о себе.

В 1960-е годы в теоретических воззрениях Гофмана обо­значился существенный поворот: театральная метафора усту­пает место концепции игры. В книгах «Общение» (1961) и «Стратегическое взаимодействие» (1970) он рассматривает «движения» или перемещения, осуществляемые участниками взаимодействия. Эта работа открывает проблематику теории игр и теории рационального выбора. Сама идея использования теории игр в социальных науках принадпежит Д. Нейману и О. Моргенштерну, классическую монографию которых Гоф­ман хорошо знал и неоднократно цитировал³. Гофман показы­вает, что фабрика социального взаимодействия работает преж­де всего на поддержание доверия и чувства безопасности. Если бы не рутинные правила, мир был бы враждебной средой и каждая встреча несла бы в себе угрозу. Рутинность — удиви­тельное свойство социального мира. Однако здесь действуют закономерности особого рода. Объяснение природных собы­тий и объяснение, например, правил поведения на проезжей части улиц относятся к разным мирам. Есть мир вещей, и есть мир социальных фактов. Возможно, это неокантианское раз­личение послужило основанием неприятия Гофманом экспе­риментального метода в исследовании групповой динамики. Он говорил, что в данном случае с людьми работают не просто как с крысами, а как с одиночными крысами. В предисловии

к книге «Публичные отношения» (1971) он назвал проверку ги­потез о поведении людей «магией». Вместо того чтобы рассмат­ривать предсказуемость социального мира как проявление естественных законов, Гофман считал, что она вытекает из соблюдения правил социальной интеракции, которые не вос­производят социальный порядок и не заставляют людей вести себя определенным образом. Правила являются предметом ин­терпретаций, исключений и принятия решения вести себя по-другому. Идея о том, что мир даже в своих мельчайших про­явлениях предсказуем и являет собой континуум форм распо­знавания, развернута в гофмановских работах позднего периода.

Более десяти лет Гофман работал над своей главной кни­гой «Анализ фреймов», которая вышла в свет в 1974 году. В «Анализе фреймов» и последней книге «Формы разговора» (1981) Гофман разработал схему для интерпретации повседнев­ной жизни. Опираясь на работы Джона Остина, Джона Серля, Ноама Хомского, а также исследования своих бывших студен­тов Харви Сакса и Эмануэля Щеглова, Гофман изучал формы речевого поведения, в том числе тендерную семантику в рек­ламе. Проблема заключалась в том, чтобы проследить процесс смыслообразования не в лексике и синтаксисе языка, а в его употреблении, многие элементы которого кажутся малозначи­мыми и бессодержательными. Участники речевой коммуника­ции каким-то образом «знают» смысл сообщений до их полу­чения. Гофман показал, что детали формальных и неформаль­ных разговоров исполняются механически и предназначены для решения определенных задач. Мы располагаем определен­ными речевыми «устройствами» для всех типовых ситуаций: начала телефонного разговора, окончания беседы, введения в разговор новой темы, подтверждения уровня доверительности и т. п. Какими бы тривиальными ни казались эти механизмы, они структурируют восприятие социального мира. Люди живут, играя, — такова мысль позднего Гофмана.

С 1968 года до своей смерти в 1982 году Гофман работал в университете штата Пенсильвания. В 1981 году он был избран президентом Американской социологической ассоциации. Свое президентское послание Гофман озаглавил «Порядок ин­теракции»¹. Его имя и труды получили всемирную известность

¹ Goffman Е. The interaction order // American Sociological Review. 1982. Vol. 48. No. 1. P. 117. Русский перевод: Гофман И. Порядок интеракции / Перев. с англ. А.Д. Ковалева // Теоретическая социология: антология / Сост. СП. Баньковская. Т. 2. М.: Аспект-Пресс, 2002.

н последние десятилетия XX века. Книга «Представление себя .ругам в повседневной жизни» постоянно переиздается (ее суммарный тираж превышает полмиллиона экземпляров), вхо­дит в университетские программы, переведена на десятки язы­ков, включена в первую десятку «Книг двадцатого века» наряду с книгами М. Вебера, Ч. Райта Миллса, Р. Мертона, Т. Парсонса, П. Бурдье, Н. Элиаса, Ю. Хабермаса и др.¹ Однако школы Гофмана не существует. Причина этого отчасти связана с необычным концептуальным словарем, эксцентричностью стиля письма, отсутствием какой-либо систематичности в ци­тированиях и, главное, кажущимся теоретическим эклектиз­мом. Произведения Гофмана считаются собранием замеча­тельных наблюдений, описаний манер и нравов, которые, как кажется, хорошо известны из повседневной жизни. Рассказы­вают о его экстравагантных манерах, привычке подсматривать и подслушивать, говорят, он даже обнюхивал знакомых и не­знакомых. Популярность Гофмана в немалой степени обуслов­лена его даром физиономиста. В то же время сравнение Гоф­мана с Лабрюйером препятствует пониманию его вклада в тео­ретическую социологию. Не вполне справедлива и оценка гоф­мановских исследований как эклектичных.

Реакция профессионального сообщества на идеи Гофмана была достаточно критической. Причина заключалась, вероят­но, в кажущемся аморализме социологии «лицедейства», где даже благонравие не более чем «исполнение». Э. Макинтайр уловил в гофмановских идеях стремление превратить личность в «вешалку» для различного рода перформансов. Поэтому, счи­тает Макинтайр, Гофман не видит внутренней связи социоло­гии с моральной философией и не уделяет никакого внимания моральной критике, которая, по Макинтайру, должна быть главной задачей социальных наук². Р. Сеннет предложил ана­логичную интерпретацию гофмановских воззрений на обще­ство как на совокупность сцен, где отсутствует сюжет³. Тем самым социолог превращается в отстраненного от жизни скеп­тического наблюдателя «исполнений». Общий отрицательный тон критики был задан, как это ни парадоксально, не «пози­тивистами» и не структурными функционалистами, а последо­вателями «активистской парадигмы» в социологии, которые проницательно усмотрели в гофмановских идеях пренебреже­ние индивидуальным действием. Обычно Гофмана считают символическим интеракционистом, хотя в его работах присут­ствуют и элементы структурного функционализма, экзистен­циализма, феноменологии, марксизма, аналитической фило­софии и даже социальной этологии. Вероятно, считая научные школы слишком наигранными исполнениями ролей, Гофман немало сделал для того, чтобы не принадлежать ни к одной из них¹. Между тем он не только открыл новую предметную об­ласть — социальную организацию повседневного общения, но и создал оригинальный словарь для описания данной области. Результатом мпафоризации языка социологии — непрерыв­ного переноса значений — стало «остранение» реальности, об­наруживающее за каждым смысловым горизонтом новые ин­терпретационные возможности. Вклад Гофмана в теоретичес­кую социологию заключается в детальной разработке концеп­ции социального «Я» и формулировке проблемы соотношения структуры и действия².

Интеллектуальные влияния

Прагматизм

Определяющее влияние на теоретическую концепцию Гофмана оказали идеи американского прагматизма, главная из которых — рассмотрение человека как действующего субъекта, формирующего бытие в соответствии со своими целями, и общества как результат межличностной коммуникации. В центре внимания Гофмана — проблема, сформулированная Уильямом Джемсом: «При каких обстоятельствах мы считаем вещи реальными?». Проблемы бытия как такового в прагма­тизме нет. Каждый «порядок существования», или «мир» (на­учный объект, абстрактная философская истина, миф), обла­дает собственным бытием. Прагматистский поворот, отмечает АД. Ковалев, «положил начало своеобразному социологичес­кому конструктивизму значительной части американского об­ществоведения — толкованию социальной реальности как не­прерывно творимого продукта повседневных взаимодействий, смысловых интерпретаций и переинтерпретаций Подход этот (аставляет также вспомнить зиммелевскую идею «обобщест­вления» как функциональной формы межчеловеческого взаи­мовлияния, в которой отдельные люди «срастаются» в то или иное общественное единство»¹. Основное значение прагматистского поворота для социологии заключалось в том, что социальное взаимодействие рассматривалось в контексте дей­ствия. В той мере, в какой разные действия влекут за собой разные определения реальности, истина перестает быть един­ственной, истин становится столь же много, сколь практичес­ких ситуаций: каждый прав по-своему. Эта мировоззренческая установка повлияла не только на философско-социологичес-кую традицию, но и на правовую систему, где, например, суд не обязан устанавливать истину по делу, а обязан принять правильное заключение по материалам дела. Тем самым про­блема заключается в его исполнении. Равным образом соци­альные качества должны быть определены не как qualities, а как performances — представления, изображения или исполне­ния. Основной вопрос социологии Гофмана: «Что происходит на самом деле!». Но и этот вопрос при анализе форм органи­зации опыта оказывается бессодержательным. «На самом деле» мультиплицируется, как в рассказе Аркадия Аверченко «Чело­век в четырех измерениях» или рассказе Рюноскэ Акутагавы «В чаще». Следуя феноменологической традиции, Гофман ста­вит в центр исследования мыслительные конструкты и выно­сит за скобки предпосылки знания, в том числе естественную установку здравого смысла, прежде всего постулат единого мыслящего «Я». Задача заключается в поиске беспредпосылоч-ного знания. Таким беспредпосылочным знанием становятся в работе Гофмана «перформансы»-исполнения — то, что можно назвать прагматистской версией феноменов. «Перформансы» оказываются и формой социальности: есть аудитория — есть и «перформанс», нет аудитории — и «перформанса» нет.

¹ Ковалев А.Д. Книга Гофмана «Представление себя другим в повседневной жизни» и социологическая традиция // Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни / Пер. с англ. и вступ. статья А.Д. Ковалева. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000. С. 6, 7.

Формальная социология Георга Зиммеля

В центре зиммелевской социологии — проблема описаний социальной жизни как непрерывающегося потока событий. В этом потоке события взаимодействуют таким образом, что самые малозначимые из них влекут за собой серьезные пос­ледствия и ничто не может заранее считаться тривиальным. Зиммель писал: «Взаимодействия, которые мы имеем в виду, говоря об «обществе», кристаллизированы в качестве опреде­ленных, устойчивых структур, например государства и семьи, сословия и церкви, социальных классов и организаций, осно­ванных на осуществлении общих интересов. Кроме того, су­ществует неизмеримое количество менее заметных форм отно­шений и видов взаимодействия. Взятые изолированно, они могут показаться малосущественными. Поскольку в действи­тельности они включены в более развернутые и, как это быва­ет, официальные социальные формации, именно они создают общество в том виде, в каком мы его знаем. Ограничивать исследование «большими» социальными формациями — зна­чит оставаться в рамках старой анатомии, которая сосредото­чивала основное внимание на таких органах, как сердце, пе­чень, легкие, желудок, и пренебрегала неизмеримыми, непо­именованными и неизвестными тканями организма. Однако без них главные органы никогда не смогут составить живой организм»¹. Гофман сделал это зиммелевское рассуждение эпиграфом своей докторской диссертации и всегда стремился исследовать банальные, незаметные и не имеющие наимено­вания ткани социальной жизни.

Влияние зиммелевских идей вполне отчетливо прослежи­вается в понимании Гофманом ритуалов анонимного общения. Зиммель детально прослеживает отражение анонимности ка­питалистического обращения в повседневной коммуникации, при этом анонимность вовсе не обязательно ведет к тотальному распространению этоса отчуждения и индивидуализма. Наобо­рот, здесь возникают особые условия для возникновения новых форм доверия. «Наша жизнь в значительно большей степени, чем это обычно предполагается, основана на вере в честность других людей, — пишет Зиммель. — Примерами могут служить наша экономика, которая все больше становит­ся экономикой доверия, наша наука, где большинство ученых должны использовать без проверки великое множество резуль­татов, полученных другими учеными. Мы основываем наши самые серьезные решения на сложной системе представлений, большинство которых предполагает уверенность в том, что мы не будем обмануты. В современных условиях ложь, следова­тельно, становится намного более опаснее, чем она была в прежние времена, и затрагивает сами основы нашей жизни. Если бы среди нас ложь была столь привычным делом, каким она была у богов Древней Греции, ветхозаветных патриархов или аборигенов Океании, и если бы мы не умели воздержи­ваться от нее со всей неукоснительностью нравственного за­кона, то организация современной жизни была бы просто не­возможна; в современной жизни «экономика доверия» приоб­ретает более чем экономический смысл»¹. Зиммель рассматри­вает парадоксальное соответствие между анонимностью и дове­рием в самых различных формах. Он показывает, что совре­менные формы повседневности содержат в себе образцы до­верительного и учтивого поведения. Зиммель назвал их «ус­тановками социабельности», связывая формы социальности с моральными представлениями о «добре». Это объединяет ин­дивидов в регулируемые сообщества и со временем в неболь­шие социальные миры. На протяжении всего творчества Гофмана в центре его внимания находятся именно формы социальной интеграции и доверия в мире, где господствует анонимность. В этом отношении Гофман является последо­вательным зиммелианцем.