1 "Арзамас". Кн. 1. С. 371.

2 В этом смысле показательно,, что именно Дмитриев,

даже в большей мере, чем Карамзин, стал классиком ка-

рамзинистов. Столь же показательно стремление Пушкина

возвысить авторитет Карамзина-поэта за счет Дмитриева.

образия каждого из них. Не случайно Пушкин считал, что

влияние записных теоретиков ортодоксального карамзиниз-

ма приводит к торжеству посредственности. Он писал Жу-

ковскому: "Зачем слушаешься ты маркиза Блудова? Пора бы

тебе удостовериться в односторонности его вкуса" (XIII,

167).

Но карамзинизм - это не только литературные суждения

Блудова и Дашкова или басни Дмитриева, послания В. Л.

Пушкина и Воейкова, не только элегии Жуковского и не

только то, что полностью соответствовало господствовав-

шим в "Арзамасе" вкусам. Система нуждалась в контрастах

и сама их создавала. Идеалу "здравого смысла" противос-

тояла не только "бессмыслица" "беседчиков", но и стран-

ность поэтических вымыслов Жуковского - "поэтическая

бессмыслица", с одной стороны, и "галиматья", дружеская

фамильярная поэзия, сатиры Воейкова, гусарщина Дениса

Давыдова - с другой (в кругу этих же представлений ос-

мыслялись послания Долгорукова, "исполненные", по сло-

вам Батюшкова, "живости"). Одни из этих произведений

были выше суда строгого рассудка, другие - ниже, но и

те и другие создавали представление о произведениях,

находящихся за пределами теоретической доктрины и обра-

зующих мир "поэтической бессмыслицы", к которой непри-

менимы литературные программы и нормы. "Есть два рода

бессмыслицы: одна происходит от недостатка чувств и

мыслей и недостатка слов для их выражения", - писал

позже Пушкин (XI, 53-54). Характеристика "бессмыслицы"

первого типа - почти дословное повторение арзамасских

упреков шишковистам ("и, бедный мыслями, печется о сло-

вах").

В эпоху романтизма и в последующие годы Пушкин неод-

нократно обращал внимание на разрыв, существующий между

"умом" и "поэзией":

"Байрон не мог изъяснить некоторые свои стихи" (XI,

53). О грузинской песне он писал: "в ней есть какая-то

восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое досто-

инство" (VIII, 457-458), а говоря о трудности перевода

Мильтона, указал на необходимость передачи языка "тем-

ного, запутанного, выразительного, своенравного и сме-

лого даже до бессмыслия" (XII, 144).

Поэзия "нижнего этажа", поэзия, выключенная из поэ-

зии, всегда занимала в творчестве карамзинистов значи-

тельное место. В бумагах Андрея Тургенева рядом с наб-

росками элегий находим наброски поэмы, построенной по

всем законам позже культивировавшейся в "Арзамасе" "га-

лиматьи", хотя и одновременно не без влияния травестий-

ной поэзии XVIII в.:

Блаженны времена седые,

Когда в пустынях вождь блуждал,

Когда источники златые

Из камня тростию качал,

Когда с небес барашки, каша

Валились в горло предкам нашим,

Кормили gratis их живот,

Когда квадрант остановляли

И сих безумцев уверяли,

Что солнцу "тпру!" сказал их вождь.

О Генрихи! О Людовики!

Петр Третий, Павел, Цесарь, Карл!

Вам снежны летом обелиски

Рабов сонм подлый воздвигал.

Вы много каши наварили

И так ее пересолили,

Что опились мы кислых щей...

Если в этих стихах встречаются и насмешки над Библи-

ей, и смелые антидеспотические выпады (поэма, видимо,

писалась при жизни Павла I), то рядом с ними находим

строки с демонстративной установкой на бессмыслицу. Бо-

напарт характеризуется так:

Бессмертну шапку не ломая,

Шандал с поставцем съединив,

Из капли океан глотает

Под тению берез и ив,

Смущенью зайцев веселится,

Жужжанью шершней не дивится

И средь изобранных зыбей

Министров кормит колбасами

И, залепив их рот блинами,

Смеется естеству людей.

В макаронических стихах И. М. Долгорукова, в буриме

В. Л. Пушкина, в "галиматье" Жуковского проявлялась та

же тенденция. Вспомним, в какой восторг привела Вяземс-

кого и Пушкина переделка одной из исполнительниц "Чер-

ной шали": "Однажды я созвал нежданных гостей". Вяземс-

кий писал Пушкину: "Это сочетание двух слов - самое

нельзя прелести!" Пушкин согласился: "Я созвал неждан-

ных гостей, прелесть - не лучше ли еще незвинных" (XI-

II, 201, 210).

"Галиматья" имела своих классиков. С этим же связана

специфическая слава Хвостова: создаваемые им всерьез

произведения воспринимались читателями как классика

бессмыслицы. Но при этом за ними признавалась своеоб-

разная яркость, незаурядность. Это были произведения,

возвышающиеся, в силу своей нелепости, над уровнем пос-

редственности. Пушкин писал:

"Что за прелесть его [Хвостова] послание! Достойно

лучших его времен. А то он сделался посредственным, как

Василий Львович, Иванчин-Писарев и проч." (XIII, 137).

Вопрос этот был более серьезен, чем может показать-

ся: механизм "бессмыслиц" представлял собой стилисти-

ческие и семантические сочетания, запрещенные здравым

смыслом и поэтическими нормами. Когда определились кон-

туры романтизма, именно периферия карамзинизма стала

восприниматься как наиболее ценное в его наследии. Даже

в "бессмыслицах" обнаружилось нечто имеющее серьезную

ценность. В частности, в них накапливался опыт неожи-

данных семантических сцеплений, основа метафоризма сти-

ля. Вспом-