II Наука и другие формы культуры

Наука зависит от многообраз­ных сил, токов и влияний, действующих в обществе. Возникают различные образы науки: наука антично­сти, наука Нового времени, современная наука. Они пронизаны свойственными для той или иной эпохи нормами, ориентирами и установками, и обладают надындивидуальным характером. На­ука претерпевает процесс адаптации к культурной среде, подклю­чается к культурной традиции, вплетается в культурный контекст. Стиль мышления ученого и те задачи, которые он решает, во многом обусловлены его временем. Вместе с тем и сама культур­ная среда трансформируется под воздействием научных откры­тий и достижений.

Когда мы говорили о специфике науки, то указывали, что конкретно-научные дисциплины могут развиваться,не учи­тывая опыт других форм общественного сознания.Физика, на­пример, может благополучно прогрессировать без учета опыта истории искусства, о химия – невзирая на распространение ре­лигии, математика может выдвигать свои теории без учета норм нравственности, а биология – не оглядываться на императивы правоведения. Однако же нельзя сказать, что наука находится в абсолютном вакууме и никак не соотносится с другими формами культуры.Культура вообще – сущностно едина, ее части взаимосвязаны и дополняют друг друга. Проследим особенности отношений науки с мифом, религией, искусством.

Наука и миф

В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался как антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое систематизиро­ванное, рациональное и сознательное знание о мире сочетать­ся с вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как воинственно «опровергающая миф».

Особенности мифологического мировоззрения – и их проекция на науку.

1.Коллективный характер мировоззрения–парадигмальное научное сообщество.

2. Антропоморфность,т. е. рассмотрение явлений природы (например, движение облаков, землетрясения и т. п.) по аналогии с человеком; им приписывались все те свойства, которые были у человека: ощущения, ре­акции на негативные факторы, желания, ненависть, страдание и т. п. (разница лишь количественная).Любопытно заметить, что отголоски мифологического сохранились в современном языке не только в его поэтической форме: «земля спит», «небо хмурит­ся», но и в научно-техническом и, в частности, в кибернети­ческом языке: «машина ищет», «машина запоминает» и пр.

3. Объединение естественного и сверхъестественного. С од­ной стороны, мифологическое сознание содержит в себе вполне реалистиче­ские элементы. связанные с предметной деятельностью человека (собирательство, охота, ремесло, скотоводство и т. д.). С другой же, оно переполнено мистикой, страхом перед невидимыми божествами. Эти два плана - естественный и сверхъестественный –тесно переплетаются друг с другом и составляют единую ткань. Для первобытного мышления существуеттолько один мир.Мир науки – также един, только все выводится из естественного.

4. Неразличение объекта и идеи этого объекта: зависимость результатов наблюдения от приборов и теорий.

5. Отсутствие «субстанций» (т.е. чего-то неизменного, постоянного, всегда себе тождественного).Отсюда стихия непредсказуемых изменений и превра­щений.Каждая вещь способна превращаться в любую другую вещь. Свойства вещей «мигрируют», т. е. могут переходить от одного предмета к другому. Языческие божества, колдуны, шаманы прини­мают зооморфный облик, нечистая сила внедряется в человека и т.п.Заметим, что всеобщее оборотничество (превращение всего во все) – это древнейший принцип герметизма («все во всем»), который перекочевал в первую философию древних греков. Этот принцип – своеобразный прототип закона со­хранения и взаимопревращения энергии. Ныне же его отго­лоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной голографической гипотезе реальности. Согласно последней (holos – «целое» и grafos – «описание») видение целого может осуществиться в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо Вселенной», – сказал в свое время извес­тный отечественный психолог Рубинштейн.

6.Основным принципомрешения мировоззренческих вопросовв мифологии былгенетический.Объяснения по поводу первоначала мира, происхождения природных и общественных явлений сводились к рассказу о том, кто кого породил.Если задуматься, то есть в стройном здании науки та чер­та, выход за которую самой науке не доступен. Речь идет все о той же «злосчастной» проблеме «начала всех начал» – о ге­незисе мироздания, или о возникновении Вселенной. На язы­ке интерпретаторов мифа этот раздел носит название «космо­гонические мифы», которые парадоксальным образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Сюжет же космогонического мифа, в котором рождение Вселенной ста­ло возможным в результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоциации о «Большом взрыве», или «антиколлап­се», о которых речь идет в современной физике. Но, когда фи­зики говорят о предшествовавшем «Большому взрыву» пер­воначальном сингулярном состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной версии того, каков же субстратный состав этого первоначального сингулярного состояния, а лишь отделываются замечаниями о том, что со­временные представления о пространстве и времени, о мате­рии и энергии к нему неприложимы. Значит, их или уже нет, или еще нет. Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свобод­ны в выводах. Они величают это первое и исходное как не­постижимый принцип, который может быть раскрыт только путем исключения всех познаваемых качеств. Считается, что то, что остается после исключения всего, есть вечное состоя­ние Бытия, и хотя его невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, что становится стартовой площадкой науки в качестве исходной модели воз­никновения мироздания, есть своего рода весьма недоказуе­мая и не имеющая научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе – мифологема. Ей удалось «ми­фологическим», чудесным образом занять почетное место объяснительной модели возникновения Вселенной.

7.Связь с магией, что свойственно более зрелому первобытно-общинному сознанию и выражается в дей­ствиях колдунов, шаманов и других людей, вооружен­ных зачатками научных знаний о теле человека, о животных, растениях. Наличие магического элемента в составе данной формы мировоззрения позволяет отвергнуть точку зрения, будто это мировоззрение не было связано с практикой, а являлось лишь пассивно-созерцательным.В науке – эксперимент.

Отличия науки от мифа: по замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фантазирующий разум. Образы и представления, ко­торыми он пользуется, – всего лишь эрзацы понятий, несо­вершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от неумения отразить объектив­но разумное содержание в разумных же формах начинает фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам – образам и представлениям.

Но: французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857–1939) наста­ивал на дологическом, а не алогическом, отрицающем всякую логику, характере мифологического мышления. В нем, напри­мер, не соблюдался закон исключения третьего, а следова­тельно, противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874–1945), немецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем «конструируется символический мир» по своей логике, законам и правилам. Просто у науки эти свойства другие, и совершенно не значит, что они лучше.

****

Вывод: считается, что научная картина мира преодолевает мифо­логическую и история движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента мифология может присутствовать в самых различных культурах, а особенности мифологического сознания могут сохраняться в массовом сознании и по сей день. И если ищущих истину в науке от­талкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа достига­ется за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного начал. Это не позволяет объявить его домини­рующей составляющей лишь архаических времен и устано­вить жестко диахронное отношение между мифом и наукой, при котором первое (мифологическое мышление) рассматри­вается как нечто исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение синхронии, т. е. со­существования мифологии и научного мышления как двух уровней или планов идеального отражения мира.

В самом общем случае источником процесса ремифологизации (возрождения мифологии) является неудовлетворенная потребность в целостном взгляде на мир. Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворче­ства, состоящая в преодолении вселенского хаоса посред­ством конструкций фантазии. Она направлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуального ком­форта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения ха­оса в космос, и именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мятущемуся современнику в эпоху «заката» и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко просматривается компенсаторная функция. Он замещает от­сутствующие связи и служит своеобразным средством выра­жения «вечных» психологических начал, стойких культурных моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обра­щение к мифологии современных писателей эпохи постмо­дерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осознание кризиса цивилизации, как острое разочарование в сциентизме, позитивизме, в науке в целом. Исследователи ут­верждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ремифологизацией, значительно превосходящей все предшествующие романти­ческие увлечения мифом. Ибо именно выразительные сред­ства, свойственные мифомышлению, во многом адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в ис­торию под названием «неравновесный, нестабильный мир».

Так является ли миф антагонистом истины? В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего наполнение центра и периферии, иное соотношение рационального и внерационального. Центр за­полняла вера в трансцендентное, а на периферии оказывалось рациональное, которое мыслилось как побочный продукт когнитивных структур сакрально-магических и ритуально-символических действий. Дальнейшая эволюция, как пока­зал исследователь данной проблемы А. Огурцов, проходила в направлении смещения центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культуры. Из подчинен­ного, служебного момента сакрального комплекса рациональ­ность превратилась в первичный центрирующий элемент, во многом определивший судьбу европейского рационализма.