общение составляет необходимое условие развития психических функций – только в общении человек способен стать человеком и освоить накопленный человечеством опыт;
сам процесс общения, как будет показано ниже, позволяет людям сохранять свое психологическое благосостояние, чувствовать себя полноценным существом;
ради того, чтобы общение состоялось, люди изменяют себя так, чтобы быть способным общаться, и в этом изменении рождаются основные психические новообразования.
3. Социально-психологические функции – реализация тех психологических возможностей, которые могут быть обеспечены в рамках социальной активности людей:
коммуникативная – обеспечение возможностей передавать друг другу информацию, понимать друг друга;
самоутверждения и самоактуализации личности – отстаивания своей уникальности среди людей, полагание себя как члена социальных общностей;
развития взаимоотношений между участниками – обеспечение процесса, благодаря которому люди достигают совместных целей, прилаживаются друг к другу, организуют совместную жизнь;
группообразования и развития групповых процессов – порождение тех процессов, которые обеспечивают объединение людей в сообщества, их совместное пребывание в созданных группах, согласование намерений и усилий участников группы, динамику (жизнь) группы;
сохранения группового единства и целостности – создание единого информационно-смыслового пространства группы, поддержание его функционирования.
4. Социальные функции – предоставление обществу необходимых для его существования и развития возможностей:
передача индивидуального и общественного опыта от предшествующих поколений к последующим, обеспечение преемственности и развитие в жизни человеческого общества,
организация социального взаимодействия.
формирование всех видов общественных отношений: деловых, правовых, экономических, социально-психологических и других,
функционирование в качестве одного из важнейших элементов образа жизни личности, коллектива, общества.
Достоинство данной классификации в том, что в ней обозначены различные уровни, на которых локализованы функции общения. Она дает представление о том, сколь широка область, в которой общение выполняет свою продуктивную и созидательную работу.
Возможно, есть смысл объяснить, как этим пользоваться, что дает
Решая проблему, в ряде случаев необходимо понимать, о какой функции общения идет речь, или какая из функций оказывается более всего нарушена.
Потребность в общении
Стремление исследователей и практиков вскрыть потребности, удовлетворяемые человеком в общении – это стремление обнаружить силы, которые побуждают участников общения к вступлению в контакт и способствуют его поддержанию. Получая сведения о том, какого рода эти движущие силы, люди надеются получить рычаги управления общением. Заманчивая задача. Естественно, недостатка в попытках ухватить столь мощный рычаг не наблюдается. Иное дело – эффективность этих усилий.
Почти все психологи, которые стремились создать классификацию человеческих потребностей (needs), включают в свои списки и потребность в общении.
Гилфорд относит потребность к общению в группу социальных потребностей. Мюррей среди побудителей человеческой активности выделяет собственно потребности ("внутренние силы") и необходимость. Среди потребностей, важных для межличностных отношений, он выделяет такие потребности: в унижении, в принадлежности, в агрессии, в доминировании, в предъявлении, в воспитании, в управлении, в игре, сексе, оказании помощи, в понимании.
А.Г.Ковалев относит потребность в общении к социальным потребностям (наряду с материальными и духовными). А.В.Петровский считает ее духовной потребностью (по происхождению культурной).
Кетелл предпочитает говорить об «инстинкте общения». Маккол также считает ее врожденной, трактуя как стремление к «аффилиации», соучастию. МакДаугалл в числе 12 человеческих инстинктов выделил пять "неспецифических врожденных тенденций", проявляемых в общении.
Одни авторы выделяют несколько видов потребностей в общении, тогда как другие – Юнг, Рождерс, Келли и др. – выделяют одну основную тенденцию: необходимость в самореализации (Юнг, Франкл и Роджерс), в предсказании и контроле (Келли) и пр.
Среди близких к потребности в общении выделяются такие потребности: сексуальные, в предъявлении (Мюррей), в игре (Мюррей, Эльконин), в приобщении (Мюррей, Шутц), в предсказании и контроле (Келли), в понимании, в подчинении (унижении), в "оральной зависимости" (Маслинг, Сирс), в альтруизме, в заботе о других и пр.
Предлагаемые исследователями виды потребности в общении являются личными (личностными, индивидуальными) потребностями, удовлетворяемыми В общении. Однако то, что удовлетворяется в общении (то есть, с помощью общения) – это еще не есть потребность собственно в общении, поскольку общение здесь выступает лишь элементом (действием или операцией) в структуре какой-то иной деятельности. Такое смешение есть результат неразличения уровней в структуре деятельности, характерное для западной психологии. Кстати, вполне понятное ограничение, связанное с тем, что специфические идеи теории деятельности из-за отсутствия переводов не получили широкого распространения за пределами пространства русскоязычной научной литературы. Довольно распространенная нелюбовь к общей психологии (возможно, и ее недостаточное знание) приводят к тому, что часть наших отечественных психологов также лишь повторяют предлагаемые западными коллегами списки – то ли в порядке цитирования, то ли по убеждению.
Другая причина того, что суть потребность в общении остается слабо понятой, заключается в том, что исследователи в предлагаемых ответах на вопрос о потребностях в общении пользуются не вполне корректной логикой мышления. Согласно ей достаточно вычленить и описать какое-либо влечение (устремление), чтобы объявить его самостоятельным видом потребности. Без рассмотрения остается немало скрытых от наблюдателя связей и закономерностей.
Несовпадение же в списках, наблюдаемое в представлениях авторов, проистекает из того, что разные авторы к рассмотрению берут различные стороны человеческих отношений – примерно так, как ограниченные в перцептивных возможностях слепцы рассказывают о своих впечатлениях от «изучения» слона.
В силу указанных затруднений обнаруживается необходимость отыскать потребность в общении как таковую, то есть потребность, которая удовлетворяется самим общением безотносительно к каким-либо внешним по отношению к общению (прагматическим) целям.
Ужасный стиль
*Межличностные потребности по у.Шутцу
Интересным примером попытки решить данную задачу являются идеи теории межличностных отношений Уильяма Шутца. Он полагает, что у человека существуют три межличностные потребности: во включении, контроле и аффекте. По мнению автора, те области поведения, которые относятся к этим потребностям, достаточно прозрачны для предсказания и объяснения межличностных явлений.
Потребность включения – стремление создавать и поддерживать удовлетворительные отношения с другими людьми, на основе которых возникают взаимодействие и сотрудничество. Диапазон поведения:
от индивида к людям: устанавливает контакты со всеми людьми – не устанавливает контакты ни с кем,
от людей к индивиду: с ним всегда устанавливают контакты – с ним не устанавливают контакты никогда.
Потребность включает как интерес человека к другим, так и желание вызывать интерес других людей к нему.
Содержание: желание нравиться, привлекать внимание, интерес – пусть даже отрицательный; стремление отличаться от других людей; желание добиться понимания.
Поведение: установление связей между людьми – включение/исключение (принадлежность, сотрудничество). Проблема, которую решает человек: быть ли вовлеченным в данные отношения или нет.
Данная потребность не включает сильных привязанностей к отдельным людям (как это наблюдается при потребности в аффекте), человек стремится занять видное положение, но не ориентируется при этом на доминирование (как при потребности контроля).
Потребность контроля – желание создавать и сохранять удовлетворительные отношения с людьми, опираясь на контроль и силу.
Диапазон поведения:
от индивида к людям: всегда контролирует поведение людей – никогда не контролирует поведение других,
от людей к индивиду: всегда контролируют – никогда не контролируют.
В данном случае для людей характерно стремление создавать и сохранять чувство взаимного уважения, опираясь на компетенцию и ответственность. Потребность включает как уважение по отношению к другим, так и желание вызывать уважение к себе у других людей.
Содержание: стремление создавать и сохранять чувство взаимного уважения, опираясь на компетенцию и ответственность; необходимость чувствовать себя компетентным и ответственным.
Поведение: от стремления к власти, авторитету и контролю над другими до необходимости быть контролируемым, т.е. быть избавленным от ответственности. Проблема заключается не в том, подчинять(ся) или нет, а в том, как это сделать.
Данная потребность не предполагает известность (как при потребности во включении), имеет дело больше с отношениями власти, чем с эмоциональной близостью (как при потребности в аффекте).
Примеры: «Власть вне трона» – высокая потребность в контроле и одновременно низком включении. «Остряк» – большая необходимость во включении и малая – в контроле.
Потребность в аффекте – стремление создавать и удерживать удовлетворительные отношения с остальными людьми, опираясь на любовь и эмоциональные отношения. Касается прежде всего парных отношений. Диапазон поведения:
от индивида к людям: завязывает близкие личные отношения с каждым – не завязывает близких личных отношений ни с кем,
от людей к индивиду: всегда устанавливают близкие отношения с ним – никогда не устанавливают с ним близких отношений.
Потребность включает в себя как желание любить других, так и желание чувствовать, что он и сам достоин любви.
Если данный вид межличностной потребности отсутствует (или она нарушена), то человек, как правило, избегает близкой связи: либо замыкается в себе, либо устанавливает дружеские отношения со всеми членами группы.
На основании своей теории автор предлагает затем типологию межличностного поведения.
Достоинства данной теории несомненны. Во-первых, каждый вид потребности задает свое особенное измерение межличностного пространства взаимодействия, специфическое соотношение между его переменными. Потребность включения соотносится с важной переменной принадлежности – «внутри/снаружи», потребность контроля – с вертикальным измерением «вверху/внизу», а потребность в аффекте – с переменной дистанции «далеко/близко». Во-вторых, очевидно ее удобство для практических целей, поскольку основные понятия обладают высокой описательной возможностью и легки в понимании.
Вместе с тем, Уильям Шутц не дает ответа на вопрос, как формируются (складываются) предложенные межличностные потребности. В этом отношении его теория выглядит скорее как детализированная констатация факта наличия подобных устремлений у людей – все тот же подход, характерный для западной психологии вообще, а в нашей стране – для чрезмерно прагматических технологически ориентированных исследований.
А.А. Леонтьев ставит проблему в иной плоскости: «Говоря о потребности в общении, – независимо от того, считается ли она врожденной или «культурной», социальной, – обычно предполагается ее первичность, непроизвольность, ее несводимость к другим потребностям» (Леонтьев 1997, 162). Он цитирует Н.Ф. Добрынина: «Потребность в общении свойственна не только человеку, но и многим животным, рождающихся беспомощными и требующими ухода окружающих. Первоначально эта потребность у маленького ребенка, возможно, имеет сходство с животными. Но очень скоро приобретает собственно человеческий характер. Маленький ребенок после рождения также совершенно беспомощен и нуждается в помощи взрослых. Общение позволяет ему научиться понимать, что и как нужно делать, как добиваться исполнения его желаний. Маленький ребенок хватает за руку взрослого и показывает ему желаемый предмет даже еще тогда, когда не умеет говорить. Он стремится пользоваться помощью взрослых во всех трудных для него случаях. Общение у него связано также с пониманием того, чего хотят от него взрослые, и того, как ему следует поступать. Речь, как хорошо в свое время указал П.П. Блонский, возникает у ребенка именно под влиянием желания высказать то, чего ему хочется, с целью получить это от взрослых» (там же).
«Первоначально потребность в общении «животна», т.е. не является социальной – в действительности, это другая потребность», – продолжает А.А. Леонтьев свою мысль (Леонтьев 1997, 162). Следовательно, нам необходимо так выстроить свои размышления, чтобы не только указать, зачем человеку нужно общение – указать на ту или иную потребность, но еще и выяснить, откуда она появилась, как сформировалось. То есть, выполнить эту работу и в генетическом ключе.
*Происхождение потребности в общении
Призовите на помощь свое воображение и попытайтесь представить, как себя может чувствовать плод в утробе матери, скажем, начиная где-то с шестого месяца беременности. Вероятно, что для него утроба матери – это и есть весь мир. Этот мир вплотную (от слова плоть – то есть, прикасаясь плоть к плоти) подступает к ребенку: сжимает, поддерживает, сохраняет, питает, беспокоит и тревожит. Все это несколько стерто, приглушенно и смутно. (Последние два слова можно понимать и буквально. "Приглушенно" – доходящие из внешнего мира, о котором ребенок скорее всего и не подозревает, звуки действительно приглушаются и смазываются. "Смутно" – это еще мягко сказано, поскольку вокруг стоит кромешная тьма.)
Отметим при этом, что в непосредственной близости к телу ребенка бурлит жизнь: практические постоянные толчки, скользящее трение о внутренние стенки матки, рядом стучит незатихающий ритм сердца, слышно урчание желудка и кишечника и т.п. Как было показано А.Ш. Тхостовым (1994), события на поверхности тела создают условия для выделения себя из непосредственного окружения по критерию «подчиняется/неподвластно». Уровень психического развития плода уже достаточен для того, чтобы автоматически накапливалась субъективная статистика относительно происходящих в непосредственной близости событий на предмет их навязанности извне или вызванных собственной активностью. В результате возникает кинестетический критерий, с помощью которого еще не родившееся живое существо способно полагать себя в мире – той его части и в том виде, который достался ему (будущему ребенку) в удел на период вынашивания.
С. Гроф (1993, 1994) указывает на необходимость выделения важных для будущей жизни человека периодов, непосредственно примыкающих к моменту его рождения. Укажем их признаки. Исходный – довольно длительный и относительно безмятежный период внутриутробного развития – сменяется очень неприятным периодом, когда весь мир (в субъективном восприятии ребенка) начинает его подавлять – сжимать, душить (начало родовых схваток). При этом никакого выхода из стесненного состояния не намечается (родовые пути еще не начали открываться). Это состояние безвыходности ("выхода нет") и подавленности ("жмут со всех сторон") становится затем основой, как считает С. Гроф, будущих приступов депрессии (от лат. depressio – подавление) – состояния подавленности, тоски, отчаяния. Разумеется, у одних людей это будет проявляться лишь в виде спадов настроения и активности, у других же может иметь очень резкие проявления.
Следующий околородовой (перинатальный) период наступает с того момента, когда начинают открываться родовые пути – происходит обозначение направления предстоящего движения. Такая перемена в общем соответствует описанному моменту опредмечивания потребности, смены общей ненаправленной активности на активность, направленную на желанный предмет удовлетворения потребности. С. Гроф полагает, что опыт, полученный в данном периоде, задает образец (он использует слово "матрица") борьбы за выживание. В этом главная особенность данного периода – готовность идти до конца, готовность, которая проистекает из крайней остроты негативных переживаний, из решительности загнанного в угол смертника (вспомните выражение "биться смертным боем"). В будущем созданная в данном периоде матрица позволит человеку настраиваться на состояние борьбы. Борьба же является важной составляющей нашей жизни. В ослабленном варианте действие матрицы борьбы может выражаться в настойчивости в достижении поставленных целей, своих жизненных задач. В чрезмерно усиленном варианте – в стремлении бороться не столько "за", сколько "против", причем неважно против чего, главное – сам процесс борьбы "не на жизнь, а на смерть".
Завершающий (по С. Грофу) период – тот, на котором, наконец, совершается прорыв через все препятствия. Это – победа. Но победа, как поется в песне, "со слезами на глазах", поскольку еще свежо впечатление о том, какова цена этой победы. Когда мы ликуем, исторгаем победные возгласы "Ура!", "Yes!" и пр., в нас "работает" матрица победителя.
Развивая логику размышлений С. Грофа, отметим важную особенность. Оказавшись в новом для себя мире, новорожденный, однако, не ликует, а плачет, взывает о помощи – так же, как это делают и детеныши животных. Приглядевшись внимательнее, мы отметим, что утешением для них становятся прикасания матери. У многих животных это тщательное вылизывание. Попробуем понять механизм такого утешения.
Общим для всех периодов, выделенных С. Грофом, несомненно, является то, что большую роль в них играют прикасания к телу ребенка. Можно сказать, что ребенок живет и воспринимает жизнь посредством тела. Более того, как было сказано выше, благодаря наличию событий на поверхности тела, он выделяет себя из мира. Теперь же добавим, что такого рода события в большинстве своем возникали по причине активности иного живого существа, как правило, матери.
В момент же, когда он оказывается – как мы себе представляем – освобожденным от стесняющих условий материнского лона, он оказывается вне жизни – той, которой он до сих пор жил. В то время когда мы, внешние наблюдатели, констатируем рождение ребенка, он – в своем субъективном восприятии – умирает, лишившись того мира, в котором жил и боролся, в котором знал безмятежное состояние полной защищенности и покоя, и в котором он прошел стремительный путь напряженнейшей борьбы за выживание. В новом мире нет привычных опор – плотного облегания тела, тепла, влажности. Новый мир полон угроз – яркий свет, холод, резкие звуки. Но самое неприятное состоит в том, что исчезли ориентиры самого себя – границы своего тела. Ребенок оказался "размазанным" по всему миру: он везде – значит нигде. Его – нет! Это смерть, но смерть особая – в своем субъективном переживании.
Оказавшись в (потребностном) состоянии недостатка жизнеподтверждающих сигналов, ребенок инстинктивно разворачивает поисковую (общую ненаправленную) активность ("пойди туда – не знаю куда...") – точно в соответствии с механизмом поиска предмета потребности. В его поведении можно наблюдать лишь то, на что он способен благодаря инстинктам – крик и активные беспорядочные движения.
Образцом искомого состояния, по-видимому, является то самое безмятежное состояние полной защищенности и покоя, которое ему знакомо по материнскому лону. (Иногда люди шутят: "Мамочка, роди меня обратно", – на словах выражая то, к чему на деле стремится новорожденный). В какой-то момент (хорошо, если без задержек) среди общего хаоса непонятного ему мира дитя обнаруживает нечто, отдаленно напоминающее искомое состояние. Это – прикасания к телу, это – уют и защищенность вблизи тела матери.
У детенышей многих животных именно вылизывание помогает задать границы тела: поток тактильных ощущений однозначно указывает поверхность, разделяющую внешний мир и организм. У человеческого дитяти процесс выделения своего тела из мира, становление кинестетического и тактильного фундамента для построения своего "Я" сильнее растянут во времени. Тем не менее, самое главное происходит – уже произошло! – благодаря первым прикосновениям к живому существу (у людей это другой человек, разумеется). А именно, обнаруживается, что телесный контакт отчасти восстанавливает исходное благополучие. С этого момента мы уже "больны" – больны Другими, без них мы уже не можем обойтись. Это как раз и есть – субъективное восприятие своего бытия: субъективно мы живем лишь при условии, если вступаем в контакты с себе подобными живыми существами.
Таким образом, в контакте происходит психическое дублирование потребности быть. Отсюда и проистекает заявленное в первой главе утверждение, что контакт с Другим – это подтверждение факта своего существования. Теперь это утверждение получило свое разъяснение, и далее каждый раз, когда мы будем употреблять понятие "контакт", то будем понимать под ним межличностный контакт, сущность которого состоит в том, что при соприкосновении друг с другом мы помогаем друг другу чувственно удостоверить факт своего бытия.
Глава 4. Возникновение и развитие общения
Филогенез общения, предпосылки человеческого общения у животных.
Язык животных и членораздельная речь человека.
Антропогенез общения.
Онтогенез и актуалгенез: виды и уровни потребности в общении.
Генезис – это понятие, используемое для обозначения процесса развития, становления чего-либо в различных своих проявлениях. Для обозначения частных видов развития используются следующие понятия: филогенез – постепенное развитие видов растений или животных в течение тысячелетий; антропогенез – становление человека как вида; онтогенез – созревание отдельного индивида в ходе индивидуальной жизни; актуалгенез – разворачивание психического процесса в течение коротких промежутков времени (часто доли секунды).
*Филогенез общения, предпосылки человеческого общения у животных.
Проблемы, которые легко обнаруживают себя и составляют предмет обсуждения в научной литературе, можно кратко очертить в следующих вопросах. Можно ли взаимодействие, которое мы наблюдаем у животных, назвать общением, или это нечто другое? Если нечто другое, то что тогда? А если это тоже общение, то чем оно отличается от общения людей? В частности, интересно выяснить, чем общение животных отличается от общения детей.
Возможные простые (даже наивные) ответы могут быть такими. С одной стороны, можно принять положение, что только люди способны общаться, а животные нет. Удобное обоснование лежит на поверхности: люди пользуются специальными речевыми средствами взаимодействия, а у животных таких средств не имеется. С другой стороны, кто-то из сторонников наличия общения у животных может сказать, что братьев наших меньших имеются иные средства. Например, у пчел выявлен специальный коммуникативный «танец», с помощью которого пчела, обнаружившая богатые нектаром цветы, информирует своих сородичей о своей находке. Поэтому противоположный ответ возникает столь же легко: животные, подобно людям, общаются между собой, отличие лишь в том, что используемые средства носят естественный характер и не испытали влияния сознания. Поэтому общение животных оказывается несколько проще как по средствам, так и по преследуемым целям. Разумеется, аргументов как в пользу одного предположения, так и в пользу другого можно приводить множество.
Специалисты1 стремятся найти по возможности надежные критерии, позволяющие определить наличие общения у животных. Очевидно, что все животные вступают во внутривидовые контакты, особенно в сфере размножения. Однако об общении этологи (ученые, изучающие поведение животных) говорят лишь тогда, когда существуют особые формы поведения, специальной функцией которых является передача информации от одной особи к другой, т.е. когда некоторые действия животного приобретают сигнальное значение. Немецкий этолог Г. Темброк подчеркивает, что об общении можно говорить лишь тогда, когда имеет место совместная жизнь, при которой несколько самостоятельных особей осуществляют вместе (во времени и пространстве) однородные формы поведения и в более чем одной функциональной сфере. На ранних стадиях филогенеза (у беспозвоночных) общение отсутствует вовсе, а полноценным оно становится лишь у высших животных.
К.Э. Фабри полагает, что наиболее полноценная, четкая передача информации достигается, когда появляются специальные двигательные элементы, выделившиеся из обычных, «утилитарных» форм поведения, утративших в ходе эволюции свою первичную «рабочую», «механическую» функцию и приобретшие чисто сигнальное значение. Такие видотипичные стереотипные движения с четкой информативной функцией получили в этологии название «ритуализованных движений». Они выполняются в строгой последовательности в форме более или менее сложных видотипичных «церемониалов» или «ритуалов», причем, как правило, в виде «диалога» двух животных. Чаще всего они встречаются в сферах размножения (брачные игры) и борьбы («мнимая игра») и отображают внутреннее состояние особей, их физические и психические качества.
Наряду с врожденными существуют и благоприобретенные формы общения: как в пренатальный (еще до рождения), так и в постнатальный (сразу после рождения) периоды.
Важным моментом для наших дальнейших рассуждений является факт установления информационной связи между родителями и эмбрионами. В исследованиях Б. Чанц выяснено, что птенец кайры еще за 3-4 дня до вылупления научается отличать голос родительской особи от голосов других кайр, гнездящихся в тесном соседстве на птичьих базарах. Если перед искусственно инкубируемыми яйцами проигрывать магнитофонную запись криков какой-либо определенной взрослой кайры, а затем воспроизводить эту запись одновременно с записью криков другой кайры перед вылупившимися из этих яиц птенцами, то они направятся в сторону звуков, которые слышали еще до вылупления. Контрольные же птенцы из «неозвученных» яиц направятся в промежуток между источниками звуков, а затем начнут метаться между ними. Было установлено, что распознавание родительского голоса (в отличие от голосов соседних птиц) осуществляется на основе согласования ритмов подачи звуков родителя и невылупившегося птенца: в ответ на писк последнего насиживающая птица приподнимается, передвигает яйцо и сама подает голос. Таким образом, кинестетические ощущения эмбриона сочетаются с акустическими, а в целом его активность совпадает с таковой у взрослой птицы, что и позволяет установить принадлежность услышанного звука родительской особи. Сходные результаты были получены у гагарки, канадской казарки, куликов и других отрядов птиц.
М. Импековен установила, что родительские крики, услышанные птенцами чаек еще до вылупления, стимулируют клевательные движения последних, в том числе и постнатальное клевание клюва родительской особи, т.е. «попрошайничество». Таким образом, коммуникативный компонент врожденного пускового механизма достраивается в данном случае в ходе эмбрионального запечатления. Вместе с тем и у родительской особи происходит запечатление индивидуальных особенностей голоса еще не вылупившегося птенца, что обеспечивает индивидуальное опознавание последнего уже к моменту вылупления. Подобное «обратное запечатление» было установлено и у других птиц, а в постнатальном периоде также у млекопитающих и ряда рыб.
Сейчас можно считать установленным, что многие функции пения птиц формируются в большой степени благодаря постнатальному научению. Например, у овсянки песня молодого самца приобретает сексуальную, а затем и территориальную функцию только после того, как он научается петь «полную» песню, т.е. модифицировать ювенильную «подпесню», придавать ей специфическую структуру и видоизменять ритм.
У млекопитающих взаимное запечатление индивидуальных отличительных признаков родителей и детенышей и установление контактов между ними происходят в разные сроки после появления детеныша на свет – в зависимости от степени зрелорождения, но чаще всего в первые часы жизни новорожденного. Детеныш одногорбого верблюда, например, издает первые звуки еще во время самих родов, а уже час спустя он в состоянии воспроизвести почти все звуки, свойственные его виду, поэтому уже с момента рождения начинается интенсивный акустический контакт между ним и его матерью. Дж.П. Скоттом и рядом других ученых было доказано, что у собак и других видов псовых существует критический период, в течение которого только и возможно такое установление контактов с материнской особью и остальными щенками данного выводка.
Б
ольшое
значение для формирования общения
имеет активное установление физического
контакта с поверхностью матери и
собратьев, в прижимании к ним. Об этом
свидетельствуют, в частности, эксперименты
Г. Харлоу с сотрудниками. Было показано,
что детеныши предпочитают запечатленный
холодный макет даже обогреваемому
(Рисунок 6).
Рисунок 6.
Замещающая мать (матерчатая) в экспериментах Г.Ф. Харлоу
Было доказано (Дж.П. Скотт), что у млекопитающих в раннем постнатальном онтогенезе существуют критические периоды трех типов: для процессов научения, стимуляции физиологических процессов и формирования общения. Если в течение критического периода последнего типа детеныш не имеет возможности установить связи с особями своего вида, он впоследствии может оказаться совершенно неспособным к общению с себе подобными и во всяком случае будет испытывать большие затруднения в коммуникативном, а также воспроизводительном поведении.
Важную роль в развитии общения выполняют игры животных. В их рамках не только происходит овладение жизненно важными действиями (нападение, оборона, выжидание в укрытии…), но и активное усвоение норм общения, принятыми в данном сообществе животных. В игре оттачивается способность координировать свои действия с действиями сородичей. Для этого используется особенная сигнализация. У детенышей псовых «приглашение» к игре осуществляется с помощью особой манеры приближения к партнеру, специфическим раскачиванием головы из стороны в сторону, пригибанием книзу передней части туловища, сопровождающимся его раскачиванием или небольшими прыжками из стороны в сторону на виду у партнера, поднятием передней лапы в сторону партнера и т.п.
О пагубных последствиях лишения молодых обезьян возможности играть со сверстниками (или другими животными) убедительно свидетельствуют эксперименты многих исследователей (в частности, Г.Ф. Харлоу). Нарушения обнаруживаются у взрослых особей прежде всего в их неспособности к нормальному общению с себе подобными, особенно с половыми партнерами, а также в материнском поведении.
*Язык животных и членораздельная речь человека
У современных обезьян средства общения, коммуникации отличаются не только своим многообразием, но и выраженной адресованностью, побуждающей функцией, направленной на изменение поведения членов стада. Н.А. Тих отмечает также большую выразительность средств общения обезьян и их сходство с эмоциональными средствами коммуникации у человека. Коммуникативная функция языка (у животных) заключается в следующем:
сплочение сообщества,
индивидуальное опознавание,
сигнализация о местонахождении (птенца или «хозяина» индивидуального участка),
привлечение полового партнера,
сигнализация об опасности,
импонирование или запугивание и т.д.
Однако в отличие от человека, как считает Н.А. Тих, коммуникативные средства обезьян – как звуки, так и телодвижения – лишены семантической функции и поэтому не служат орудием мышления. Все указанные функции всецело остаются в рамках чисто биологических закономерностей. Принципиальная характеристика языка животных – выражение индивидуумом своего внутреннего состояния, а не обозначение его. Конкретный смысл того или иного коммуникативного сигнала в ряде случаев вскрывается благодаря самой структуре ситуации. Например, некое животное выражает недовольство, агрессивное беспокойство или злость в момент вторжения другого животного на территорию, на которую оно заявляет права владения. Благодаря дополнительной ситуативной информации, которая задает контекст данной реакции (запахи, предыстория вторжения, сложившиеся нормы отношений), актуальное выражение эмоционального состояния получает (ситуативный) смысл стремления изгнать интервента с занятой территории.
Другое важное отличие языка животных от человеческой речи состоит в том, что их язык всегда представляет собой генетически фиксированную систему, состоящую из определенного для каждого вида ограниченного количества сигналов. Тогда как человеческая речь постоянно обогащается новыми элементами путем создания новых комбинаций из составляющих ее акустических компонентов. Например, люди используют множество различных языков – каждый народ говорит на своем. Многие люди знают два языка и более. И это только по отношению к естественным языкам. А ведь кроме них человечество создало немало искусственных языков – математических, профессиональных, технологических и пр. И постоянно продолжает создавать все новые.
*Антропогенез общения
У непосредственных предков человека подростки должны были усваивать традиции и умения, сформировавшиеся у предшествующих поколений, перенимать опыт старших членов сообщества, а последние, особенно самцы, должны были проявлять не только взаимную терпимость, но и умение сотрудничать, согласовывать свои действия. Всего этого требовала сложность совместной охоты с применением различных предметов (камней, палок) в качестве орудий охоты. Одновременно на этом этапе впервые в эволюции приматов возникли условия, когда появилась необходимость в обозначении предметов, и без этого нельзя было обеспечить согласованность действий членов стада при совместной охоте.
Становление человеческих форм общения происходило по нескольким направлениям.
Подражание как форма передачи социального опыта. Большой интерес для понимания зарождения человеческих форм общения представляет описанное К.Э. Фабри «демонстрационное манипулирование» у обезьян. Как правило, это довольно сложный сценарий заигрывания и последующей имитации. Объект манипулирования при этом всегда выступает как некий посредник в общении между «актером» и «зрителями»: действия, выполняемые с неким предметом на глазах у сородичей, действительно сильно смахивают на выступления артиста, демонстрирующего свои возможности в обращении с объектом манипуляций. Для «актера», похоже, очень важно, чтобы за ним наблюдали… Некоторые из «зрителей» вскоре пытаются проделать нечто схожее с тем, что демонстрировал актер. Часть из этих действий могут «прижиться» в стаде, поэтому демонстрационное манипулирование имеет прямое отношение к формированию «традиций» у обезьян. По крайней мере в отношении питания известно, что «пищевые опыты» ставят преимущественно молодые особи, подходящие виды пищи или средства ее добывания затем перенимаются сородичами.
По мере развития стадных отношений в общественные люди совершенствовали свои подражательные способности, копируя различные элементы поведения друг друга, закрепляя в совместном опыте наиболее полезные из них. Как предпосылку мы можем иметь в виду такую способность, но сама по себе она еще не показывает нам формирование человеческого общения. По крайней мере до сих пор не зафиксировано ни одного случая возникновения новых средств общения у приматов посредством подражания. Даже если обученная человеком обезьяна и использует полученные средства коммуникации в стаде, эти новации в большинстве случаев так и не приживаются.
Важная линия развития может быть отмечена в самом факте «демонстрационного манипулирования». Наличие предмета общения – одно из ключевых звеньев в процессе становление человека и собственно человеческого взаимодействия. В развитых формах общения иногда бывает трудно выделить отдельно предмет и собственно общение по поводу, но таковой всегда находится (Д. Леонтьев …). Вероятно, развитие человека и человеческого общения было напрямую завязано на развитие предметов взаимодействия – повышения их разнообразия, усложнение, интериоризация и проч.
Возникновение проблемы взаимопонимания. Большинство средств коммуникации, которыми пользуются животные, устроены так, что служат средством указания на актуально присутствующий в наличной ситуации объект или явление. Особенность таких средств состоит в том, что они неотъемлемы от самой ситуации и свою сигнальную функцию исполняют (приобретают) только в составе актуально представленной ситуации. Например, так называемый сторож не подает сигнал опасности, а просто сам пугается – это уже его сородичи воспринимают звуки в качестве такого сигнала. Человеческим приобретением является широкое использование новых средств указания: к типично животным (плач, крики, телодвижения…) добавляются указательные жесты, и искусственные средства, такие как закрепленные палочки, напоминатели (узелки, зарубки и пр.).
По мнению А.М. Лобка (1997) первым таким культурным средством могли стать каменные метки: сколы, сделанные на круглой гальке, хорошо заметны, привлекают (почти принудительно) к себе внимание, актуализируют переживания о той ситуации, в которой такой скол был сделан. Такие каменные средства способны были выводить человека за пределы наличной ситуации: чудо заключалось в том, что взгляда на скол было достаточно, чтобы снова – субъективно – оказаться в исходной ситуации. Глубокое удивление по данному поводу формировало индивидуальные смыслы, изначально являвшихся тайной данного существа, в принципе недоступной для других. Недоступной, поскольку пра-человек не обладал средствами указания на ту исходную ситуацию.
Трудно сказать, насколько животным характерно состояние невыразимости индивидуальных смыслов, да и вообще, существует ли потребность в самовыражении. Ясно лишь, что они – в принципе – готовы к тому, чтобы иметь потребность быть выделенным среди других как индивидуальная особь. По крайней мере, опыт приручения животных показывает, что такие качества (и потребности) легко формируются у высших животных.
Что касается человека, то наличие сильных индивидуальных порывов порождало действия, затрагивавшие интересы его соплеменников. Кроме того, каменные прото-знаки, указывавшие на ситуации, могли указывать и на коллективные события: например, в неком месте все были сильно напуганы сильным животным, но сумели победить его. Последующее разыгрывание исходного сценария вокруг того же камня-метки (сделанной, возможно, случайно, а затем и преднамеренно) – это уже телесное указание на произошедшее событие. Здесь совершается еще одно чудо – каждый чувствует примерно одно и то же состояние, вспоминает единое-для-всех событие – и таким путем эмоционально понимает (!) другого. Это удивление от узнавания, сопереживания, сопричастности приводило к разрядке накопившихся переживаний, к частичному успокоению. Но главное в том, что при этом возникла собственно человеческая потребность в понимании, встала задача взаимопонимания. Парадокс в том, что только созданное семантическое (знаковое, смысловое) измерение не только объединяло людей, обеспечивало возникновение особого состояния (чуда) взаимного понимания, взаимной индукции коллективного воспоминания, перенесения в иную реальность. Одновременно создавались предпосылки для появления проблемы точности понимания друг друга.
Возникновение семантической реальности. В ходе формирования человека современного типа люди переходили от индексных средств, характерных для животных, к символическим, а затем и к собственно знаковым. В ряде случаев некоторые искусственные средства концентрировали в себе целостную ситуацию: шаманский бубен указывал на функцию шамана, на ритуалы и другие реалии племенной жизни. На что именно он указывал, часто становилось ясным из самой ситуации. Но в указании содержалось гораздо больше, чем в самом бубне. Такие средства постепенно превращались в символы.
Решительный переход на новый уровень развития сигнальности состоял в том, чтобы зарисовывать указатели, использовать такие заместители вместо самих предметов. Так символы постепенно превращаются в знаки. Особенность знака состоит в независимости от ситуации, в том, что их комбинирование позволяет создавать (описывать) разнообразные ситуации, даже создавать совершенно новые. Вместо реальных плача, крика, телодвижений и эмоций средствами указания могли стать их знаковые заместители – слова.
Вся сложная система знаковых заместителей реальных предметов, явлений и событий составляла семантическую реальность (виртуальную по отношению к непосредственно воспринимаемой), расширяла возможности обозначения смыслов (коллективных и индивидуальных), сообщения о них друг другу. Общение получало свой собственный субстрат – семантическую реальность, только в рамках которой оно и смогло стать собственно человеческим.
Пути накопления и развития коммуникативных средств:
1. Через звуковое сопровождение ритуальных и орудийных действий: звуки-имитации, помещенные в ритуально-мифологический контекст, приобретают дополнительные значения, заимствуя мифологическую семантику от ситуации, в которой они используются. Закрепление за теми или иными звуками предметной референции (отсылки к исходной ситуации и действиям в ней) создавало возможность использования этих звуков в качестве знаков.
2. Включение освободившихся благодаря прямохождению рук в процесс взаимодействия между людьми: указующие или имитирующие жесты позволяли существенно облегчить понимание друг друга.
3. Использование ритуальных действий вне контекста ритуала позволяло сделать (с помощью уже известных средств) отсылку к тому или иному мифосемантическому содержанию или любой иной реалии мира, о которой речь велась во время ритуального действия.
4. Через использование орудийных движений в функции коммуникативных средств: если «совершить» орудийное действие, например, метание копья или разведение огня, без использования применяемых при этом орудий, то это действие превращается в жест – указание на соответствующее действие.
5. Постепенное оформление (возникновение) речи как системы знаковых средств, используемых в рамках ритуальных процедур, затем могло использоваться и вне породившего речь мифосемантического контекста.
Таким образом, собственно человеческое общение, вероятно, складывалось двумя путями. С одной стороны, смысловая сторона общения – стремление к объединению, потребность в понимании, в поддержании общности – культивировалась и развивалась в основном в мифо-ритуальных рамках. Это были: выражение индивидуальных смыслов, объединение и согласование их с коллективными, выделение МЫ-идентичности среди множества других племен (например, «мы – Красные Попугаи, они – Водяные Крысы»). С другой стороны, операциональная сторона общения – взаимодействие, координация, согласование усилий и используемых средств – могла развиваться не только в ритуальных рамках, но и в повседневных занятиях: собирательстве, охоте, развлечениях и пр. Правда, сами эти повседневные занятия тоже в значительной степени были ритуалами со своим мифологическим наполнением.
Следовательно, общение первоначально развивалось на основе кинестетических и визуальных средств, дополненных звуковыми, но пока еще не речевыми сигналами. Смыслы же общения задавались ритуальной ситуацией, где «словом» являлось все – действия, звуки, предметы и пр. Собственно же речь появилась в основном как средство повествовательного изложения (вначале фрагментарного и противоречивого) мифологических смыслов. Но именно в речи смыслы и несущие их средства объединились в единство, которое постепенно составляет основное тело того, что мы называем общением.
Выделение речи в самостоятельный класс коммуникативных средств привело к формированию речи как специфически человеческой формы общения, в основе которой лежат некоторые филогенетические предпосылки, но сущность свою общение людей приобретает не столько потому что речь используется в качестве средства коммуникации (это уже последующая роскошь), а в силу заложенных смыслов, суть которых восходит к потребности к самовыражению, к взаимопониманию, к объединению. В речи эти устремления нашли лишь свое знаковое выражение, постепенно осознанное как нормативные регуляторы процесса общения.
Но архаическая фаза развития общения не исчезла при этом бесследно, а легла фундаментом в сознании человека, определяя смыслы (потребности) общения и невербальные средства взаимодействия. Именно поэтому мы столь чувствительны – и столь же неосознанно! – к информации, полученной по внеречевым и паралингвистическим каналам: здесь оживает вся история нашего становления как людей общающихся.