Билет 10 – Аддитивная модель морфологии. Аддитивно-фузионный континуум. Несег. Морфемы.

С какими именно явлениями могут быть связаны трудности выделения морфем? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим прежде всего каноническое представление о морфеме (приблизительно в том виде, как оно сложилось в 30-40 гг. XX в. — прежде всего в трудах таких американских дескриптивистов, как Л. Блумфилд, Ч. Хоккет, Ю. Найда и др.). Хорошо известно, что морфема определяется как минимальный знак, означающим которого является цепочка фонем: это «элементарный сегментный знак», в лаконичной формулировке И, А. Мельчука [1975]''. Наименее проблематичная ситуация имеет место в том случае, когда линейная цепочка фонем, являющаяся текстом на некотором естественном языке, однозначно расчленяется на примыкающие друг к другу значимые подцепочки.

В структуралистских теориях языка данная операция называлась «первое языковое членение» (в отличие от «второго членения» — на фонемы); сами эти термины принадлежат А. Мартине [Martinet 1970: 13-15], Простейший метод осуществления «первого членения» основан на том, что в текстах выделяются идентичные цепочки фонем с идентичным значением; этот метод носит название «квадрат Гринберга» (см. [Гринберг I960]), так как для выделения морфем в нем используются пропорции вида:

пират-ы томаты

пират-ами томат-ами

Как можно заметить, в качестве текстов, подлежащих сегментации на морфемы, обычно фигурируют минимальные тексты, т. е. словоформы. Разумеется, количество морфем в «хорошо членимой» словоформе может быть существенно большим двух. Рассмотрим в качестве примера русскую словоформу (1) (для простоты — в ее орфографической записи; использование фонологической транскрипции в данном случае не привело бы к получению принципиально иных результатов):

(1) пере, вед.ём.те-ка (например, в контексте: А переведёмте-ка его на ту сторону улицы — вдруг он узнает свой дом?)

В составе (1) выделяется 5 морфем; межморфемные границы предельно ясны; значение каждой морфемы может быть выявлено с достаточной степенью надежности и «вклад» его в значение целого также представляется ясным. Так, -вед- описывает некоторый тип движения (в кото- ром имеются по крайней мере два участника — инициатор-«ведущий» и исполнитель-«ведомый»); пере- дополнительно модифицирует это движение (указывая на существование некоторого важного промежуточного этапа, принадлежащего траектории движения); -ем- указывает, во-первых, на то, что в число инициаторов движения входят говорящий и его адресат и, во-вторых, что говорящий мыслит это движение как еще не осуществившееся и приглашает адресата принять совместно с ним участие в его осуществлении; -те дополнительно указывает на то, что адресатов в данной ситуации более одного; наконец, использование -ка свидетельствует о том, что говорящий считает себя вправе «дружески манипулировать» адресатом в данный момент, поскольку между говорящим и адресатом существуют особые неформальные отношения (их точная природа для нас в данном случае не принципиальна).

Точно так же, как все перечисленные сегменты, не подвергаясь каким-либо существенным изменениям, соединяются в одну словоформу, все названные смыслы без специальных дополнительных преобразований соединяются в одно целое, которое и является смыслом словоформы (1). Перед нами — аддитивная модель морфологии, в соответствии с которой слова складываются из морфем приблизительно так же, как строится дом из кубиков: простым соположением стандартных «деталей», с которыми не должно при этом происходить никаких изменений. Интуитивно такая модель, по-видимому, не только носителями языка, но и лингвистами ощущается как наиболее «естественная» — во всяком случае, имплицитно или эксплицитно именно она долгое время оказывалась основным (если не единственным) объектом теоретических построений морфологов. Между тем, как нам предстоит очень скоро убедиться, в языках мира аддитивная модель отнюдь не является единственной и, может быть, даже не является явным образом преобладающей.

Отклонения от аддитивной модели:

1. кумуляция – несколько различных в данном языке грамматических значений выражаются одним морфолологически нечленимым показателем

Склонение слова ЛУНА

	Ед. ч.	Мн. Ч
НОМ	Лун-а	Лун-ы
ГЕН	Лун-ы	Лун -
ДАТ	Лун-е	Лун-ам
ИНСТР	Лун-ой	Лун-ами

2. идиоматичность - в общем случае идиоматичность определяется как невозможность получения смысла целого из смысла его составных частей по сколько- нибудь регулярным правилам

3. контекстную вариативность - Под контекстной вариативностью понимается изменение внешнего облика морфемы в зависимости от контекста; а поскольку план содержания морфемы при этом не меняется, то конкретные манифестации ее плана выражения признаются контекстными вариантами (или алломорфами) одной и той же единицы)(«абстрактной морфемы»; в другой терминологии, только «абстрактная морфема» и называется морфемой, а минимальные двусторонние единицы, образующие тексты на естественном языке, называются морфами.

Аддитивная модель морфологии охватывает далеко не все типы явлений, представленные в естественных языках. Главная проблема описания этих отклонений состоит в том, что морфема (т. е. материальный носитель некоторого языкового значения) уже не может быть выделена в результате простой линейной сегментации текста на фонемы, и для ответа на вопрос «чем выражается в данном случае данное значение?» требуются более сложные процедуры лингвистического анализа . Аддитивная модель морфологии предполагает, что цепочки фонем, являющиеся означающими морфем, непосредственно (и с минимальными контактными эффектами) присоединяются друг к другу, образуя текст; иными словами, эта модель предполагает, что всякая морфема — это некоторая непрерывная последовательность фонем, т. е. линейная сегментная единица. Однако то, что целесообразно выделять в качестве плана выражения языковых значений (т. е. морфемы), сегментной единицей оказывается далеко не всегда.

Императивным формам русских глаголов, как клади, встань и ляг. Все три формы носитель языка безошибочно отождествляет как императивные, во всех трех формах есть некоторое указание на это грамматическое значение. Однако только в первом случае таким указанием является некоторый самостоятельный фонетический сегмент (фонема /i/, присоединение которой сопровождается палатализацией предшествующей согласной); во втором случае о наличии императивного значения свидетельствует только появление палатализованной согласной на конце основы вместо нормально свойственной ей непалатализованной. Наконец, в третьем случае императивное значение выражается тем, что никакой показатель после основы не употреблен.

Данные примеры представляют три характерных класса языковых знаков, являющихся в равной степени объектом морфологического описания: это сегментные знаки, операции и нулевые знаки (два последних типа знаков часто объединяются под общим названием несегментных).

В отличие от сегментного знака, планом выражения которого является цепочка фонем, планом выражения операции является некоторое преобразование над цепочкой фонем.

Операция должна формулироваться в терминах определенного (существующего в данном языке) фонетического процесса, т. е. являться не просто заменой одной последовательности фонем на другую, а преобразованием системы их различительных признаков. Но, в отличие от чередования, которое лишь сопутствует сегментному показателю морфологического значения, операция является единственным носителем морфологического значения. Утверждение о функциональной эквивалентности морфем-«объектов» и морфем-«операций» не означает признания их полной эквивалентности в естественных языках.

Что будет происходить с морфемой, вошедшей в состав словоформы? Дальнейшая судьба такой «свежеиспеченной» морфемы (которая лишь недавно, напомним, сама была автономной словоформой) определяется движением вдоль континуумов двух типов: семантической аддитивности и формальной аддитивности. По мере перемещения вдоль первого из этих континуумов морфема постепенно теряет семантическую аддитивность, приобретая идиоматичность (сначала, как правило, частичную, а впоследствии полную) и превращается сначала в морфоид (лишь структурно выделимый из морфемы-поглотителя), а потом, возможно, и просто вливается в состав этой морфемы (т.е. подвергается «опрощению»). По мере движения вдоль континуума формальной аддитивности все больше усиливается контекстная вариативность морфемы, степень ее формальной спаянности с контактирующими морфемами; конечным ре- зультатом такого слияния оказывается фузия и, впоследствии, кумуляция. Иначе говоря, данная морфема также перестает существовать как самостоятельный языковой знак. Таким образом, движение вдоль обоих континуумов приводит, вообще говоря, к одинаковому результату: к потере линейной выделимости элемента (либо в плане выражения, либо в плане содержания, либо в обоих планах одновременно). Круг замыкается: то, что было некогда словоформой, становится сначала значимой частью другой словоформы, а потом и вовсе растворяется в ней; новая словоформа, в свою очередь, может повторить весь путь.

Билеты 11+12 - Грамматическое значение. Свойства и соотношение лексических и грамматических значений. Морфологические грамматические значения.

Грам. значение – категориальное значение, не имеющее самостоятельной номинативной функции, не меняющее референтной изменённости слова, распространяющееся на большие классы слов и входящее в замкнутую систему таких же грам. значений.

Основным и наиболее традиционным делением морфологических значений является их деление на лексические, словообразовательные и грамматические значения. Проблема определения грамматического значения (как и вообще точного объёма понятия грамматического) является одной из самых запутанных в лингвистике; разнообразные точки зрения на этот предмет с трудом поддаются перечислению, а обескураживающая способность лингвистов вкладывать разное содержание в один и тот же термин (и/или по-разному называть одно и то же понятие) именно в этой области, кажется, достигает апогея. Попробуем тем не менее, по возможности сохраняя хладнокровие, суммировать некоторые наиболее общепринятые взгляды.

Проще всего указать такое значение — или группу значений — которые практически единодушно причисляются к грамматическим; далее, проанализировав различные свойства этих значений, мы можем попытаться выделить среди них главное (или главные — не исключено, что в разных теориях эта роль будет приписываться разным свойствам).

Рассмотрим русское предложение (1) и один из его возможных английских эквивалентов (2).

(1) Ты поймал золотую рыбку.

(2) You have caught a golden fish.

Предложение (1) (будем пока говорить только о русском варианте) сообщает о некотором однократном событии, в котором «принимали участие» собеседник говорящего и золотая рыбка. Анализируя это предложение, мы можем установить не только то, кто и кого в данном случае поймал, но и, например, что событие произошло в прошлом, что собеседником говорящего был один мужчина (вероятно, ему близко знакомый) и что пойманная им рыбка также имелась в единственном экземпляре. Разумеется, говорящему на русском языке такие выводы могут показаться естественными и даже тривиальными — но не будем спешить.

По-видимому, подавляющее большинство лингвистов согласились бы с тем, что значения 'поймать', 'золотой', 'рыба' относятся к числу лексических, а значения 'в прошлом' (= 'до момента настоящего сообщения'), 'в количестве одного экземпляра', 'мужского пола' — к числу грамматических. Как и в случае с делением на корни и аффиксы или на автономные словоформы, клитики и морфемы, указать приемлемый результат классификации здесь существенно проще, чем выявить те критерии, в соответствии с которыми этот результат получен.

По отношению к грамматическим значениям можно было бы, конечно, сказать, что они являются более «абстрактными», чем лексические. Напомним, что такое же утверждение часто делается по поводу значений аффиксов (в отличие от значений корней), и все те аргументы, которые мы приводили против подобного критерия классификации, применимы и в данном случае. Конечно, некоторые очень «конкретные» значения не могут быть грамматическими (таковы, в частности, обозначения цветов, и поэтому про значение 'золотой' мы можем с уверенностью сказать, что оно является лексическим). Но, с другой стороны, сколь угодно абстрактные значения вполне могут в языке не быть грамматическими (точно так же, как они могут не быть и аффиксальными). Более того — и здесь мы касаемся одного из важнейших свойств грамматических значений — значения, которые являются грамматическими в одном языке, далеко не всегда являются грамматическими в другом языке. (Таково, например, значение «неопределенности», выражаемое в английском языке неопределенным артиклем a/an: в русском языке оно не является грамматическим, и, в частности, в предложении (1) вовсе никак не выражено; к обсуждению этого факта мы еще вернемся.) Следовательно, при решении вопроса о том, является ли данный элемент грамматическим, мы должны опираться не столько на его семантические характеристики (хотя речь и идет о значениях!), сколько на какие-то особенности его функционирования в данном, конкретном языке. Не существует, таким образом, понятия «грамматическое значение вообще»; можно говорить только о «грамматическом значении в языке»''.

Грамматическое значение — понятие относительное и конкретно-языковое; сравнение грамматических систем разных (даже близкородственных) языков легко убеждает в этом.

На какие же конкретно-языковые свойства опирается понятие грамматического? Таких свойств по-прежнему довольно много, и здесь разные теории языка расходятся, пожалуй, в наибольшей степени. Главную линию расхождения можно определить следующим образом:

(i) следует ли искать одно главное свойство, отличающее грамматическое от неграмматического, или это различие опирается на целый комплекс свойств (причем не обязательно требовать, чтобы у каждого элемента, признаваемого грамматическим, все эти свойства присутствовали одновременно)?

Дилемма (i) тесно связана с другой дилеммой, также служащей источником серьезных разногласий между лингвистами:

(ii) задает ли противопоставление грамматического и неграмматического достаточно жесткую границу между различными языковыми элементами, или следует считать, что это противопоставление в общем случае является градуальным и предполагает возможность большого количества переходных феноменов?

Нетрудно заметить, что ориентация на грамматическое как на пучок свойств предполагает признание нежесткого характера этого противопоставления; выделение же только одного определяющего свойства совместимо, вообще говоря, с обоими возможными решениями проблемы (ii).

Согласно определению, в одну грамматическую категорию объединяются взаимоисключающие значения — т. е. такие, которые не могут быть выражены одновременно в одной и той же словоформе данного языка. Так, в русском языке имя не может быть одновременно в единственном и множественном числе, глагол — одновременно в настоящем и прошедшем времени и т. п.; русские граммемы ЕД и МН (равно как НАСТ и ПРОШ) исключают друг друга (можно также сказать, что они «синтагматически несовместимы»).

Невозможность одновременно присутствовать в одной словоформе ^— это некоторый объективный факт, который и дает основания для объединения соответствующих значений в категорию. Наиболее естественный ответ, который сразу напрашивается, состоял бы в том, что эти значения несовместимы друг с другом логически. Действительно, один и тот же объект не может быть в количестве одного и больше одного; событие не может одновременно быть завершенным и незавершенным и т. п. Конечно, такие случаи явной логической несовместимости среди граммем грамматических категорий бывают; но они, как кажется, в естественных языках составляют лишь меньшинство. Во многих случаях никакой специальной априорной несовместимости между граммемами одной и той же грамматической категории нет; то, что они оказываются объединены во взаимоисключающее множество — факт, характеризующий грамматическую систему именно данного языка. Таким образом, языки мира различаются не только количеством грамматических значений (о чем говорилось выше), но еще и тем, как именно эти грамматические значения распределяются по категориям в рамках каждой конкретной грамматической системы.