Раздел II

ГОСУДАРСТВЕННАЯ

И ОБЩЕСТВЕННАЯ

ПОМОЩЬ В БЕЛАРУСИ

И РОССИИ

Глава 7

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ В ДРЕВНЕЙ РУСИ (IX—XIII вв.)

1. Зарождение и развитие идей и практики христианского благотворения.

2. Практика и тенденции княжеского «нишепитательства».

7.1. Зарождение и развитие идей и практики христианского благотворения

Идеи помощи, поддержки и защиты нуждающихся на территории проживания западных и восточных славян, как и повсеместно в мире, начали зарождаться в древней­ший период. Инстинкт самосохранения, изначально при­сущий общественному человеку, подсказывал ему, что вы­жить можно только вместе, в условиях взаимопомощи и взаимоподдержки. Именно на этих началах существовали и развивались родовые и соседские общины наших предков, племена кривичей, дреговичей, радимичей и т. д. В после­дующем, с укреплением и распространением христианст­ва, в сознание славян все более проникали и утвержда­лись представления о призрении и милосердии к ближне­му. Религиозные заповеди оказались созвучны славянской духовности, утверждавшейся христианско-гуманистической традиции. Институт церкви стал не только носителем но­вой общественной практики помощи и поддержки, но и но­вой философии помощи, основанной на христианских канонах милосердия. В этой сфере формируются парадиг-мальные идеи. Наблюдается прямая связь между распро­странением в Древней Руси в этот период письменности, а вместе с ней христианской литературы, и утверждением в сознании наших предков представлений о любви к ближ­нему, о христианском милосердии.

До наших дней дошло немного книжно-письменных источников того времени. Так, с XI в. сохранились руко­писи Туровского благовестия и Четьи-Минеи. Образова­ние проникало на земли Древнерусского государства из Ви­зантии в весьма ранние времена благодаря пути «из варяг

298

в греки». Об этом, например, свидетельствуют названия поселений: «погосты», «гостинцы» (от слова hostus — чу­жеземец) вдоль всего варяжско-греческого пути. А.П. Ща­пов выделяет литературу, из которой наши предки черпа­ли знания: книги бытия, греко-восточные толкования на книги бытия и псалмы (переводы Василия Великого, Афанасия, Григория Богослова и др.), богослужебные книги, византийские космографии, хронографы, палеи [277, т. 1, с, 49]. Переводились прежде всего сочинения нра­воучительного содержания Отцов церкви. Среди последних значительное распространение получили труды Афанасия Александрийского, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, Ефрема Сирина, Федора Судита.

Труды мыслителей Церкви оказали определяющее влия­ние на общественное сознание в деле становления теории и практики помощи и поддержки нуждающимся. Помощь ближнему стала пониматься как религиозный долг, как сис­тема гуманистических услуг нуждающимся. Бедность, не­счастье, немощь и болезни стали той объединяющей пара­дигмой, на основе которой достигались паритетные начала между различными слоями общества. «Мы все нуждаемся друг в друге, ~ проповедовал Иоанн Златоуст. — Бедный в богатом, богатый в нищем, ничего не делаем в прося­щем милостыню, подающий в принимающем...» [77, с. 16]. «Это твой член, хотя и покривило его несчастье», — ут­верждает Григорий Богослов, имея в виду нищенствую­щего, и далее конкретизирует свои идеи, придавая им ха­рактер практического христианского служения: «Будь для несчастного Богом» [77, с. 16].

Выраженные Отцами церкви идеи являются опреде­ляющими в развитии процессов помощи и взаимопомощи не только на этапах «нищелюбия», благотворительности, государственного, частного и общественного призрения, но во многом и сегодня, в условиях развития и распро­странения профессиональной социальной работы в стра­не и за рубежом «Владимир Святой, — отмечает С. Гер-берштейн, знал заповеди Иоанна Златоуста». И далее он воспроизводит христианскую парадигму социальной по­мощи нуждающимся: «Дела милости телесной следующие: питать алчущих, напоить жаждущего, одеть нагого или имеющего недостаток в приличной и необходимой одеж­де, посетить находящегося в темнице, посещать больных,

299

странника принять в дом и успокоить, погребать умерших в убожестве. Духовные дела милости следующие: увещани­ем обратить грешника от заблуждения пути его, неведую-щего научить истине и добру, подать ближнему добрый и благочестивый совет, в затруднении или непримечаемой им опасности, молиться за него Богу, утешить печально­го, не воздавать за зло, которое сделали нам другие, от сердца прощать обиды» [55].

Характерно, что эта деятельность в русле процесса за­рождения w становления социальной помощи нуждающим­ся велась в новых условиях, на «безмездной» основе, как воз­награждение - «Господь обещает милостивым, что они по­милованы будут от вечного осуждения за грехи и Суда Божьего» [15, с. 474], а подача милостыни выступает как средство достижения царства божия. Феномен «слепни» ока­зывался более нужным тому, кто подавал, чем тому, кто при­нимал милостыню. Нищий, юродивый, странник считался лучшим молитвенным ходатаем подающего перед богом.

Интерпретация и комментирование евангелических текстов Отцами церкви неизбежно выводили наших пред­ков на проблемы сострадания ближнему, милосердия, социальной справедливости и защиты нуждающихся. По­скольку человек не может постичь предначертанное свы­ше, как трактовалось в христианской традиции помощи, то понятие социального равенства должно интерпретиро­ваться в контексте категории судьбы и ее изменений, а ми­лосердие есть проявление божественного начала.

Эти идеи и теоретические построения в своем мен­тальном контексте получили распространение и развитие в интерпретации К. Туровского. Великий восточнославян­ский философ и просветитель К. Туровский (1130—1182), автор «притч» и «слов», молитв и канонов осмысливает понятие «милосердие» в контексте не только христиан­ских добродетелей, но и проблематики личности прихо­жанина. В притче «О человеческой душе...» он последова­тельно развивает эту, в основе своей общечеловеческую и по сути социально-педагогическую идею, которая на мно­гие столетия определит подходы к восточнославянской модели помоши и поддержки. По аналогии с мировым древом жизни К. Туровский дает классификацию христи­анских добродетелей. «Милосердие» и «нищелюбие» он со­прягает с «покаянием» и «смиренномудрием», располагая

300

их в определенной последовательности, исходя из логики христианства. Основа древа жизни ( смиреннолюбие, уходя­щее в покаяние. Ствол — благоверие. На стволе — ветви, каж­дая из которых соответствует определенному виду покаяния: «слезы, пост, частая молитва, милостыни, смирение, взды­хания и прочее» [252, с. 199]. Плоды древа жизни - послуша­ние, любовь, покаяние, нищелюбие. К. Туровский таким образом раскрывает этический и онтологический смысл ми­лосердия, а также его социальную направленность, когда милосердие выступает необходимым атрибутом власти, принципом жизнедеятельности. Так, исходя из сущност­ного проявления, он закладывает новые принципы клас­сификации христианской социальной помощи, дает каче­ственное разграничение феноменов, где каждому уровню соответствует своя система признаков.

К. Туровский определяет милосердие как деятельност-ный акт прежде всего со стороны власть имущих. Знаме­нитый восточнославянский просветитель возмущается тем, что властители «немилосердны к рабам своим и к рабы-ням, не дают им достаточно еды и одежды, и работаю на­силуют и другими бедами, и бьют ни за что» [252, с. 181], и, в свою очередь, обосновывает принцип безопасности, достигаемый благодаря человеколюбию. Он развивает тему ответственности власти за судьбу обездоленных людей, «ближних своих», что было вполне созвучно учению о бо-гоустановленности власти, которая поставлена «от бога на казнь злым, а добрым на милование». И чем выше со­циальный статус субъекта помощи, тем больше милосерд­ных дел он должен совершить. Милосердие, таким обра­зом, является непременным атрибутом власти, ее свойст­вом. Все это было вполне в духе того времени, в русле развития теории и практики княжеского и церковно-мо-настырского благотворения. Связь власти правителя с Бо­гом нашла отражение и в девоцийной формуле «Dei gratia» («Божьей милостью»), связанной с титулом правителя, рас­пространенной во многих государствах. Впервые же тема деятельности князя как «милостивый» появляется в «По­вести временных лет», где автор раскрывает ее на примере князя Владимира (Святого) [204, т. 1, с. 167—170].

К. Туровский, предвосхищая распространенные ныне идеи самопомощи в социальной работе, считал, что ре­шение многочисленных социальных и личных проблем

301

человека зависит не только от высших сил, но и от него самого. Для этого необходимо заниматься самосовершен­ствованием, опираясь на «книжную премудрость»: «Не гла­гольте, — проповедовал великий восточнославянский фило­соф, — жену имам и дети кормлю, и дом строю, ли князю служу, ли власть держю, ли ремество; да не наше есть дело почитание книжное...» и советовал: «почитая книги с ра­зумом, разрешит греховные соузы» [252, с. 200].

В произведениях К. Туровского в результате творческо­го осмысления учения Отцов церкви заложены и развиты теоретические основы милосердия и христианского соци­ального служения с национальной спецификой. Милосер­дие в его интерпретации отмечено социальным характе­ром и конкретизируется социальной проблематикой. Ис­пользуя аллегоризм как метод теоретического познания (весьма распространенный в средневековой философии), автор поднимается от названной проблематики до уровня философского осмысления понятия «милосердие».

«Теория милосердия» в дальнейшем будет развиваться по двум основным направлениям: осмысление милосер­дия как философской категории и милосердие как путь спасения, одно из средств стабилизации общественных отношений. Отметим, что тема милосердия находит свое вы­ражение в «Изборнике 1076 г.» в котором, по мнению И.У Бу-довница, находит отражение «теория милостыни» или «тео­рия общественного примирения и согласия» [31, с. 110], в та­ких светских произведениях, имевших хождение в Древней Руси, как «Поучение» Владимира Мономаха, в котором в соответствии с идеей богоизбранности власти и субъек­тивным понимание идеи милосердия собрал он «полю­бившиеся слова и расположил их по порядку и написал» [200, с. 393], «Моление» Даниила Заточника с темой от­ветственности власти перед «униженным и оскорбленным» [84, с. 5], а позднее в произведениях известных просвети­телей эпохи белорусского Возрождения Н. Гусовского «Пес­ня о зубре», А. Волана «О государственном муже и его лич­ной добродетельности» и др.

В Изборнике 1076 г. подробно расписаны действия «бо­гатого» по оказанию помощи нуждающемуся. «Прописаны три уровня его действий, — отмечает М.В. Фирсов,— соот­ветствующим определенным стадиям развития болезни от легких ее форм до летального исхода. Посещая больно­го, автор наставляет его, чтобы он «сам же послужи о нем».

302

Он не должен оставлять и безнадежного больного, «сте-нюштного», когда милосердие проявляется в том, чтобы «слезы испусти и въздыхни о болезни юго». Он же должен проводить его в последний путь, умирающему очи руками «сътисни» и т. д. Автор предлагает разрешать возникающие социальные противоречия, используя «духовную» помощь и не изменяя социальных отношений» [258, с. 228-229].

Таким образом, труды Отцов церкви, христианских проповедников изначально стали действенным инструмен­том изменения общественного сознания. В творчестве ре­лигиозных просветителей наиболее выразительно прояви­лись ренесансно-гуманистические и просветительские идеи. В целом гуманизм восточнославянских просветителей был основан на достоянии византийской антропософии, про­пущенной через мироощущение и особенности христиан­ства на восточнославянских землях. Эти идеи, которые пер­воначально оформлялись как «теория нишепитательст-ва», активно поддерживались великокняжеской властью и государством в целом. Тенденции, возникшие из спе­цифических социогенных корней восточнославянской модели милосердия и помощи во многом сохранились и до нашего времени.

В связи с изменением социокультурной ситуации и раз­рушением родоплеменных взаимоотношений происходит изменение не только парадигмы, но общественной прак­тики помощи и поддержки. «Как новая идеологема, — от­мечает известный российский исследователь истории социальной работы М.В. Фирсов, - христианство вносит определенные традиции во взаимоотношения между субъ­ектами, основанные на законах греческого номоканона, христианских правил милосердия» 1258, с. 251]. На восточ­нославянских землях вплоть до XVIII в. Церковь в ее различ­ных поли конфессиональных проявлениях оставалась одним из основных субъектов помощи нуждающимся, соперничая с государственной системой защиты, выраставшей из тра­диций княжеского нишепитательства, и принятых на терри­тории ВКЛ муниципально-общественных форм призрения.

Рубежным в деле становления организованной соци­альной помощи нуждающимся в Древней Руси стал Устав Владимира Святославовича (Святого) 996 г. по которому общественное призрение передавалось попечению и над­зору духовенства в лице патриарха и других подчиненных

303

ему лиц: «Бабы, вдовицы, задушние человецы, приклад­ницы, нишие, монастыри и бани их, и врачи их, больни­цы и врачи их, пустынницы и странноприимницы даны Патриарху, или митрополиту, или епископу, в коемждо аще пределе будут, да ведает их той и управу дает и рассу­ждает» [9, т. 3, с. 6]. Государство в лице княжеской власти берет на себя строительство монастырей и храмов, опре­деляет состав клиентелы нуждающихся. Упоминаемые в нем больницы, по мнению А.И. Клибанова, видимо, сущест­вовали только при крупных монастырях-собственниках и появление их можно отнести лишь к XI в. [132, с. 122]. Одни из типов помогающих учреждений (странноприим­ницы) строила церковь, другие — больницы — в основном благотворители. В то же «ведомство» передавались дела по раз­бору «блуда», убийства незаконнорожденных детей и т. д. В ве­дение духовного суда перешли «преступления против веры, святости храмов, кладбищ, брака; дела о бесчестии (непо­требство, ведовство, еретичество); дела по наследству и на­блюдение за верностью мер и весов...» [9, т. 3, с. 7].

Подробно эти проблемы исследовал выходец из бело­русских земель московский профессор М.В. Довнар-Заполь-ский в книге «Церковь и духовенство в домонгольской Руси». Он отмечает большую роль епископов, которые за­нимались организацией попечительства, вместе с город­скими магистратами назначали опекунов малолетним, умалишенным и т. п. «Епископ, - пишет М.В. Довнар-За-польский,— являлся защитником сирых и угнетаемых а «церковь была защитницею слабых и ведала дела благо­творительности и покровительства над некоторыми раз­рядами людей» [81, с. 27—28]. В период голода дело доходи­ло до продажи ценных предметов из церквей с целью до­быть средства для поддержки населения.

Финансировались богоугодные заведения и в целом призрение из церковной десятины. Как отмечал С. Гербер-штейн, «Владимир вместе с митрополитом Львом устано­вил давать со всех своих имуществ десятину для бедных, сирот, немощных, престарелых, чужеземцев, пленных, для погребения бедных, а также для помощи тем, кто имеет многочисленное потомство, но малый достаток, у кого имущество погибло при пожаре и, наконец, для облегче­ния участи всех несчастных и для церквей бедных монасты­рей, всем верующим в помощь и утешение... [55, с. 309].

304

Позднее продолжением и уточнением Устава Владимира Святого в ВКЛ стал Свиток Ярослава (1032), трактовав­ший права и практику деятельности церкви и духовенства исходя из местных особенностей. На белорусских землях, например, практиковалось взимание общей (1/10 часть зерна, меда и т. д.) и «сноповой» (каждый десятый сноп) десятины. Кроме десятины церковь получала значитель­ные частные пожертвования в виде земельных наделов, имений, денежных средств и т. п., что позднее было уза­конено Статутом BKJ1 1529 г. Постепенно Церковь стала крупным собственником, который мог самостоятельно субсидировать свои программы благотворительности. По мнению М.В. Довнар-Запольского, уже к XII в. «епи­скопские доходы достигали весьма солидных размеров, вы­зывая иногда чувство зависти в князьях» [81, с. 24—25].

Таким образом, Церковь обладала весьма широкой се­тью институтов поддержки нуждающимся, во многом кон­тролировала юридическую жизнь общества, обладая вла­стью не только духовной, но и политико-экономической. На территории древнерусского государства складывается тип отношений, привнесенный из Византийского право­славия, когда происходит идентификация власти и церк­ви. Как отмечает М.В. Довнар-Запольский, «ни княжеская власть, ни народное вочо не препятствовали правильному ходу церковных дел» [81, с. 20]. Патерналистская политика государства по отношению к церкви, «делегирование» вла­стью и расширение полномочий Церкви дало ей возмож­ность оформиться в самостоятельный институт социаль­ной помощи. Монастыри-вотчины обычно возникали за пределами городов с более выгодной системой инве­стиций для мирян. Монастыри скупали земли, деревни, города и становились крупными собственниками, заодно укрепляя свой статус субъекта помощи нуждающимся и превосходя в этом княжескую власть. В дальнейшем бе­лорусско-литовские князья активно поддерживали монастыри в Новогрудке, Полоцке, Витебске, Супрасле, Могилеве, Слуцке и т. д., предоставляли им льготные условия защиты, о чем свидетельствуют многочисленные жалованные грамо­ты, опубликованные Археографической комиссией.

Церковная практика милосердия и благотворения с пер­вых лет введения христианства на восточнославянских зем­лях развивалась по двум основным направлениям:

305

а) монастырская система помощи, осуществляемая в силу особенностей субъекта в основном в закрытых формах;

б) приходская система, где помощь осуществлялась в открытых формах.

Длительное время существовавшая у восточных славян языческая форма поддержки, «слепня», подаяние как древ­нейшая форма помощи ближнему, с введением христиан­ства переосмысливается и трактуется в контексте религи­озной морали как милостыня, часть культуры социально необходимого поведения любого христианина, неотъем­лемая часть социогенома, выражающая определенные фор­мы народного единения, закрепленная в законе, о чем будет сказано далее. Она была основной формой поддерж­ки нуждающихся еще и потому, что первоначально хри­стианство на белорусских землях не являлось идеологией и мировоззрением большинства.

Первые восточнославянские монастыри с их замкну­тостью, отрешенностью от мирской жизни и аскетизмом, постепенно становятся притягательными для язычников из самых отдаленных мест. В тех условиях монастыри пред­ставляли собой особую многофункциональную систему самоподдержки и помощи, где образовался свой тип под­держки человеку, связанный с важнейшими сферами его жизнедеятельности: общением, обучением, совместным проживанием в общности, лечением, ведением хозяйства. Монастыри при поддержке центральной и местной кня­жеской власти постепенно выдвигаются в центр благотво­рительной деятельности, выполняя функции лечения, обеспечения неимущих через единовременную помощь продуктами (милостыня), обучение и социальный контроль (в монастыри на перевоспитание ссылались неверные и рас­путные жены и вдовы). Со временем на белорусских зем­лях (в отличие от России, где по-прежнему сохранялась многофункциональность в их благотворительной деятель­ности) они, по западному образцу, все более специали­зируются преимущественно в каком-либо одном или не­скольких видах помощи, о чем, например, свидетельству­ет деятельность различных католических «кляштарау».

Одним из основных направлений социальной помощи нуждающимся стала монастырская медицина как форма практического проявления христианского милосердия. В мо­настырских больницах XI в., по исследованиям Н.А. Бого-

306

явленского, были свои «лечьцы» [24, с. 113]. Эволюция ме­дико-социальной помощи нуждающимся непосредственно связано с историей развития на белорусских землях конфес­сионального призрения. Представители различных конфес­сий (православных, католических, униатских, протестант­ских, иудейских, магометанских), проводили медико-соци­альные мероприятия, которые приобретали особое, общенациональное значение в периоды таких пандемиче­ских явлений, как массовые эпидемии, разрушительные войны и т. п. а также при преодолении их последствий, когда резко возрастал уровень инвалидизма населения. Ре­лигиозная благотворительность была главной формой ока­зания социальной помощи больным и инвалидам на про­тяжении многих веков и потеряла свое ведущее значение лишь в XVIII в., постепенно вытесненная светскими об­щественными и государственными институтами.

Г.И. Кулжинский расценивал организацию «шпиталей» как результат христианской любви к ближнему, в свою очередь обусловленную «врожденной добродетелью русских». «Милосердие к нищим и убогим, — отмечает Г.И. Кулжин­ский, — во все времена было присуще сердцу русского чело­века. Даже в язычестве русский народ был не чужд состра­дательности не только к человеку, но и к животному... Чув­ства любви и сострадания одинаково сказывались не только в отношении человека, но и в отношении раненой птицы, голодного зверя, выброшенной на берег рыбы и даже в от­ношении больного дерева» [173, с. 307].

«Повесть временных лет» Нестора, где тема милости­вой деятельности и ответственности субъекта появляется впервые, свидетельствует о начатках призрения детей в монастырях: «Аще кто коли принесяще детищь болен кацем либо недугом одержим принесяху в монастырь» [204, т. 1, с. 367]. В XII в. монахи спускали со стен специаль­ную корзину из ивняка для того, чтобы те, кто не в состоя­нии прокормить ребенка, спасти его от голода и нищеты, могли в любое время положить его туда. Широко известна благотворительная деятельность в отношении бедных си­рот святой Ефросиний Полоцкой. Созданные ею монастыр­ские училища были не чем иным, как одними из первых на территории Беларуси приютов для нуждающихся де­тей, а сами монастыри очагами и твердынями благотвори­тельности, где находили приют и утешение вдовы и сиро-

307

ты, немощные и убогие. В монастырских училищах Е. По­лоцкой дети из бедных семей полочан и сироты бесплатно обучались грамоте (чтение, письмо, «цифирь», нотная грамота) и получали духовно-нравственное воспитание, находясь на полном или частичном содержании монасты­ря. Они также получали первоначальные профессиональ­ные навыки, занимаясь земледелием, плетением корзин, изготовлением изделий из дерева, металла и т. п., приоб­ретали навыки переписывания книг, часть из которых шла на продажу, а вырученные деньги использовались на со­держание сирот и раздачу бедным. Подобные «вучэльш» существовали и в других местах, где трудились деятели белорусского религиозного просвещения. Известно, напри­мер, что около 1188 г. К. Туровский оставил епископскую кафедру, поселился в обители и возглавил монастырскую школу. Сам факт их существования стал конкретно оформ­ленным выражением д ре внеславя некой духовности, того, что мы сегодня понимаем под историко-понятийной но­минацией «милосердие».

Учреждение монастырских училищ (в первую очередь для бедных и именно в это время) не случайно. Для этого сложились определенные социально-политические и со­циокультурные условия. К 20-м гг. XII в. в Полоцке особое развитие получило вечевое право. Эта вечевая демократия, постоянное участие горожан в решении общих для всех житейских вопросов укрепляло веру в разум, в просвеще­ние, способствовало воспитанию христианских приоритетов и ценностей социального служения на основе христиан­ских добродетелей. Древний Полоцк был колыбелью бело­русской культуры, а Святая Ефросиния первым бело­русским филантропом и меценаткой. Как писал автор «Жи­тия святой преподобной Ефросиний Полоцкой», «была она помощницей обиженных, опечаленным утешение, раздетым одежда, больным посещение или, просто гово­ря, — для всех была всем» [204, т. 1, с. 50].

Несколько иная система поддержки существовала в цер­ковных приходах. В отличие от монастырей с их закрытой организационной структурой, приходы предлагали и «от­крытые» формы помощи нуждающимся. Церкви ссужали «скудных» крестьян деньгами, хлебом, семенами, сеном и прочим под залог имущества и без такового, выполняя роль своеобразного «благотворительного банка». Часто «дол-

308

ги» не взыскивались десятки лет. В приходе проводились различные мероприятия по призрению и обучению гра­моте сирот, помощи престарелым и инвалидам, защите жен от тирании мужей и многие другие. Приходы возбуж­дали в епископатных судах рассмотрение различных дел по гражданскому судопроизводству: «роспут» (развод), «умыкание невест», «промежи между мужем и женой», спо­ры о наследстве, об отравительстве, об «укушении при дра­ке» и т. д. [105, с. 36]. В церквах выставлялись «всемирные коробки» для сбора материальных ценностей нуждающим­ся; возле храмов строились кельи для нищих, богадельни, «убогие» и «божьи дома», «скудельницы» для убогих как ор­ганизованные формы коллективной поддержки нуждающихся. «Изгои и прощенники, — отмечает М.В. Довнар-Заполь-ский,— жили, например, целыми селами на церковных зем­лях» [81, с. 31]. На избираемого общиной старосту возлага­лись как экономические, так и социальные функции: при­обретение земель, строительство богаделен и обустройство церквей, сбор и раздача денег, продуктов и т. п. нуждаю­щимся. С течением времени церковный приход в силу сво­ей сплоченности и досконального знания нужд прихожан оформился в первоначальную структурную единицу обще­ственного призрения. Как считает Е.Д. Максимов, «приход составлял и административную единицу, и податную и зем­скую», где «соединялись все местные дела, сосредоточи­валась вся общинная гражданская и церковная жизнь», по­этому, естественно, приходы сделались также и органами древнейшей благотворительности» [163, с. 159].

Таким образом, институт церкви, начиная с Древней Руси, начинает играть особую роль в развитии теории и прак­тики социальной помощи нуждающимся. С принятием хри­стианства расширяется идеологема помощи, которая от­ныне выходит на уровень духовных потребностей челове­ка, философии деятельной любви к ближнему. Начинается новый этап общественного призрения.