2. Взаимодействие и взаимопереход поэтического и прозаического в языке.

Проза и поэзия взаимообусловлены: они возникают, развиваются и существуют только в постоянной корреляции, во взаимодействии и взаимопереходах. Это принципиально важное теоретическое положение.

Вся суть концепции Потебни – в исследовании взаимодействия слова поэтического и прозаического. Его филологическая установка всегда двуедина: с одной стороны, она направлена на познание специфических закономерностей и особенностей художественной речи; с другой – на сопоставление и сопряжение ее внутренних законов и особенностей с законами прозаического языка и с общими процессами развития языка и мышления.

Каковы же основные моменты теории взаимодействия поэтического и прозаического языка у Потебни?

Здесь важны три принципиальные положения.

1) ПОЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ. «Все значения в языке по происхождению образны, каждое может стать с течением времени безóбразным. Оба состояния слова, образность и безóбразность, равно естественны»¹.

Что это означает?

1.1) В динамическом (диахроническом, историческом) аспекте: образность и безобразность – это два состояния одного и того же слова: «Каждое слово, насколько простирается наш опыт, непременно проходит через то состояние, в котором это слово есть поэтическое произведение» [530].

1.2) В функциональном аспекте: а) слова делятся на образные (поэтические) и безóбразные (прозаические); б) в одном контексте слово может быть образным, в другом – безóбразным.

1.3) В аспекте процессуально-психологическом: безóбразное состояние слова – статично: такое слово «есть временный покой мысли»² (относительно, конечно); значение научного термина, например, должно быть точно очерчено, постоянно, равно самому себе; образное состояние слова динамично («тогда как образность есть ее [мысли – С.С.] новый шаг»³), новый толчок, за которым следует ее обогащение, анализ, вычленение существенного, превращение в понятие, т.е. снова в безóбразное, статическое (опять-таки относительно и временно) состояние.

Так что слово «мерцает», как мерцают звезды в небе, «мерцает» и в словоупотреблении, в контексте, и в своем историческом развитии и функционировании; оно может быть то образным, то нет. Кроме того, элементы «х» (значение) и «а» (образный признак, представление, внутренняя форма) в понимании, восприятии могут быть разными, могут быть меньшими и большими по объему и по яркости (это зависит от воспринимающего сознания – и об этом подробно речь пойдет ниже). Это положение теории Потебни о текучести «образного» и «прозаического» состояний слова является одним из краеугольных; из него выводятся другие положения, конкретизирующие и развивающие его концепцию взаимопереходности поэтического и прозаического языков (поэтического и прозаического состояний слова в языке и в художественном произведении).

2) ПОЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ касается динамики процесса переходов слова из одного состояния в другое.

Всякое слово при своем происхождении или создании образно: «Мы можем сказать вообще, что первоначально, во время своего возникновения, всякое слово без исключения состоит их трех элементов: во-первых, членораздельного звука, без которого слова быть не может, во-вторых, представления и, в-третьих, значения слова» [535]. Но в дальнейшем оно может утратить внутреннюю форму и стать безóбразным, двучленным. Вот как Потебня описывает этот процесс: «Как для определения поэзии обращаемся к слову с живым представлением, так для генетического определения прозы следует взять во внимание следующее. Жизнь такого [т.е. образного, поэтического – С.С.] слова с внутренней стороны состоит в том, что около представления собираются выделенные из чувственных образов признаки, пока представление не станет с ними в противоречие [ср. хрестоматийный пример: красные чернила – С.С.] или не потеряется в их массе как несущественное. Тогда слово теряет представление и остается лишь звуковым посредником между познаваемым или объясняемым и объяснением» [365]. И дальше Потебня приводит следующую выразительную и точную параллель: «Поэтому, если значение слова для мысли вообще, без различия двух его состояний, можно сравнить с употреблением условных ценностей в торговле, то слово образное – деньги [т.е. по тогдашнему смыслу – золото или серебро, вещества, имеющие собственную материальную ценность и множество соответствующих признаков – С.С.], (а слово) безóбразное – ассигнации и векселя» [365] [т.е. бумажки, не имеющие сами по себе, без учета их условной стоимости, никакой ценности – С.С.]. Сравнение поэтического слова с золотом, а прозаического с бумажными деньгами (т.е. условными знаками ценности) надо признать весьма выразительным.

Однако процесс утраты образности словом не является окончательным и необратимым.

Слово, утратив образность, даже сделавшись понятием, может вновь пробудить потенции угасшей в нем внутренней формы и служить новым поэтическим, образно-творческим задачам. При этом происходит непрерывное превращение безóбразных слов в образные и наоборот. Внутренняя форма слова то блекнет, тускнеет, забывается, то пробуждается, проявляется вновь и начинает играть обновленными красками и оттенками, вызывает к жизни новые поэтические образы.

Потебня все время показывал, как рождается поэтический образ из слова неóбразного. Вот один из таких анализов: «Есть слова с потерянным представлением, относительно которых мы не можем сказать, что они значат, например, слово дом…Мы не знаем, по каким признакам возникло слово дом. Но если из этого слова сделать новое слово, то для этого нового значения из прежнего значения будет взято представление, образ. Например, если сказать, что такой-то юрист до такой степени познакомился с известным юридическим делом, что он в нем дома, то здесь из значения слова дом для нового значения взят один только признак, именно что известное лицо чувствует себя в этом юридическом деле так, как чувствует себя в своем доме. Здесь слово с новым значением становится опять поэтическим произведением» [535].

Этот пример показывает, что восстановление утраченной внутренней формы в слове одновременно означает развитие его значения, т.е., с точки зрения Потебни, создание нового слова, с новым значением [см. 201].

3) ПОЛОЖЕНИЕ ТРЕТЬЕ: одно и то же слово в разных случаях и в разном контексте может одинаково выражать и чувственный образ, и отвлеченное понятие [166]. Это зависит а) от функции слова в данном контексте; б) от характера восприятия его слушающим. «Слово солнце может возбуждать одно только воспоминание о светлом солнечном круге; но не только астронома, но и ребенка или дикаря оно заставляет мыслить ряд сравнений солнца с другими приметами, то есть понятие, более или менее совершенное, смотря по развитию мыслящего, – например, солнце меньше (или же многим больше) земли; оно колесо (или имеет сферическую форму); оно благодетельное или опасное для человека божество (или безжизненная материя, вполне подчиненная механическим законам и т.д.). Мысль наша по содержанию есть или образ, или понятие; третьего, среднего между тем и другим, нет» [166]. Следовательно, одно и то же слово в разных контекстах может быть и образом, и понятием; отвлеченное, безóбразное может служить воплощению образного, конкретно-чувственного.

Чем определяются эти процессы динамики взаимопереходов?

Во-первых, контекстом, конкретной речевой ситуацией. В этом смысл известного парадокса Потебни о новом рождении слова при каждом новом употреблении. В КОНТЕКСТЕ художественной речи безóбразное слово получает новое значение и качество, обнаруживает поэтические потенции, открывается в новом смысле и новыми своими гранями, которых прежде не имело. «Какою бы частью речи ни было не только метафорическое, но вообще всякое иносказательное слово, его иносказательность узнается только по контексту…– писал Потебня. – Вообще всякое значение слова узнается только по контексту»¹

Во вторых, сочетанием слов. «Элементарная поэтичность языка, то есть образность отдельных слов и постоянных сочетаний, как бы она ни была заметна, ничтожна сравнительно со способностью языков создавать образы из сочетания слов, все равно, образных или безóбразных» [370]. Например, слова «гаснуть» и «веселье» сами по себе, в отдельности, безóбразны, но в сочетании «безумных лет угасшее веселье» оба приобретают образное значение: веселье – угасающий свет.

Общий вывод Потебни: «Нет такого состояния языка, при котором слово теми или иными средствами не могло бы получить поэтического значения» [210].

Таким образом, 1) есть поэтические и прозаические элементы в языке и 2) прозаическое может стать поэтическим и наоборот. Поэтому в языке и в человеческом сознании «поэзия и проза… – это не какие-нибудь временные формы мысли, от которых человечество может отделаться с развитием, а формы постоянные, находящиеся в известном взаимодействии» [487].

Как писал Д.Н.Овсянико-Куликовский, «никакое искусство не обходится без участия прозы языка и обыденной мысли. Поэтическая речь-мысль отнюдь не состоит из сплошных тропов. И в «лаборатории» художественного творчества мы сплошь и рядом встречаемся с загадочным процессом превращения самой обыкновенной, самой «пошлой» прозы языка и мысли в высокую, в чистейшую поэзию художественных образов» [О.-К., 1, 126].

Александр Веселовский поставил важнейшую и сложнейшую научную (и не только языковую) проблему превращения непоэтического в поэтическое, неэстетического в эстетическое. А.Потебня попытался раскрыть сам механизм этого превращения на уровне мельчайшей клеточки – слова (и – как мы увидим дальше – не только на этом уровне). Он научно исследовал те «законы» вечного обновления слова, о которых К.Бальмонт сказал поэтически-образно:

Слова – хамелеоны, Они спешат меняться.

Они живут спеша, Являя все цвета,

У них свои законы – Поблекнут, обновятся,

Особая душа. И в том их красота…

В связи с этим возникает вопрос: каков ресурс поэтичности в языке, как он меняется: уменьшается, увеличивается или сохраняет некий постоянный баланс? Это вопрос, ответ на который приводит Потебню еще к одному принципиальному положению его теории, которое можно сформулировать как «закон сохранения поэтической энергии языка».