"Сады" Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе

В 1813 г. Александр Федорович Воейков, в эти годы

один из наиболее видных литераторов молодого поколения,

призывал В. А. Жуковского:

Состязайся ж с исполинами,

С увенчанными поэтами;

Соверши двенадцать подвигов:

Напиши четыре части дня,

Напиши четыре времени,

Напиши поэму славную,

В русском вкусе повесть древнюю, -

Будь наш Виланд, Ариост, Баян!1

За этими строками стояла весьма определенная литера-

турная программа. Это был призыв обратиться от лирики к

поэтическому эпосу, к поэме. Призыв этот сразу после

окончания Отечественной войны 1812 г. получил глубокий

смысл. Он означал, что Жуковский, стяжавший своим "Пев-

цом во стане русских воинов" славу народного поэта, мо-

жет закрепить за собой, а заодно и за возглавленной им

молодой поэзией, ведущее место в литературе лишь как

автор масштабных, эпических произведений. Вместо элегий

и баллад Воейков предлагал Жуковскому путь эпической

поэзии и точно указывал на жанры, к которым, по его

мнению, автор "Людмилы" должен был обратиться:

поэма описательно-дидактическая и поэма сказоч-

но-шутливая с псевдоисторическим русским сюжетом.

Жуковского и Воейкова в этот период связывала личная

дружба и общие воспоминания о Дружеском литературном

обществе, в стенах которого оба они начинали свой лите-

ратурный путь, о бурных спорах 1801 г. в полураз-

 

1 Поэты 1790-1810-х гг. Л., 1971. С. 278.

рушенном доме Воейкова на Девичьем поле в Москве, о ре-

чах покойного их друга Андрея Тургенева и совместном

чтении Шиллера.

Однако по сути их литературные воззрения в 1813 г.

уже были весьма далекими, и за обменом дружескими пос-

ланиями скрывалось глубокое различие поэтических пози-

ций. Оценить историческую оправданность позиций каждого

из поэтов не так просто. С одной стороны, естественным

кажется отождествить (как это часто делается) описа-

тельную поэму с традицией классицизма, и тогда перспек-

тива покажется ясной: элегическая поэзия Жуковского

предстанет как первая ласточка русского романтизма, а

Воейков примет вид архаиста, защитника устарелых поэти-

ческих форм. Однако, с другой стороны, можно вспомнить,

что уже в середине 1810-х гг. именно перед молодой ли-

тературой, новаторски разрабатывавшей лирические жанры:

элегию, романс, песню, - превратившей "легкую поэ-

зию" в доминирующую литературную форму, встал вопрос об

освоении поэмы и больших эпических жанров. Потребность

эта в равной мере осознавалась и Жуковским, и К. Батюш-

ковым, и литературными теоретиками "Арзамаса". И именно

тогда обнаружилось, что оба пути, указанные Воейковым,

- шуточная псевдоисторическая поэма-сказка и описатель-

ная, с научно-дидактическим оттенком, - представляют

собой не только вчерашний, но и завтрашний день русской

поэзии. Не следует забывать связей "Руслана и Людмилы"

с первой тенденцией и сильное тяготение молодого Пушки-

на к описательной поэме (ср. первоначальный замысел

"Кавказа", превратившийся позже в "Кавказского пленни-

ка", "Тавриду" и т. д.)2.

Полемические статьи П. А. Вяземского навязали исто-

рикам литературы представление о том, что русская лите-

ратура начала XIX в. была полем борьбы между классицис-

тами ("классиками", в терминологии Вяземского) и роман-

тиками. Однако еще Пушкин протестовал против этой схе-

мы, проницательно отвергая реальность существования

классицизма в России его времени и даже сомневаясь, в

какой степени это течение вообще захватило русскую ли-

тературу.

Но и выдвинутая Ю. Н. Тыняновым схема противостояния

"архаистов" и "новаторов", в целом весьма плодотворная,

представляет расстановку поэтических лагерей интересую-

щей нас эпохи в слишком схематичном виде.

Прежде всего следует отметить, что оба противоборс-

твующих лагеря - карамзинистов и шишковистов - вписыва-

лись в широкое предромантическое движение европейской

литературы на рубеже XVIII и XIX вв. И традиция Юнга, к

которой в русском ее варианте восходили программные ус-

тановки таких признанных "архаистов", как С. С. Бобров3

или С. А. Ширинский-