8.3. Борьба с проявлениями социальной патологии

Законодательство ВКЛ, местные органы городского и сельского самоуправления значительное внимание уде­ляли вопросам профилактики и борьбы с такими прояв­лениями социальной патологии, как пьянство, проститу­ция и инфатицид. Борьба по ограничению пьянства и не­законного производства спиртных напитков составляла одну из важных задач центральной и местных властей. Многое здесь зависело от личностных качеств правителя. Во времена великих князей Литовских Ольгерда, Витовта и Ягайло, которые, как сообщают древнерусские, старо­белорусские и польские летописцы, «имели великий ра-

334

зум» и вели трезвый образ жизни, успехов было больше. Витовт, например, «пан то был чулый, довципну... , мер­ный в едению и питию, ничога не пивал, тылко воду». Правда, уже следующий за ними Великий князь Литов­ский Свидригайло нарушил эти традиции, был «перхлив и пьяницей обжирливым», т. е., если верить летописцам, опьянение было его обычным состоянием [206, с. 81]. Лит­вин Михалон в трактате «О нравах татар, литовцев и мо­сквитян» (1550) отмечает широкое распространение в Лит­ве пьянства, когда «крестьяне, забросив сельские работы, сходятся в кабаках» [156, с. 77].

Уже Статут ВКЛ 1529 г., пытаясь ограничить незакон­ное производство и продажу спиртных напитков, требо­вал от воевод отбирать корчмы «будь духовный и светски, и панский и всих посполите, и вси тые суды, в которых пиво варать, и давали до двора нашого господарского, бо через таковые корчмы много ся злодейства чинит и тэж плат наш господарский уменьшается и тэж тым, которые мають Данину через лист наш» (ст. 17 разд.Ш). Термин «кормчество» — тайная беспатентная продажа спиртных напитков — был широко распространен в ВКЛ. Статут сви­детельствует, что корчмы принадлежали не только лицам светским, но и духовным [233, с. 53]. Был период, когда сами священники предавались пьянству. Так было и в Рос­сии начала XVI в., где были установлены весьма жесткие наказания за пьянство, особенно для священников. Посе­тивший Москву в 1517 г. С. Герберштейн отмечал, что рус­ские «неумеренно предаются пьянству повсюду, где толь­ко представится случай», «... они прекрасно умеют заста­вить человека пить ...» и своими глазами видел как «пьяных священников всенародно подвергали бичеванию; при этом они жаловались только на то, что их бьют рабы, а не боя­рин» [55, с. 90]. Согласно древнерусским княжеским уста­вам, подтвержденным Судебником 1497 г. и Стоглавым со­бором 1551 г., все духовенство подлежало сословному цер­ковному суду, в том числе и по гражданским делам, за исключением самых тяжких преступлений (ст. 59 Судеб­ника 1497 г.). Если следовать С. Герберштейну, то пьянство священников было отнесено к такого рода преступлениям. Магдебургии белорусских городов запрещали шинки и тор­говлю в монастырях и «подобных учреждениях» [233]. Ста­тут 1588 г. предписывал «пиво, также мед и водку ... , так и

335

все приспособления для изготовления котлы, кубы

и бочки забрать в замок или наш двор», а половину штрафных денег отдавать на госпиталь (ст. 33 разд. XIV). Здесь определенно прослеживается социальный контроль и политика властей, которые проводят связь между успе­хами в борьбе с проявлениями социальной патологии и по­вышением качества призрения нуждающихся.

С появлением и быстрым распространением в Европе водки (XVII в.) началось Zechjahrhundert (столетие пьянст­ва). От «Эуропы» не отставала белорусская знать, а за ними -местечковая шляхта. Во многих местностях ВКЛ стали ру­шиться вековые традиции воздержания от алкоголя. Под влиянием петровских реформ, как отмечает Могилев-ская хроника, «начали курить и нюхать табачный напиток публично , и только в Могилеве есть такой старосвет­ский закон, чтобы от Могилева до Смоленска под стра­хом смерти никто не отваживался провозить ни табака, ни водки» [206, с. 337], что свидетельствует о стойкости уко­ренившейся здесь антиалкогольной традиции. Магистраты го­родов, противодействуя влиянию как со стороны Польши, так и России, требовали «в праздничные дни не отворять ни шинков, ни лавок под опасение штрафа в 8 коп. гр. и кон­фискации товара , меры для питей употреблять только цехового изделия и одобренные только городской властью» [4, XVI]. Однако «реформы» дошли и до этих мест. В Речи Посполитой продажа шляхтой крестьянам алкогольных на­питков постепенно принимала принудительный характер, поощрялось пьянство. Орден иезуитов провозглашал стрем­ление к нищете и воздержанию, не возбранял во время праздников «выпить и лишнее» [104, с. 251].

На уровне государства и органов местного самоуправле­ния были предусмотрены и меры борьбы с проституцией. В ВКЛ «от людей, достойных доверия, - отмечает С. Гер-берштейн, описывая нравы в Литве начала XVI в., — я слы­шал, будто девочки там редко сохраняют целомудрие по­сле семилетнего возраста. Причины тому приводились раз­ные ...; купцам позволяется злоупотреблять девушками лишь бы они не увозили их с собой» [55, с. 185—186]. Извест­ный исследователь этого вопроса в России второй полови­ны XIX в. И.Н. Приклонский называл этот вид проститу­ции «гостеприимной», особенно распространенной у се­верных народов [9, с. 106].

336

Со временем в ВКЛ меры наказания за проституцию _и вовлечение в нее, супружескую неверность («чужеложе-ство»), в частности, для дворян, становились все более суровыми, чему немало способствовал авторитет церкви. Сводничество в ВКЛ считалось уголовным преступлением. Статут 1588 г. предписывал воеводам, старостам и мест­ным урядникам выявлять сводников и сводниц, рассмат­ривать их действия как покушение на благопристойные нравы семьи и общества, наказывать отрезанием ушей, носа, губ и изгнанием из населенного пункта. Если винов­ные не останавливали своих позорных занятий, они могли быть наказаны смертью (ст. 31 разд. XIV), то же самое «по­нималось и о девце, которая бы, страх божий и стыд отло­жив в сторону, вела распутную жизнь ...» (ст. 30 разд. XIV), что, впрочем, на практике применялось редко. Шляхтян-ки сохраняли право защищать свою честь в суде в случаях оскорбления словом или физическими действиями.

Шляхтичи же (белорусские дворяне), особенно под воз­действием алкогольных напитков, развратничали в откры­тую и насиловали понравившихся им женщин, хотя Ста­тут ВКЛ 1588 г. предусматривал за насильственное вступ­ление в половую связь с женщиной строгие наказания вплоть до смертной казни (ст. 12 разд. XI). От них не отста­вали и некоторые священнослужители. В Турове, напри­мер, святые отцы до того распились, что пустились в блуд, и потребовалось вмешательство князя К. Острожского, что­бы навести там порядок. Прихожане Каменца в 1589 г. во­обще выгнали своего духовного пастыря за неприличное поведение [267, с. 42—43]. Таких случаев тогда было немало как в Европе, так и в России. Одним из первых норхматив-но-правовых актов, имевшим хождение в ВКЛ и предусмат­ривавших смертную казнь за изнасилование, стал Статут поль­ского короля Казимира III 1347 г. (ст. 129 «Об усильстве де­вок, а любо жонок, а любо вдов»). Виды казни были самые разные, в зависимости от тяжести преступления*.

Со временем наказания за распутную жизнь станови­лись все либеральнее, хотя формально «закон о соблазни-

Статут ВКЛ 1588 г дифференцировал виды смертной казни, вы­делив простую смертную казнь (повешение, отсечение головы) и ква­лифицированную: сожжение (стст. 9, 16 разд. I), четвертование (стст. 9, 16 разд. XI), посаждеиие на кол (ст. 17 разд. XI) и другие «строгие муки ^с сего света згложанья».

337

телях» и сохранял свое действие. В Речи Посполитой вто­рой половины XVIII в. за семейную измену особенно не пре­следовали. Сам королевский двор (как, впрочем, и двор Екатерины II, королевские дворы Европы, как это было от­мечено выше) был не только образцом роскоши, но и вне­брачных связей, разводов и разврата. Иногда, как это было в случае с бискупом, поэтом, историком и просветителем А. Нарушевичем, имевшим внебрачные связи с некой Ры­бинской, любовник и муж знали друг о друге, но остава­лись в добрых отношениях. Королевские и магнатские балы создавали благоприятные условия для интимных, внебрач­ных связей. Как и в Европе, на территории Беларуси раз­вивалась открытая проституция (как в публичных домах, так и уличная), несмотря на ряд запретов и ограничений.

Не обошло законодательство ВКЛ и такую проблему, как инфатицид. Так, ст. 60 разд. X Статута 1588 г. «О наказа­нии таких распутных женщин, которые бы погубили своих детей или чужих» предписывает, что «таковые, как тот, кто подрядился это сделать,... должны быть сами наказаны смер­тью». Так, по приговору Витебского городского суда в авгу­сте 1752 г. «Софья Панцирная за кровосмешение и детоубий­ство, вместо предусмотренного законом сожжения живо­го, осуждена, по снисхождению, на смертную казнь через отсечение головы с сожжением потом ее трупа, а скрыв­шийся соучастник ее преступления двоюродный брат ее Иван Панцырный осужден на сожжение живым». Аналогичный приговор Ф. Ходуленку и «падчерице его Наталье» был вы­несен в сентябре 1752 г. [104, с. 405, 407-408]. Подобные меры уже давно существовали в Западной Европе, в Рос­сии они были введены лишь в 1715 г. указом Петра I.

Таким образом, изменения в теории и практике ста­новления и развития социальной помощи на территории Беларуси в XIII—XVIII вв. происходили в контексте разви­тия государственно-муниципального и общинного призре­ния в ВКЛ, более приближенных к нуждам населения и конкретному человеку, чем набиравшее в то время силу централизованное призрение в тогдашней России. В цен­трализованном призрении нуждающихся, впрочем, было немало положительных качеств, о чем пойдет речь ниже.

338