1 Goffman е. Some characteristics of response to depicted experience. Master's thesis, Department of Sociology, University of Chicago, 1949. Ch. 10. The indirect response. P. 57—65.

«Маньчжурский кандидат», фильм о сумасшедшем, который пы­тается убить президента из винтовки с оптическим прицелом, снят с показа в кинотеатрах штата и всей страны. Запрет распро­странится и на ранний фильм Синатры1 «Внезапный удар», тоже о покушении на жизнь президента2.

Границы фрейма могут со временем меняться.

Находясь под чужеземным господством, древние греки создали комедию. Римляне, подавленные собственной империей, отда­лись во власть чувственности. В римских театрах место трагедии заняла пантомима, а комедия уступила место фарсу. Единствен­ной целью стало угодить пресытившейся публике, поэтому уст­роители театра не только использовали все имеющиеся матери­альные и технические ресурсы для усиления экстравагантности своих представлений, но и опустились до самой низкопробной безвкусицы и непристойности. Даже Ливии видел в современном ему театре опасность для общественных нравов и существования государства. Скоро на сцене появился открытый секс, а сцени­ческие «казни» перенесли в реальность (где актера заменил при­говоренный к смерти преступник)3.

Многие из этих изменений происходили достаточно мед­ленно и независимо друг от друга, так что и зрители, и актеры знали, где проходит граница фрейма и где она будет проходить в скором будущем.

Моральные ограничения литературного производства в нашем обществе ассоциируются преимущественно с изобра­жением сексуального. Очевидно, некоторые виды непристой­ности и похоти не предназначены для печати, сцены и экрана. Возьмем следующий пример.

Сакраменто. Сенат штата Лос-Анджелес одобрил и вчера напра­вил в Законодательное собрание билль сенатора-демократа Ло­ренса Уолша, предусматривающий административное наказание за постановку в студенческих кампусах штата таких пьес, как «Борода». Согласно биллю, закон преступает всякий, кто «участ­вует в показе сексуальных отношений или девиантного сексуаль­ного поведения в пьесе, кинофильме, телевизионной передаче, а также финансирует эти мероприятия или руководит ими в любом учебном заведении штата». Преподаватели и руководите­ли школ, «сознательно» разрешившие, обеспечившие или посо­ветовавшие кому-либо участие в таких мероприятиях, а также способствовавшие их проведению, будут нести равную ответст­венность с их участниками и подвергаться административному наказанию1.

Имеется огромный корпус юридической и другой литера­туры о порнографии. Однако недостаточно внимания обраща­лось на то обстоятельство, что законодательное регулирование направлено не только на «непристойные» акты, но и на гра­ницы представления этих актов. Как можно ожидать, эти гра­ницы существенно варьируются в зависимости от ключа. Что считается оскорбляющим вкусы в кино, может не считаться таковым в романе2. Суждение о допустимости того или иного изображения аргументировать нелегко, поскольку, объясняя происходящее на экране или в тексте произведения, мы обыч­но имеем в виду прототип действия и не учитываем характер соответствующего переключения.

Саму порнографию, то есть выставленную «неподобаю­щим» для данного фрейма образом сексуальность, можно рас­смотреть в ряду других «непристойностей». В исследовании Гарри Клора содержится анализ этой проблемы.

Следует исходить из двух определений непристойного: (1) непри­стойность состоит в превращении частного в публичное и заклю­чается в навязчивой демонстрации интимных физических про­цессов, действий, физиологических и эмоциональных состоя­ний; (2) непристойность заключается в низведении человечес­ких сторон жизни к недочеловеческому или физиологическому уровню. Если следовать этим характеристикам, непристой­ность есть определенный способ видения физиологического в человеке и отношения к человеческому существованию вообще. Непристойной может быть трактовка сексуальных отношений, непристойным может быть взгляд на смерть, рождение, болезнь, а также прием пищи и дефекацию. Непристойно публично по­казывать эти явления и делать это так, чтобы терялась и обесце­нивалась вся гамма человеческих отношений. Таким образом, между указанными определениями непристойности есть неко­торая связь: когда интимные стороны жизни выставляются на обозрение публики, их значимость может принижаться и их могут выставить на обозрение публики, чтобы обесценить их и унизить человека1.

Короче говоря, проблема заключается в границах фрей­ма, которые указывают на то, что именно допустимо пере­носить в описание из реальности. Здесь особенно интересны детали. Как бы ни использовали тело, как бы его ни касались, оно должно быть скрыто и отодвинуто на расстояние, чтобы наши убеждения о высоких социальных качествах личности не подвергались дискредитации. Тело как воплощение лич­ности должно примириться со своими биологическими функциями, но это примирение достигается через гарантии того, что эти функции будут рассматриваться в «контексте», как вто­ростепенные для социального опыта человека, и не будут на­ходиться в фокусе внимания. Сюжет изображения может пред­писывать прием пищи, любовные сцены, пытки, но в этом надо видеть неотъемлемую часть человеческой драмы, а не выхваченные картинки, не предмет, который можно разгля­дывать как таковой.

2. Состязания (contests). Возьмем бокс, скачки, рыцарские турниры, охоту на лис и т. п. Кажется, что образцом для этих

Clor Н.М. Obscenity and public morality. Chicago: University of Chicago Press, 1970. P. 225.

видов спорта является драка и соответствующие правила со­держат ограничения в степени и виде агрессии. (Посмотрите внимательно на то, что происходит, когда соперничающие самцы вступают в ритуализованные состязания за доминиро­вание в стаде или когда старшие разнимают двух сцепившихся юнцов и разрешают им только «честную схватку» по правилам, в присутствии неформального третейского судьи и кружка рев­ностно следящих за ходом поединка зрителей.)

Границы фрейма боевых состязаний обозначены вполне отчетливо, можно проследить изменения в этих границах на значительном протяжении времени, и, что еще важнее, изме­нения правил хорошо документированы. Обычно в этих изме­нениях усматривают признаки снижения терпимого отноше­ния к жестокости и опасности состязаний, по крайней мере в сфере развлечений. С тех пор как в день Гая Фокса перестали «заживо сжигать кошек, душераздирающее мяукание которых нельзя было расслышать на фоне восторженного рева зрите­лей»1, постепенно были запрещены петушиные бои и другие кровавые схватки. Изменение фрейма организованного бокса можно проследить с момента его зарождения в начале XVIII века: сначала дрались голыми кулаками, через не­сколько десятилетий ввели кожаные перчатки, в 1743 году введены правила Брафтона и примерно в 1867 году правила Куинсбери2.

Некоторые виды спорта кажутся переключением обычного бойцовского поведения, или, используя этологический тер­мин, ритуализацией. Однако эта точка зрения весьма ограни­ченна. Многие виды спорта, например хоккей и теннис, ставят состязающиеся стороны в структурное противостояние, лишь специальное снаряжение и цель борьбы могут напоминать ис­ходный фрейм взаимодействия. Еще сложнее анализировать детские игры. Игра «Повелитель замка», в которую играют малолетки и примитивные личности3, явно ориентирована на завоевание господства. В более сложных, «взрослых» играх эта цель выглядит более сглаженной, их мифологические и исто­рические истоки почти не угадываются. Но в конечном счете здесь действуют первичные системы фреймов.

Можно представить континуум, на одном полюсе которого игровые представления превращают утилитарное действие в забаву, а на другом — в спорт и игры. Хотя игровое перево­площение предметов и индивидов длится недолго и никогда не закрепляется полностью; в организованных играх и спорте это перевоплощение институционализируется, то есть стаби­лизируется вместе с ареной действия посредством введения формальных правил. (Именно этот смысл я вкладываю в слово «организованные игры».) По мере формализации правил игра становится все менее и менее похожей на повседневную дея­тельность и все больше превращается в самостоятельную пер­вичную систему фреймов.

И последнее. Хочется подчеркнуть изменчивость границ сценического произведения и спорта, которая подтверждается многими историческими источниками. Ценность этих матери­алов для нас очевидна. Именно театр и спорт сильнее всего могут увлекать зрителей и порождать собственную область бытия. Границы, налагаемые на эту деятельность, придают ей неповторимое очарование. История этих границ — это исто­рия того, как игра обретает новую жизнь. Свою историю имеют и настройки, и первичные системы фреймов.

3. Церемониалы (ceremonials). Это определенная разновид­ность социальных ритуалов, к которым относятся венчания, похороны, присвоения титулов и званий. Здесь происходит нечто непохожее на обычную жизнь, в то же время никогда нельзя с уверенностью сказать, что же происходит в церемо­ниалах. Так же как сценические представления, они построены по заранее разработанному сценарию, при этом проводятся репетиции, которые легко отличить от «действительного» ис­полнения (performance). Но если сценическое представление ориентировано на подражание жизни, то функция церемониа­ла заключается в том, чтобы сконцентрировать смысл проис­ходящего в одном действе, вырвать его из ткани повседневнос­ти и заполнить им все событие целиком. Коротко говоря, пьеса настроена на изображение жизни, а церемония фокусирована в само событие. В отличие от сценических представлений це­ремониалы предусматривают четкое разделение между про­фессиональными значимыми персонами, которые, как пра­вило, могут неоднократно выступать в этой роли, и рядовы­ми участниками ритуала, которым положено лишь иногда участвовать в действе. Впрочем, им достаточно и одного раза — посредством церемониала свершается событие, кото­рое определяет их последующие отношения с непосредствен­ным окружением и миром. Наконец, в сценическом представ­лении актер и играемый им персонаж отчетливо разделены, а в церемониале исполнитель должен представлять самого себя в одной из главных социальных ролей — родителя, супруга, гражданина и т. д. (В повседневной жизни индивид тоже пред­ставляет сам себя, но это не принимает столь отчетливой сим­волической формы.)

Церемониалы отличаются от Театра и спортивных состя­заний некоторыми важными последствиями для участников. В зависимости от значимости исполняемой роли они вовлечены в церемониал с разной степенью интенсивности и, соответст­венно, некоторые из них испытывают чувство воодушевления перед происходящим, а другие остаются равнодушными. В це­ремониале эти различия могут быть гораздо большими, чем в любой нецеремониальной деятельности. Кроме того, со вре­менем смысл и значение церемониальных действий могут су­щественно меняться, хотя сценарий остается прежним. Напри­мер, изначально кровавый ритуал может превратиться в чис­тую условность. На коронации царствующая особа смотрит на все иначе, чем какой-нибудь скептик1.

4. Техническая переналадка (technical redoing). Некоторые «отрезки» повседневной деятельности, взятые независимо от своего обычного контекста, могут получать выражение в фор­мах, соответствующих утилитарным целям, тем самым они принципиально отличаются от подлинных представлений, где результат не имеет особого значения. Такие «отрезки» состав­ляют важную часть современной жизни, хотя обществоведы в большинстве случаев не считают их заслуживающими внима­ния. Рассмотрим кратко некоторые разновидности таких ути­литарных действий.

а) В нашем обществе, а может быть и во всех других, способность к целенаправленной деятельности (то есть владе­ние определенными навыками) часто развивается с помощью своего рода утилитарных выдумок. Их цель — дать возмож­ность новичку приобрести исполнительский опыт без жест­кого сцепления с миром, когда события как бы сознательно «отсоединяются» от их обычного логического завершения. Бывает, что промахи и неудачи оказываются поучительными