!Учебный год 2024 / Лекции Салтыковой

чем о подлинности такого же устава, приписываемого св. Владимиру. Подобно этому последнему памятнику, устав Ярослава, несомненно, образовался путем частной кодификации норм церковного права, вызванной исторической, т. е. жизненной необходимостью, перенести в сферу церковного суда ту же самую систему вир и продаж, какая принята в Русской Правде».

Павлов А.С.

Ключевский В.О. также полагал, что устав князя Ярослава являлся

«сверстником» Русской Правды и определял его происхождение первой половиной XII в. Митрополит Макарий (Булгаков) указывал, что великий князь Ярослав «дал Церкви устав уже под конец своей жизни, при митрополите Илларионе», называя его «продолжением и подробнейшим раскрытием устава Владимирова». С.В. Юшков полагал, что самому князю Ярославу Владимировичу принадлежала лишь его вводная и заключительная части, а остальная часть устава (так называемый «Судебник») сложилась к середине XII века. Также и Я.Н. Щапов относит создание первоначального архетипа устава к XI – началу XII вв., а упоминание в тексте устава о составлении его князем Ярославом по согласованию с митрополитом Илларионом расценивается ученым как вполне достоверное (таким образом,

время создания устава – 1051 – 1054 гг.). По мнению А.А. Зимина,

первоначальный текст устава лучше всего сохранился в его Краткой группе списков Восточно-Русской редакции и был создан в канцелярии митрополита Киприана, то есть в конце XIV – начале XV вв.

Митрополит Макарий (Булгаков) разделял все списки устава на три редакции: Краткую, Среднюю и Пространную. Я.Н. Щапов, подготовивший и опубликовавший все известные списки устава (их насчитывается около

100), разделяет их на шесть редакций: Краткую, Пространную, а также возникшие в результате переработки этих двух старших редакций Румянцевскую, Тарновскую, Устюжскую и Заподно-русскую. Самые ранние из дошедших до нас списков датируются второй четвертью XV в., самые поздние – XIX в. По мнению Я.Н. Щапова, Пространная редакция возникла раньше Краткой (в XII – первой четверти XIII в.) в результате переработки

первоначального архетипа. Создание же Краткой редакции, по мнению ученого, можно связывать с именами московских князей Семена (1340 – 1353) или Ивана II (1353 – 1359) и митрополитов Феогноста или св. Алексия.

Однако, несмотря на более позднее возникновение, Краткая редакция лучше сохранила архетип устава. Согласно исследованию А.А. Зимина, устав Ярослава сохранился в двух редакциях: Восточно-русской и Западно-русской

(последняя, известная по списку 1499 г., основана на первой редакции).

Восточно-русская редакция состоит из двух групп: Краткой и Пространной;

древнейшей из них является Краткая группа.

Устав Ярослава уже является «довольно пространным и стройным церковным судебником» (Ключевский В.О.), еще более расширяющим сферу епископского суда, устанавливающим систему наказаний и порядок судопроизводства по тем делам и над теми лицами, которые только перечисляются уставом св. Владимира. Следуя классификации В.О.

Ключевского, можно разделить дела церковно-судебного ведомства на три разряда (Восточно-русская редакция. Краткая группа (с дополнительными

(новыми) статьями из Пространной группы):

1. Дела «греховные», без элемента преступности – судит только

епископ, без участия княжеского судьи. Например: за колдовство

(«волхование, чародеяние») - женщина наказывается мужем («казнит ее, а не лишиться») и штрафом митрополиту. Инцест, или половая связь кровных родственников, а также духовных родственников (крестного отца и крестной матери) и свойственников, скотоложство – наказываются штрафом епископу и епитимией. Вступление мужчины во второй брак, без расторжения первого

(«оженится иною женою, со старою не распустився») – наказывается

«виной» перед епископом (вероятно, штрафом), а также предписанием жить со старой женой, а новую жену («молодую») отправляют в «дом церковный»

(вероятно, в монастырь). Если же изменяла жена (если «пойдет» жена от своего мужа за другого мужа или будет изменять своему мужу), то для нее объявлялся недействительным не только второй брак, но и первый, ее

отправляли в монастырь, а «новоженя» (незаконный муж, сожитель) платил штраф митрополиту. Штрафом в пользу церковной власти наказывались также драки между женщинами («две жены биються») и избиение женой мужа («жена мужа бьет»). В случае рождения внебрачного ребенка -

девушку или замужнюю женщину, которая «дитяти добудет» полагалось,

осудив, отправить в дом церковный.

Интересно отметить толкование исследователями двоеженства в

собственном смысле, то есть одновременного сожительства с двумя женами

(«две жены кто водит»): 1) Согласно комментариям А.А. Зимина, М.Ф.

Владимирского-Буданова, при законном первом браке («держати по закону»)

муж имеет еще вторую, незаконную, жену («которая подлегла»). В этом случае виновный платит штраф епископу, незаконную жену отправляют в монастырь, а законная жена остается с мужем, причем он не должен ей причинять зла («лихо водить ю»), иначе ему полагается «казнь». 2) По мнению Н.А. Семидеркина, устав преследует языческое двоеженство: слово

«водит» указывает на то, что церковного брака ни с одной из жен, возможно,

и не было заключено, обе жены могли быть «водимыми» (это понятие употребляется в «Повести временных лет» для обозначения языческих жен),

тем не менее, такое положение не допускается церковным правом.

Предписание «а первую держати по закону» означает требование оформить брачные отношения, согласно церковному закону, венчанием. Если муж продолжал жить с ней в языческом браке, невзирая на предписание церковного суда («а иметь лихо водити ю»), его полагалось «казнию казнити». Применение наказания в виде заключения в церковном доме

(монастыре) ко второй жене, указывает на то, что Церковь отстаивала принцип единобрачия, как в случае заключения церковного брака, так и в случае, если языческий брак не был оформлен Церковью. Желание супругов жить в полигамном браке расценивалось как преступление.

О стремлении Церкви найти компромисс с действительностью языческой Руси свидетельствует и норма устава о разводе по взаимному

согласию супругов («если муж с женой по своей воле роспуститься»):

произвольное расторжение брака запрещается и наказывается штрафом, как в случае венчанного, церковного брака, так и в случае невенчанного,

языческого брака (правда, штраф во втором случае в два раза меньше, чем в первом). По свидетельству митрополита Иоанна II (1080 – 1089), церковные браки в те времена заключали лишь бояре и князья, народ обходился без

«благословения и венчания», устраивал свадьбу «с плясаньем, гуденьем и плесканьем» («Церковное правило митрополита Иоанна к Иакову черноризцу»). По замечанию М.Ф. Владимирского-Буданова, произвольное расторжение брака по взаимному согласию супругов, хотя и запрещалось, но на практике допускалось вплоть до XVIII века.

О временном компромиссе христианства с язычеством свидетельствует еще одна норма Пространной группы Восточно-русской редакции устава о нарушении сговора о браке. При сговоре совершался обряд «краяния», то есть разрезания на куски сыра и хлеба в честь Рода и Рожаниц – языческих идолов наших предков, олицетворявших собой идею судьбы и счастья.

Описание этого обряда есть в Домострое (XVI в.), но и в церковном уставе Ярослава Мудрого мы находим указание на этот обряд: слова «про девку сыр краян будет» означают совершение брачного сговора. Если же впоследствии жених отказывался от брака, то он или его родителя должны были заплатить

«за сыр», возместить расходы на угощение, заплатить невесте «за срам», т. е.

за оскорбление, а также заплатить штраф в пользу церковной власти.

2. Дела греховно-преступные, где нарушаются не только

церковные каноны, но и государственные законы – суд имеет смешанный

характер: судит княжеский судья с участием судьи церковного.

Например: языческая форма совершения брака путем похищения девушки

(«умчит девку или насилит», то есть «умычка» устава св. Владимира),

изнасилование девушки и женщины («пошибание») односторонний развод по инициативе мужа без вины жены («роспуст»), оскорбление женской чести

бранным словом, – наказываются штрафом в пользу епископа, женщина («за срам») получает вознаграждение, равное сумме штрафа (причем, размер денежных взысканий устанавливается в зависимости от социального положения женщины, но, женщины только свободного состояния – дочери или жены боярской или простого человека), а третья часть санкции,

собственно уголовное наказание, обозначена словами: «а князь казнит»,

которые по-разному переводятся исследователями. В.О. Ключевский считает,

что речь идет о телесном наказании; М.Ф. Владимирский-Буладанов, К.А.

Неволин рассматривали «казнь» как уголовное наказание вообще: князь или устанавливал по своей воле денежное наказание вдобавок к церковному

(именно так переводит слова о «казни» Н. Калачев) или судил на основании греческих законов («можно предположить, что телесные наказания болезненные и членовредительные прежде всего были применены к преступлениям, подлежащим суду церковному на основании Прохирона и Эклоги» - М.Ф. Владимирский-Буданов). Преосвященный Макарий

(Булгаков) полагает, что «умычка», «пошибание» и другие преступления устава, которые считаются уже не только грехом и подлежат двойному наказанию, рассматривались церковным судом, а после него преступник для

«казни» отсылался к светской власти. По мнению Я.Н. Щапова, слова «а

князь казнит» указывают лишь на то, что исполнение решений епископа о денежных взысканиях возлагалось на государственный аппарат князя,

поскольку Церковь своим аппаратом не обладала. По мнению В.О.

Ключевского, наказания устава за оскорбление женской чести стали «первым опытом пробуждения в крещеном язычнике чувства уважения к нравственному достоинству личности человека». Хотя, пока эти наказания строятся на принципе права-привилегии.

К греховно-преступным делам устав также относит: прелюбодеяние мужа («если муж от жены блудит»), которое не являлось поводом к расторжению брака ни в Византии, ни, вероятно, на Руси; однако и безнаказанным такое поведение также не оставалось: устанавливаются

«вина» мужа перед епископом (можно предположить здесь епитимию или (и)

денежный штраф) и княжеская «казнь». Непочитание детьми родителей (сын бьет отца или мать) – епископу в «вине» (штраф, епитимия) и «волостельская казнь» (светское наказание, налагаемое волостелем – управителем волости);

кража между супругами – епископу «в вине» с князем «на-полы» (общий суд,

штраф делится пополам),; убийство («бои и убийство, и душегубство») во время свадьбы, или свадебных боев - наказывается штрафом («вирой») князю пополам с епископом; поджог (если кто «зажжет» двор или гумно, или что иное) – наказывался штрафом в пользу епископа и княжеской «казнью».

Вновь можно отметить противоречие между церковным уставом и Русской Правдой, согласно которой дела о краже, убийстве и поджоге составляли судебную компетенцию князя (ст.ст. 6, 7, 34, 35, 43, 83

Пространной редакции). Но участие Церкви в суде и наказании виновных в краже и убийстве объясняется особым родом этих преступлений: в уставе речь идет о краже между супругами (такого рода кража не предусмотрена ни Русской Правдой, ни другими нашими древними законами (вмешательство Церкви в эту (семейную) сторону уголовного права весьма естественно и даже необходимо); и об убийстве во время свадебного сговора («сговорное»),

во время свадьбы, или свадебных боев («свадебное»), которые являлись обычной принадлежностью языческих игрищ. В церковных правилах и поучениях содержатся предписания отказывать в отпевании убитых в таких

«беззаконных боях» (например, в «Поучении» новгородского архиепископа Ильи (Иоанна) 1166 г.), а правила Владимирского собора 1274 г. запрещают также хоронить убитых в «бесовских боях близ церквей». М.Ф.

Владимирский-Буданов полагает, что в числе указанных (семейных)

преступлений следует подразумевать: отцеубийство, детоубийство,

мужеубийство, женоубийство и братоубийство. Данное предположение связано с «молчанием» Русской Правды о преступлениях такого рода.

Что касается поджога, то, по мнению М.Ф. Владимирского-Буданова,

А.А. Зимина, норма устава свидетельствует о стремлении составителя

памятника расширить круг подведомственных Церкви дел за счет сужения княжеской юрисдикции: по-видимому, речь шла о защите имущества церковных владений от посягательства. Согласно предположению Н.А.

Семидеркина, данный состав включен в церковный устав в связи с тем, что,

наряду со злоумышленниками, в число преступников включались и пироманы. Церкви предоставлялось лишь право участия в доходах от дел о поджогах: 100 гривен штрафа, указанные в уставе, - это отчисление в пользу епископа от общего количества вырученных в результате «потока и разграбления» денег (остальные деньги, по ст. 83 Пр. Пр., делились между потерпевшим и князем).

3.Дела лиц духовного ведомства судятся церковной властью.

Например, священники, их жены, монахи и монахини за блуд, пьянство и другие проступки против правил установленной для них дисциплины подлежат суду епископа без участия мирской власти – «и во что их осудить,

волен». Кроме того, устав Ярослава повторяет постановление устава св.

Владимира о подсудности «церковных людей» суду епископа (или митрополита) по всем делам, духовным и светским.

В первых же строках устава Ярослава Мудрого содержится ссылка на два источника: устав св. Владимира («по данью отца своего») и греческий Номоканон. Но, во-первых, в отличие от устава св. Владимира, устав

Ярослава устанавливает санкции за совершение преступлений против

христианской веры и Церкви, нравственности, семьи. А, во-вторых, эта

система наказаний противоречит византийскому церковному праву: помимо духовного наказания (различные формы отлучения от Церкви (епитимии),

ссылка в монастырь для исправления), мы видим светскую санкцию -

штрафы (применяемые духовным судьей) в пользу епископов, а также в пользу пострадавших, что роднит устав Ярослава с Русской Правдой,

применявшей почти исключительно меры имущественной ответственности.

По мнению Н.А. Семидеркина, возможность закрепления в уставе типично

русской системы наказаний открылась благодаря тому, что митрополичью кафедру возглавил русский по происхождению Илларион. Вряд ли подобная акция могла быть осуществлена раньше, когда русскую православную Церковь возглавляли воспитанные на образцах византийской правовой мысли греческие митрополиты. Возможно, именно поэтому в уставе св.

Владимира отсутствуют указания на меры ответственности за церковные преступления: византийская система наказаний оказалась непригодной для Руси, а закрепить в законе обычно-правовую русскую систему не позволяли,

по видимому, убеждения митрополитов из Византии и их зависимость от Константинопольского патриарха.

Таким образом, церковный устав Ярослава Мудрого является

примером компромисса между византийской правовой системой и

русским обычным правом.

Русская православная Церковь стала новым миром, новым обществом для языческой своеобразной среды славяно-русских племен. Объявив войну язычеству, церковные уставы князей св. Владимира и Ярослава Мудрого,

вместе с тем, стали очень важным источником для изучения обычного права древней Руси, народного правосознания первоначальной эпохи русской истории. История принятия Русью христианства доказывает нам, насколько долгим и сложным был этот путь, как много он потребовал мужества,

таланта и нравственной чуткости у народа, вступившего на него, и у правительства, которое повело народ за собой.

Достаточно быстрый, мирный и успешный ход христианской миссии св. князя Владимира и его преемников во многом объясняется мудрой,

осторожной, планомерной политикой русского правительства, избравшего главным средством приобщения языческого народа к новой вере не насилие

(крещение новгородцев «огнем и мечом» является горьким, но неизбежным,

при такой грандиозной реформе, исключением), а христианскую проповедь,

убеждение, учение. Кроме того, успехи миссионерской деятельности на Руси

связаны с особенностями языческого мировоззрения вообще и с особенностями русского язычества в частности.

Всякий язычник в религиозных вопросах является принципиальным универсалистом. По его воззрению, заведывание всей вселенной разделено между столькими группами национальных божеств, сколько наций существует в человеческом роде.

«Если представителям монотоистических вероисповеданий религиозная истина представляется самодовлеющим целым, принадлежащим им во всем объеме, и по закону противоречия, исключающим все другие религиозные формы, то язычник находит это целое лишь в сумме всех земных религий, каждую из коих он считает чьим-либо национальным уделом. Поэтому он толерантен, - не из признания за другим права иметь собственную субъективную истину, а из принципиального согласия с другим в объективной истинности его божества… Язычник, однако же, защищает своих богов с оружием в руках, но лишь как свое национальное достояние; он отвергает чужую религию, но лишь как символ порабощения, и если особенно восстает против христианства, то только потому, что не может никак понять со своей точки зрения странной претензии христианства как части, по его мнению, общечеловеческой религиозной истины, - быть каким-то всеисключающим целым, не терпит, как богохульства, отрицания со стороны христианства его национальных богов. Так было в свое время и в римской империи – откуда и гонения на христианство».

Карташев А.В.

Введение христианства на Руси не могло возбуждать сильных религиозно-национальных страстей, во-первых, потому, что миссия осуществлялась не путем завоевания, не иноплеменной и иноязычной властью, а собственным национальным правительством.

Поэтому там, где централизующее влияние Киевского князя принималось беспрекословно, история не знает серьезных протестов старого язычества. И, наоборот, там, где местный патриотизм еще стремился сохранить независимость от Киева (Новгород, Ростов, Муром), новая религия отвергалась как орудие порабощения. Во-вторых, славянский языческий культ находился еще на примитивном уровне развития; русское язычество только переступало пороги мифологической эволюции: переходило от чистого физического политеизма и шаманизма к воплощению обожаемых сил природы в образах животных и, наконец, человека.

До времени св. Владимира мы знаем о грубых истуканах только у руссов тмутараканских и об одном киевском и новгородском идолах Перуна.

Но не только эта малоупотребительность идолов сообщала нетвердость,

расплывчатость языческому миросозерцанию древнерусского славянина, а и характер его социального развития. Не было еще бытовых предпосылок для богатой организации общественного богослужебного культа. Жрецов почти не существовало, следовательно, не существовало профессиональных защитников родной религии, облеченных от общества правами и властью и имевших полную возможность при случае руководить народными восстаниями против новой веры» (исключения: Новгород, Ростов, Муром).

Когда мы говорим об успехах христианской миссии на Руси, то имеем в виду, прежде всего, внешнюю христианизацию населения – принятие славянами и отчасти инородцами Св. Крещения. Язычество было объявлено верой запрещенной и преследуемой – стало верой тайной, но не перестало существовать. Что же касается внутренней христианизации, сознательного,

глубоко прочувствованного принятия христианской веры как единственной истины, исключающей все другие, то здесь дело обстояло сложнее:

настоящее просвещение и христианское учение были доступны лишь князьям, их окружению, духовенству, богатым людям, жителям крупных городских центров, имевшим доступ к сокровищам книжной мудрости.

Простой же народ, то есть большая часть древнерусского населения, учился вере у просвещенного меньшинства – это путь очень медленный и трудный.

Поэтому, когда мы говорим о внутренней христианизации, то должны иметь в виду, в основном, образованное меньшинство общества, княжескую,

боярскую и городскую аристократию. Для большей части принявших Св.

Крещение по воле правительства людей период ХI, ХII, отчасти даже ХШ веков, стал периодом открытого, сознательного двоеверия, когда христианство стало рядом с язычеством как особая вера.