8.2. Общинное призрение в вкл

В сельской местности, где проживало подавляющее большинство населения ВКЛ, вопросы социальной помо­щи нуждающимся регулировались инструкциями местных шляхетских сеймиков и постановлениями сейма Речи По-сполитой. Одним их основополагающих стал акт о воспре­щении бездомным хлопам переходить с места на место. Забота о них поручалась хозяевам, которые «wyprowadzac sie nie powinien» [4, с. 377]. В России подобные законода­тельные акты на государственном уровне были приняты при Петре 1 в начале XVIII в. Как отмечал М.В. Довнар-Запольский, «толпы крепостных российских крестьян проникали в ВКЛ, привлеченные возможностью свобод­ной жизни» [80, с. 174].

Количество нищих в белорусских селах, особенно в годы «пандемических явлений», значительно возрастало (как и везде в мире). Так, Витебская летопись только на двух страницах приводит до 20 примеров массовых народных бедствий, не говоря уже о том, что нет такой страницы в старобелорусских летописях и хрониках, которая бы не по­вествовала о бедствиях народных во время кровопролит­ных войн и бунтов, когда прежде всего страдали «люди Убогие, пашники немаетные» [205, с. 168]. Кроме того, росту нищенства способствовал произвол набиравших силу ве-ликопольских и местных начальников, которые облагали крестьян значительными налогами и сборами.

Баркулабовская летопись содержит уникальные в сво-^ем роде примеры форм прошения милостыни, что уже ^само по себе говорит о неподдельном внимании старобе-^лорусских летописцев, объективно отразивших многие осо-

329

бенности жизнедеятельности наших предков, к пробле­мам социальной помощи и взаимопомощи, нищенства, в частности: «А коли тот наход у ворот, альбо в дому у кого стоячи хлеба просили, отец с сыном, сын со отцем, матка с дочкою, брат с братом, сестра с сестрою, муж с жоною, тыми словы молвили силне, слезне, горко, молвили так: «Матухно, зезулюхно, утохно, панюшко, сподариня, слон-це, месяц, звездухно, дай крошку хлеба!». Тут же подле ворот будет стояти з рана до обеда и до полудня, так то просячи. А коли варива просили, тыя словы молвили: «Сподариня, перепелочка, зорухно, зернетко, солнушко, дай ложечку дитятку варивца сырого!» [206, с. 188].

Роль такой древнейшей формы помощи нуждающим­ся, как милостыня, в системе социальной помощи и взаи­мопомощи в белорусском селе в названный период про­должала оставаться весьма значительной. Милостыня была не только путем спасения, указанным религией, за кото­рым следует помилование, но и некое социокультурное деяние, направленное на совершенствование обществен­ных отношений. Было бы ошибкой объяснять стойкость традиций крестьянского нищелюбия, которое фактически означало человеколюбие и являлось одним из главных средств воспитания нравственности, практическим инсти­тутом благонравия, лишь воздействием религии. «Народ­ная благотворительность, — отмечает белорусский иссле­дователь В.П. Грицкевич, — была прежде всего обуслов­лена социальными факторами и самими жизненными обстоятельствами. При тогдашней неустойчивости произ­водства голод повторялся периодически. Каждое поколе­ние переживало общий голод не раз и не два в течение жизни. Каждый понимал, что завтра может наступить его черед ходить по миру и просить. Люди надеялись, что дру­гие вернут им то, что они в свое время отдали голодным... Не было праздника, на котором нищим не отводилось бы места за столом. Сопровождались раздачей милостыни также поминки и крестины ...» [71, с. 56]. Исследования, прове­денные белорусскими учеными, доказывают, что хотя та­кие асоциальные явления, как нищенство и бродяжниче­ство имеют общепланетарный характер, белорусская дей­ствительность вносила в них свои историко-понятийные коррективы.

330

В деле профилактики бедности и обнищания в бело­русских сельских общинах широко использовалась такая издревле известная у восточных славян форма трудовой взаимопомощи, как «толока» ~ выполнение определенной хозяйственной работы общинниками в orhom из крестьян­ских дворов (общественная обработка земли беспомощных стариков, вдов и малолетних сирот, оказание помощи пого­рельцам в строительстве дома, подвоз стройматериалов или выделение подвод для этой цели, обеспечение соломой для крыши, строительные работы и т. д.). Толока как порожде­ние соседской общины была одним из важнейших соци­альных институтов, призванным обеспечить нормальное функционирование крестьянских хозяйств на основе по­мощи и взаимопомощи. «Как пережиток родового строя,— отмечает Т.В. Володина, — можно рассматривать только благотворительную толоку, когда род помогал одному из членов в экстремальных случаях. При частном землевладе­нии наиболее ранней стала толока, когда ни одна, ни дру­гая сторона не брали на себя обязательств, однако по не­писаному моральному закону тот, кто получал помощь, при необходимости должен был ответить тем же» [34, с. 4]. «Без талаю — як без рукЬ>, — так образно характеризовали белорусы необходимость и значимость взаимопомощи, а обеднение и позднейшее расслоение села способствова­ли еще большему и частому ее применению. Типы толоки были весьма разнообразны и варьировались в зависимости от вида хозяйственной работы и от формы организации взаимопомощи: навозная, дровяная, строительная, сено­косная, уборочная и т. п. В своей основе толока оставалась неизменной на протяжении многих веков и воспринима­лась каждым новым поколением как необходимая, пози­тивная традиция, непоколебимая человеческая ценность. До наших дней в белорусских селах сохранились древние обычаи взаимопомощи, закрепленные как стереотип со­циального поведения на сознательном и бессознательном уровнях. Один из них, например, «бонда», который за­ключается в угощении близких и односельчан «свежыной», а также хлебом, плодами, овощами нового урожая. Делят­ся мясом домашней и убитых во время охоты птицы и ди­ких животных, рыбой, медом и т. д. И сегодня сквозь новое мировоззрение проглядывают архаические черты бесхит­ростного лица наших предков.

331

Роль общины как органа местного самоуправления на селе в профилактике бедности, помощи нуждающимся и в борьбе с проявлениями социальной патологии по срав­нению с языческой эпохой возросла и продолжала оста­ваться весьма значительной вплоть до конца XIX в. Одним из ее органов была «копа» (от старославянского «капъ» — изображение бога, идола, позаимствовано из тюркских язы­ков; позднее в социальном смысле — «общество») ~ сред­невековое общинное собрание на Беларуси и Украине, ко­торое рассматривало внутренние вопросы крестьянской общины (в т.ч. вопросы призрения и помощи нуждающим­ся, борьбы с различными проявлениями социальной па­тологии, причинения вреда, чародейство и т. п.), выпол­няло роль народного суда. Судопроизводство имело две формы: обычную и чрезвычайную. Обычно копа собиралась в определенном месте — на коповищах, майданах по ини­циативе заинтересованных лиц в заранее определенное вре­мя, которое чаще приурочивалось к религиозным праздни­кам. Судьями могли быть все хозяева в данной местности, чаще 10—20 чел. Присутствовали «старцы» и представители государственной или помещичьей администрации (виж, возный), которые следили за правильностью исполнения норм копного права. Чрезвычайная копа собиралась в слу­чаях убийства, поджога, нападения и определенного мес­та сбора не имела. Обиженный поднимал «гвалт» и все взрослые должны были бежать к месту случившегося, где и происходила копа (копный суд). Никто не имел права отказываться от этого под страхом быть обвиненным ко­пою. Все были судьями и имели равный голос в принятии решения. Если злоумышленнику удавалось скрыться, вся копа шла по горячему следу, а если преступник удирал в соседнюю волость, все затраты возлагались на ее жите­лей. Решение копы не подлежало апелляции и выполня­лось немедленно (в т. ч. и смертная казнь), сразу же по рас­смотрению дела и одобрения его присутствующими на со­брании сельчанами. Копа, например, могла приговорить закоренелых пьяниц к покаянию, приковыванию к по­зорному столбу, прогонке с бутылкой на шее по селу или «хлысты» (наказание лозовыми прутьями). Копа была широ­ко распространена в ВКЛ и действовала на территории Бе­ларуси вплоть до XVIII в. [161, с. 240].

332

Одним из основных объектов в сфере социально-по­могающей деятельности белорусской крестьянской общи­ны были одинокие старики. Институт старцев закрепился еще в архаический период как общинно-родовая форма помощи и в ВКЛ получил дальнейшее развитие. Отноше­ние к старикам в белорусских селах, где рано сформиро­вался культ мудрой старости, было подчеркнуто уважи­тельным, как бы ни было это обременительным для окру­жающих. Не случайно «старцами» называли выборных лиц крестьянского самоуправления. Они следили за порядком в селах, участвовали в копных судах, распределяли по­винности среди жителей и т. п. Подробно их обязанности и функциональные особенности социально-помогающей деятельности исследовал в своих трудах М.В. Довнар-За-польский. Впоследствии, в местностях, где была проведе­на «валочная памера», феодалы вместо старцев назначали «войтов». Постепенно определились основные формы об­щинного призрения одиноких стариков: поочередное корм­ление по домам; отдача призреваемого на полное содер­жание одного из членов сельского общества; выдача посо­бий (в основном «натурой»); специальный отвод земли по решению сельского общества («косячки» для заготовки сена и т. п.); помещение в богоугодные заведения.

В социально-знаковой оппозиции по отношению к здо­ровым и работоспособным членам общины находились не только старики, но и дети, которые хотя и относились к разным социовозрастным группам, но объединялись по об­щему признаку «сиротства». Поэтому многие из общин­ных форм призрения стариков, применялись и к детям (поочередное кормление малолетних сирот по домам, отдача призреваемого приемным родителям, общинное призрение «гадаванца» или «выхаванца», который имел хозяйство и т. п.).

Специфической формой сословной взаимопомощи, социального патронажа детей можно считать распростра­ненный на белорусских землях в XVI — начале XVIII вв. обычай «дядькования», когда шляхта за определенную, чаще натуральную плату («покормное» и «дядьковое») от­давала своих детей в возрасте 4—5 лет на 3—5 лет на воспи­тание в крестьянские семьи. В ходе «дядькования» реша­лись прежде всего следующие социально-педагогические задачи: воспитание у детей физических и духовных качеств

333

(трудолюбия, силы, неприхотливости в еде, одежде; лю­бовь к родной земле, милосердие и т. д.), свойственных простому народу, а также умения выживать в трудных си­туациях, основываясь на принципах помощи и взаимопо­мощи. Дядькование сохранялось в некоторых местах Бела­руси вплоть до середины XIX в. Этот феномен в истории развития социально-педагогической работы на территории досоветской Беларуси еще нуждается в дополнительном историко-социальном исследовании.

Призрению подлежали не только убогие, престарелые, сироты, но и вдовы. В рамках сельской общины на них распространялись фактически те же льготы, как на сирот или стариков. Юридически их права были закреплены в Су­дебнике Казимира IV Ягеллончика (1468), специальной «Ухвале» Панской Рады (1509), Статутах ВКЛ и постоян­но расширялись. Например, Привилей короля польского и великого князя ВКЛ Александра Смоленской земле (1505) отмечал: «А по смерти мужней, жоны з дому не двинута и по неволи замуж их не давати», предусматри­вал их имущественные права и т. п. [161, с. 370]. По Статуту 1588 г. дееспособность вдовы была значительно шире за­мужней женщины.

В названный период в ВКЛ развиваются начатки госу­дарственно-муниципального и общинного призрения ано­мальных лиц, их лечения, обучения и воспитания, что нашло отражение в юридических документах и материалах по истории ВКЛ.