Модернистская и неоромантическая проза рубежа веков

В русской прозе конца XIX - начала XX вв. наряду с реалистической традицией сосуществовала и другая, связанная с модернизмом. Оба направления в художественной прозе этого периода развивались в тесном взаимодействии друг с другом. При всем разнообразии стилистических поисков писатели-прозаики рубежа веков проявляли общий интерес к романтической традиции. Неоромантизм (В общем смысле слова может быть определён как возрождение литературных настроений первой половины XIX века в Европе (Романтизм). Может пониматься как ранняя фаза или одно из крыльев модернизма.)  ни в русской, ни в европейской литературах конца XIX - начала XX вв. не сложился в самостоятельное, обособленное течение; он сказывался в идейных и стилевых тенденциях как в реалистическом, так и в декадентском творчестве. Черты неоромантизма проявляются в некоторых произведениях таких разных писателей, как М. Горький, А. Куприн, Л. Андреев, А. Ремизов. Повесть «Олеся» Куприна, например, по-своему варьирует руссоистско-романтическую тему столкновения «детей природы» с миром цивилизации; в предреволюционные годы Куприн создал немало ярких художественных произведений, в которых звучал романтический мотив высокой и безграничной любви (рассказы «Суламифь», «Гранатовый браслет»).

Особенное место в русской прозе занимает творчество Л.Н. Андреева. В истории русской литературы принято сейчас выводить Андреева за пределы реализма: его творчество относят к новому и не получившему на русской почве развития литературного направления - экспрессионизму. В европейской литературе конца XIX - начала XX в. экспрессионизм возник и развивался в немецкой и австрийской литературах. От других авангардистских течений он отличался ярко выраженным социально-критическим пафосом. Мастера экспрессионизма совмещали протест с ужасом перед хаосом бытия; сознание героя в их произведениях представало крайне смятенным, разорванным. В рассказах Л. Андреева изображаются часто невыносимые по трагизму ситуации. Автор погружается в глубины подсознания, темные стихии человеческой души, ее звериные инстинкты; они оказываются победителями в борьбе с разумом, мыслью, которая подвергается Андреевым беспощадному анализу.

Словами «безумие и ужас» Андреев начинает одно из наиболее жутких по безысходности и трагизму произведений - «Красный смех», написанное под впечатлением событий русско-японской войны. Безумный ужас войны с ее насилием над чувствами и разумом людей воплощен Андреевым не с помощью конкретных сцен сражений, смерти солдат, но с помощью предельно обобщенного, символического образа Красного (кровавого) смеха. «Это красный смех. Когда земля сходит с ума, она начинает так смеяться».

Символисты создали оригинальный роман, вершинами которого являются «Мелкий бес» Ф. Сологуба и «Петербург» А. Белого.

В романе Сологуба ощутимы связи с традициями прозы Н.В. Гоголя, М.Е. Щедрина, А.П. Чехова. Но роман «Мелкий бес» не является романом реалистическим, хотя в нем ярко воссозданы картины растленного мира русского провинциального мещанства. Однако в центре внимания писателя не эти картины, а «овеществленный бред» человеческого существования. При этом акцент делается не просто на факте господства в жизни всяческого зла и пакостничества, а на необъяснимости этого пакостничества. В. Розанов писал по поводу главного героя романа, учителя гимназии Передонова: «Характерно и поразило всю Россию, что он мажет кота вареньем и хочет жениться сразу на трех сестрах, выбирая которая потолще».

Сологуб до предела заостряет тему абсурдности бытия, которую в русской и мировой литературе задолго до художников западноевропейского модернизма поднял Чехов. В отличие от Чехова, Сологуб говорит не об искажении нормы, а об универсальном отсутствии в мире любых норм. Воплощением этого универсального зла становится символический образ Недотыкомки, перекочевавший на страницы романа из поэзии Ф. Сологуба. Недотыкомка предстает как порождение воспаленного мозга сумасшедшего Передонова, и читатель с трудом нащупывает грань, когда автор от объективного изображения реальной действительности переходит к воспроизведению сознания героя. В «Мелком бесе» не всегда можно ответить на вопрос: что перед нами - реальные события или же кошмарный бред Передонова. Сам образ Недотыкомки сохраняет в «Мелком бесе» какую-то жуткую реальность. То, что развернул Сологуб в своем романе - да и в поэзии в целом - можно назвать трагедией без катарсиса. В ней нет очищающего просветления, она гнетет. Сологуб не знает и не верит в возможность ее преодоления.

Роман А. Белого «Петербург» (1913-1914) - вершина Белого-прозаика и одна из вершин русского символизма в целом. Действие его разворачивается на фоне событий революций 1905-1907 гг. и вбирает в себя проблемы исторических судеб России. В романе Белого находит свое развитие петербургская тема русской литературы, воплощенная в творчестве А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского.

В романе Белый создает принципиально новый вид повествования, чтобы передать ирреальность каменного «бреда» Петербурга. В туманном мареве города смещаются планы, люди и вещи меняются местами; все происходящее выглядит порождением сознания главного героя, сенатора Аблеухова. Описание бури на Невском вырастает до космических размеров, в его дьявольских вихрях словно вырастает синтетический образ революционной стихии. Вся художественная система романа преследует одну цель: показать, как хаотически рассыпается некогда прочная основа исторического бытия России. С точки зрения стилистики «Петербург» - подлинный лабиринт перекликающихся слов, лейтмотивов, нарочитых созвучий.

Музыкальная проза Белого с его лейтмотивами и рапсодическим членением фразы предопределила революцию прозы в 20-е годы и весь «ориентализм» ранней советской литературы. Принцип воспроизведения действительности через сознание героя - художественное открытие А. Белого, которое стоит в одном ряду с новаторскими явлениями в западноевропейской литературе (Дж. Джойс, М. Пруст).

Общественные катаклизмы в зеркале литературы

Первым этапом в развитии русской литературы XX в. стали 1917-1921 годы - годы революции и гражданской войны, годы так называемого военного коммунизма. Это время было страшным испытанием для русской литературы, она была поставлена на грань физического выживания. Не менее тяжелыми, чем материальные, были для литературы «страшных лет России» проблемы выбора. Отношение к революции, отношения с революцией стали главным вопросом для большинства писателей в новых, изменившихся условиях. Этот процесс все больше и больше разводил художников. Безоговорочно на сторону победившего пролетариата встали В. Маяковский, А. Серафимович, Д. Бедный, В. Брюсов. А.Блок, призывавший «всем сердцем, всем сознанием слушать революцию», видел в ней прежде всего исторический взрыв «стихийных сил, варварских масс», призванных заменить существующую цивилизацию чем-то новым - и его разочарование впоследствии было неизбежным. Не в ее действительном содержании, а сквозь призму своих субъективных, произвольных, устойчивых представлений видели революцию А. Белый, А. Платонов, И. Бабель, М. Зощенко, Б. Пильняк, Н. Клюев, С. Есенин; для двух последних революция представала в духе «крестьянского социализма», как осуществление вековых чаяний патриархальной мужицкой Руси. Очень не простым оказался социалистический выбор для М. Горького, которого в 1917-1921 годах разделяли с Лениным и большевиками серьезные разногласия. В 1917-1918 г. в публицистическом цикле «Несвоевременные письма» Горький дал резкую оценку большевистскому экстремизму; писателя отталкивала разбуженная большевиками стихия насилия и беззакония, он отвергал жестокость большевистского террора, тревожился за судьбы русской культуры. Горький в этом отношении выступил полным единомышленником В.Г. Короленко - его шесть писем к А.В. Луначарскому (1920 г.) остались без ответа; они были опубликованы лишь в 1988 г. («Новый мир», № 5).

С первых же дней после октябрьских событий решительно и резко отвергли революцию такие художники, как И.А. Бунин, А.И. Куприн, Л. Андреев, Д.С. Мережковский и З. Гиппиус, А. Толстой, А. Аверченко и другие. Многие из них впоследствии эмигрировали. Мы уже упоминали о публицистическом дневнике Бунина, который он окрестил «Окаянные дни» (1918-1919); не менее определенной была оценка Октябрьской революции в «Петербургских дневниках» З. Гиппиус, которые она вела в 1914-1919 гг. и опубликовала уже в эмиграции.

Так обозначались два противоположных отношения к происходящему, два крайних художнических взгляда на историческую реальность - патетическое утверждение революции и жесткое отрицание ее. Однако не эти две полярные позиции определяли настроения, ориентацию, поведение большинства русских писателей в октябрьские дни. Большинство приняло события революции как свершившийся факт истории, как реальную, выпавшую отечеству судьбу. Они не избрали ни белое движение, ни революционный лагерь, оставались в Советской республике, не обольщаясь идеями и перспективами пролетарского социализма, сохраняли относительную независимость к идеологии и политике большевиков и советского государства. Их точку зрения ярко отразила А.А. Ахматова в своем знаменитом стихотворении «Мне голос был» с ее отказом оставить «свой край глухой и грешный». К этой группе писателей в 1917-1921 гг. принадлежали В. Розанов, А. Ремизов, Е. Замятин, Н. Гумилев, Б. Пастернак, М. Волошин, М. Цветаева, В. Вересаев и др.

Самым ярким явлением литературного процесса 1917-1921 гг. стал знаменитый «триптих» Блока: «Двенадцать», «Скифы», статья «Интеллигенция и революция». Поэзия и публицистика, очерковая литература являлись ведущими жанрами того времени. Первые романы появились только в 1921 г.: «Два мира» В. Зазубрина и «Голый год» Б. Пильняка. Роман-антиутопия Е. Замятина «Мы», в которой писатель с небывалой проницательностью распознал будущую модель тоталитарного общества, в Советской России появиться не мог и был опубликован в эмиграции. Но главное место в прозе занимали очерки, репортажи, рассказы: цикл очерков А. Серафимовича «Революция. Фронт и тыл», публицистика и очерки Д. Фурманова, рассказы А. Неверова «Красноармеец Терехин», «Марья-большевичка». Публицистика преобладает и в творчестве антибольшевистски настроенных писателей; кроме Гиппиус, Бунина, отчасти Горького можно назвать серию антибольшевистских памфлетов И. Эренбурга, статьи Л. Андреева и др.

Главное место в литературе 1917-1921 гг. занимала поэзия. Характерной особенностью литературной жизни Москвы и Ленинграда стали массовые, повсеместные выступления поэтов - на заводах, в учебных заведениях; организация диспутов, выставок; особой популярностью пользовались поэтические кафе («Стойло Пегаса», «Кафе футуристов»). Центральными фигурами поэзии тех лет являлись А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин; рядом с ними выступают Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, В. Хлебников, В. Каменский, Б. Пастернак, Э. Багрицкий, Н. Тихонов и многие другие. Бурная революционная эпоха выплеснула на поверхность и представителей массовой поэтической самодеятельности: пролеткультовцев, имажинистов, футуристов и т.д. Именно в поэзии ярче, полнее всего выразился двуединый пафос времени: восторженные оды в честь революции (В. Маяковский, Д. Бедный, поэты-пролекультовцы М. Герасимов, В. Кириллов и Н. Полетаев) и столь же эмоциональные проклятья в ее адрес (М. Волошин, И. Бунин, З. Гиппиус и др.). Потребовалась некоторая временная дистанция, чтобы в русской литературе появился более сложный, неоднолинейный взгляд на происходящие события. Этот новый, гуманистический взгляд наиболее ярко выразился в поэзии того же Волошина и М. Цветаевой (цикл «Лебединый стан»). События гражданской войны здесь изображены не с точки зрения «белого» или «красного» лагеря; они предстают как огромная историческая трагедия для всей России. «И здесь и там между рядами / Звучит один и тот же глас: «Кто не за них, тот против нас! / Нет безразличных! Правда с нами!» / А я стою один меж них / В ревущем пламени и дыме / И всеми силами моими / Молюсь за тех и за других», - пишет М. М.Волошин. Не менее характерно стихотворение М. Цветаевой «Ох грибок ты мой, грибочек, белый груздь!», где встает образ истерзанной России-матери, причитающей над своими детьми, не важно, из какого они лагеря: «Белым был - красным стал: / Кровь обагрила. / Красным был - белым стал: /Смерть побелила».