Основное содержание диссертации

Во введении обосновывается актуальность темы исследования, определяются его теоретико-методологические основы, объект, предмет, раскрываются цели, задачи, гипотезы и методы исследования, формулируются научная новизна, практическая значимость, положения, выносимые на защиту, представляются данные об апробации результатов исследования и его структуре.

В первом разделе «Социальный конструкционизм: черты новой парадигмы в социальной психологии» показано, что социальный конструкционизм как движение в социальной психологии связывается с постмодернистской критикой позитивистско-эмпирической науки и ее представлений об объективном и универсальном характере знания. Декларирование любого знания как социально конструируемого через исторически определенные социально-культурные факторы, начиная с работ Московичи, Харре, Гергена, осуществляется не только представителями дискурсивной психологии, теоретиками концепции социальных представлений, но и приверженцами «психологии социального», «общественной психологии» и других новейших направлений европейской социальной психологии. Социальный конструкционизм как постнеклассический вариант социально-психологической методологии формировался под влиянием социологии знания (речь идет, прежде всего, о работах М. Шелера, А. Шюца и особенно П. Бергера и Т. Лукмана), унаследовав ее основные принципы критического подхода к знанию, исторической и культурной обусловленности знания, утверждения наличия связи между знаниями и социальными процессами, а также между знаниями и социальным поведением. Помимо социологии знания конструкционистское направление в социальной психологии было инспирировано как собственно психологическими разработками, так и достижениями других гуманитарных наук. Постмодернистские направления в литературоведении и языкознании, а также в науковедении инспирировали идеи относительности значений, превалирующей роли контекста в понимании, историчности знания и отрицания «прогресса» в науке. Среди психологических концепций в качестве основных «вдохновителей» конструкционизма рассматриваются конструктивизм Ж. Пиаже и теория конструктов как инструментов интерпретации в процессе индивидуального познания Дж. Келли. Прежде всего, обновленная социальная психология в лице конструкционизма является психологией социального познания, поскольку основным содержанием социально-психологических процессов признается конструирование знания социальными агентами. При этом сторонниками конструкционизма за основу принимается положение Глассерфельда о том, что знание активно выстраивается познающим субъектом. Ориентация позиции Гергена на «социальную эпистемологию» в противовес как экзогенной (знание — это копия мира), так и эндогенной трактовке знания (знание обусловлено процессами, которые изначально присущи самому субъекту познания), повлекла за собой понимание знания не как ментального представления, а как продукта совместной деятельности людей. Знание и его феномены, — лингвистические образы, — по Гергену, должны изучаться путем сопоставительного анализа, а именно, в историческом и кросскультурном планах. Демарш, предпринятый Гергеном, был инновационным (с оговорками, учитывающими западноевропейские разработки), но вторичным относительно феноменологической социологии и социологии знания. В поисках корней конструкционизма Герген апеллирует к классикам психологии: Левину, Фестингеру, Шехтеру, использовавшим понятие социальной реальности. Герген признает, что «социальные психологи конструкционистского направления пересекаются в сфере своих интересов с этнометодологами. Между тем, более тщательный анализ параллелей, обнаруживаемых между этими направлениями, позволяет не только лучше понять методологические корни социально-психологического конструкционизма, но и продвинуться на пути его дальнейшего освоения.

Исторически приоритет применения методологии конструкционизма к разработке программы, операционализации ключевого понятия социального представления и реализации эмпирического социально-психологического исследования принадлежит С. Московичи в его работе 1961 г. «Психоанализ, его образ и публика». Показано, что важнейшим этапом в развитии конструкционистского направления в социальной психологии явилась этогеническая психология Р. Харре, заложившая основы современной дискурсивной психологии. Из этих известных европейских концепций, видимо, именно подход Харре в наибольшей степени заимствовал не только пафос, но также частную методологию и даже методы социологии знания, практикующей анализ естественных взаимодействий, для выявления принципов интерпретации явлений повседневной жизни. Если можно говорить о зарождении феноменологической социальной психологии, то в наибольшей степени эта квалификация соответствует подходу Харре и дискурсивных социальных психологов.

Заслуга Харре состоит не только в том, что его работа 1977 г. «Этогенический подход: теория и практика» появилась раньше статьи Гергена «Движение социального конструкционизма в современной психологии», вышедшей в 1985 г. В отличие от Гергена, который предлагает дать новому движению в социальной психологии название «конструкционизм» и рисует лишь общие контуры будущей методологии, Харре заявляет методологические основания новой социально-психологической дисциплины, которые впоследствии станут базой как его собственных исследований, так и работ по дискурсивной психологии. В литературе подходы Харре и Гергена чаще всего рассматриваются независимо один от другого как существующие параллельно друг другу. Причины этого вполне понятны — данные подходы появились в разных странах, соответственно в Великобритании и в США; их авторы практически не ссылаются друг на друга, не указывая читателю на какие-либо точки пересечения или размежевания своих взглядов. Между тем, такие пересечения обнаруживаются, причем в принципиальных моментах. Хотя первый пункт сходства очевиден — это критика бихевиоризма и социального когнитивизма — его стоит упомянуть, поскольку, именно отталкиваясь от него, оба автора выстраивают свою позитивную программу. Они в разное время заявляют о наступлении революции в психологической науке, которую Харре в 1992 г. называет второй когнитивной революцией, а Герген в 1994 г. — второй революцией в психологической науке. Существо революции, согласно обоим авторам, оказывается сходным. Харре имеет в виду, прежде всего, отказ от понимания психики как «машинообразной обработки информации» и от проверки гипотез о законах этой обработки, Герген — отказ от картезианской идеи внутреннего производства знания и метафоры человека как машины. Показано, что более знаменательны пункты сходства в позитивных программах этих авторов. В центре интереса обоих подходов оказывается феномен межличностного взаимодействия. У Харре — это действия, совершаемые людьми в соответствии с правилами и планами при активном использовании символических систем в общественном и индивидуальном контексте для совместного решения различных задач. Символические знаковые системы, например речь, используются активными индивидами для исполнения структурированных последовательностей актов, представляющих собой дискурсивный процесс. Таким образом, речь становится основным техническим средством этогенического анализа. В свою очередь, Герген, выдвигая тезис «Communicamus ergo sum», делает основным объектом исследования группы собеседников, участвующих в разговоре. Именно во взаимодействии, а не в головах людей конструируется знание, Это является вполне убедительным доказательством близкого методологического родства подходов Харре и Гергена в социальной психологии, вместе составляющих направление, которое можно назвать интеракционным. Это родство вполне закономерно, если учесть, что, в частности, Герген, перечисляя своих идейных предшественников, указывает Д. Мида и Л.С. Выготского. Харре, критикуя когнитивизм, также говорит о близости своей позиции теории Выготского, который, по его словам, первым сумел четко сформулировать тезис о том, что организация так называемого "ментального" — это результат приватизации социальных, межличностных процессов. Разумеется, это влияние не было непосредственным: опосредствующим звеном для обеих концепций явилась феноменологическая социология А. Шюца. Герген, анализируя корни социального конструкционизма, признает, что именно теоретики направления социального конструктивизма отдают первенство социальным процессам в формировании того, что понимается как знание на уровне индивидуального разума. Преимущественное положение социального над личным — отличительная черта социальной феноменологии, символического интеракционизма и работ Выготского с коллегами. Существующая близость концепций Гергена, с одной стороны, и Харре с его последователями, дискурсивными психологами, с другой, позволяет утверждать, что вместе эти концепции образуют одну из двух основных ветвей современного конструкционизма. Существование же второй ветви конструкционизма для многих критиков не бесспорно: речь идет о концепции социальных представлений Московичи.

Сравнительный теоретический анализ дискурсивной психологии и теории социальных представлений доказывает, что у этих подходов гораздо больше сходств, нежели различий. Их объединяет прежде всего общая методологическая платформа, что проявляется в интересе к обыденному знанию и его изменчивости, к идее выработки разделяемых ментальных объектов, наконец, к принципам конструкционизма как к обновленной программной идее для социальной психологии. Именно эта идея вдохновляла представителей обоих направлений на кропотливую работу по размежеванию с традиционными направлениями в социальной психологии ХХ в.

Теоретический анализ этих подходов позволил выявить расхождения в их постулатах. Первое и главное отличие между ними, определяющее все другие различия, состоит в трактовке механизма выработки нового знания: знание вырабатывается в контексте широко понимаемого общественного взаимодействия людей, содержание которого фиксируется в текстах СМИ, политическом и других видах дискурса. Субъектом, носителем этого знания являются не отдельные индивиды, а большие социальные группы. Основной исследуемый феномен общественного знания — социальное представление — вырабатывается группами в ситуациях дефицита информации и разного рода угроз, тем самым выполняя важные социальные функции. Таким образом, теория Московичи в конструкционистском лагере стоит особняком как в плане понимания взаимодействия и его субъектов, так и феноменов знания, которые здесь исследуются большей частью в макросоциальном контексте, в отличие от подходов Харре и Гергена, ориентированных на микросоциальный процесс взаимодействия. При этом в концепции Московичи с самого начала (и значительно раньше, чем в теориях Харре и Гергена) была решена задача обновления бихевиористской и когнитивистской социальной психологии, поставлена и разрешена проблема активности социального познания в выстраивании версий реальности (которыми и являются социальные представления), а также проблема относительности и исторической изменчивости знания.

В работе обосновывается идея о том, что утвердившееся в науке суждение о промежуточном положении теории социальных представлений между социальным когнитивизмом и социальным конструкционизмом обусловлено противоречием между конструкционистской теорией процесса социального представления, разработанной С. Московичи, В. Вагнером, И. Марковой, и ее эмпирическим воплощением в работах последователей Ж.-К. Абрика, изучавших преимущественно структурные характеристики социальных представлений. Но существование разных течений в рамках концепции социальных представлений — не единственная причина неоднозначности ее восприятия психологическим сообществом. Сам понятийный аппарат теории вызывает критику, прежде всего, со стороны дискурсивных психологов: начиная с самых первых критических выступлений, Поттер и Литтон отмечали в нем черты когнитивизма, которые обнаруживаются в понятиях иконической матрицы, фигуративного ядра, а также якорения и объективации. Именно инициированные этими публикациями дискуссии, длившиеся не менее двадцати лет, на наш взгляд, инспирировали возникновение новых идей в рамках рассматриваемой концепции. Во второй половине 90-х годов начинает заявлять о себе направление, разрабатываемое австрийским сторонником теории социальных представлений В. Вагнером, который делает акцент на конструкционистской составляющей этой теории. Идея о социальном конструировании знания, имеющего историческую обусловленность, с самого начала существования концепции занимала центральное место в текстах Московичи. Вместе с тем, рассматриваемая концепция представляет собой особое направление социального конструкционизма, по многим методологическим позициям отличаясь как от подхода Харре, так и от подхода Гергена.

Первое и главное отличие между этими подходами, определяющее все другие различия, состоит в понимании механизма выработки нового знания: знание вырабатывается в контексте широко понимаемого общественного взаимодействия людей, содержание которого фиксируется в текстах СМИ, политическом и других видах дискурса. Субъектом, носителем этого знания являются не отдельные индивиды, а большие социальные группы. Основной исследуемый феномен общественного знания — социальное представление — вырабатывается группами в ситуациях дефицита информации и разного рода угроз, тем самым, выполняя важные социальные функции. Таким образом, теория Московичи в конструкционистском лагере стоит особняком как в плане понимания взаимодействия и его субъектов, так и феноменов знания, которые здесь исследуются большей частью в макросоциальном контексте, в отличие от подходов Харре и Гергена, ориентированных на микросоциальный процесс взаимодействия.

Тем не менее, в концепции Московичи с самого начала (и значительно раньше, чем в теориях Харре и Гергена) была решена задача обновления бихевиористской и когнитивистской социальной психологии, поставлена и разрешена проблема активности социального познания в выстраивании версий реальности (которыми и являются социальные представления), а также проблема относительности и исторической изменчивости знания. В диссертации решается вопрос о том, на какой теоретической базе осуществлялась постановка всех этих проблем, в целом аналогичных тем, которые решались в рамках британского и американского конструкционизма. Анализ теоретических истоков теории социальных представлений доказывает, что теорию Московичи, нацеленную на поиск механизмов изменения социального мышления, вопреки утвердившемуся в науке мнению о «генетической близости» этой теории к французской социологической школе, ее скорее можно противопоставить строго нормативному структурно-функциональному подходу Э. Дюркгейма. Сравнительный теоретический анализ позволяет заявлять о значительно большей близости ее методологии к интеракционизму и феноменологической традиции, чем к структурно-функциональной теории коллективных представлений как социальных фактов Э. Дюркгейма.

В диссертации показано, что образование нескольких частных направлений в рамках теории социальных представлений (структурный подход Ж.-К.Абрика, выделяющего ядро и периферию представления, концепция организующих принципов метасистемы У. Дуаза, подход через эпистемологию социальных представлений И. Марковой, концепция возникновения социального представления В. Вагнера) не означает ее раскола, а, напротив, усиливает ее методологический потенциал, открывая новые исследовательские возможности применения этой теории.

Во втором разделе «Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций» выделяется пять групп факторов, которые способствовали обращению современной социальной психологии к изучению общественных изменений: глобальные изменения в мире, ускорение технического прогресса, влияние других наук о человеке, внутренняя логика развития социальной психологии и социальная ответственность науки. Анализ категорий, определяющих общественные изменения, показал, что наиболее адекватной применительно к общественно-политической и экономической ситуации, сложившейся в российском обществе, является категория общественной трансформации, отражающая как макросоциальные процессы, так и сложные социально-психологические процессы на уровне социальных групп и отдельной личности. Парадигмальные изменения в данном случае происходят по типу чередования периодов радикальных перемен и периодов относительной стабильности, т. е. налицо ситуация «неустойчивого равновесия». Особенно ярко эта ситуация проявляется в сфере сознания, и тому есть несколько причин. Во-первых, неустойчивость в экономической сфере рождает у граждан повышенную тревожность относительно перспектив своего благосостояния и здоровья, во-вторых, изменения в политической и экономической сферах требуют адаптации к новым условиям и быстрой переориентации поведения, к чему не все группы населения готовы в одинаковой мере. Исследуя эти явления с социально-психологических позиций, важно иметь в виду не только направление действия сил изменения, но и те факторы противодействия, которые провоцируют сопротивление обыденного сознания модернизации общества. Так, нельзя не видеть, что практически все группы населения демонстрируют негативизм по отношению к тем или иным аспектам изменений и к власти вообще. Эта неблагоприятная для общества ситуация требует изучения ее социально-психологических механизмов и содержания. Анализ результатов социально-психологических и социологических исследований позволяет констатировать неблагополучие в разных сферах общественной жизни, проявляющееся, в частности, в форме «кризиса доверия», который обнаруживает себя во всех сферах общественной и экономической жизни: низкий уровень доверия в банковской сфере, в бизнесе, неблагоприятный инвестиционный климат внутри государства как для отечественных, так и для зарубежных предпринимателей. Недоверие к власти как таковой стало чертой российского национального менталитета, затрудняющей формирование гражданского общества, требующего от граждан не только социальной активности, но и способности к конструктивному сотрудничеству с властью. Апатия на выборах, использование неэффективности механизмов государственного регулирования в свою пользу, распространение нелегальных форм деятельности, неуплата налогов стали повседневностью. Сформировавшаяся в нашей стране олигархическая структура экономической и политической власти по существу исключает полноценный диалог власти и общества. В подобных условиях социально-психологические исследования обыденного сознания встают перед проблемой антиномичности сознания человека посттоталитарного общества, который, пытаясь адаптироваться к меняющейся реальности, не находит адекватной стратегии в выборе между порядком и свободой. Активность, направленная на индивидуальное выживание, способствует формированию не зрелой гражданственной позиции, а, напротив, тенденции асоциального противостояния общественной нестабильности.

В ходе сравнительного теоретического анализа различных направлений современной социальной психологии доказано, что именно теория социальных представлений обладает значительным методологическим потенциалом для исследования феноменов социально-психологической трансформации российского общества. Сопоставление различных методологических позиций в рамках теории социальных представлений позволяет сделать вывод о том, существует два варианта использования термина: «социальное представление» как процесс ментального конструирования и «социальные представления» как когнитивные феномены. Процессуальный аспект не всегда адекватно понимался критиками 80-х годов: акцент делался ими скорее на когнитивном продукте как итоге выработки социального представления. В начале 90-х годов было проведено значительное число исследований, посвященных процессуальной стороне выработки социальных представлений, особенно процессам якорения и объективации. Однако возникла другая проблема, связанная с процессом конструирования социального представления, а именно, вопрос о том, как этот процесс связан с групповой динамикой. Как показали исследования, реальное содержание и другие структурные элементы социального представления зависят от групповых процессов, в частности от того, как структурирована группа, каковы ее подструктуры. Трехчленная модель социального представления (объем информации, поле представления, оценочный компонент) позволяет провести сравнительный анализ представлений, существующих в разных социокультурных и профессиональных группах общества, но не объясняет механизмов формирования и функционирования этих представлений. Будучи формой коллективного знания, социальные представления строятся на основе информации, оценок, знаний, получаемых извне, однако их главной характеристикой остается включенность в решение повседневных задач обыденной жизни. Анализ большого числа подходов и конкретных эмпирических исследований позволяет утверждать, что, несмотря на значительный методологический потенциал теории социальных представлений, в эмпирических программах недостаточно разрабатываются такие важные моменты, как эмоциональные механизмы конструирования социальных представлений, связь содержания и функций социальных представлений с групповыми характеристиками их носителя, проблемы влияния культурного контекста, идеологии и деятельности СМИ на особенности социальных представлений. При организации наших исследований мы опирались на идею о том, что социальное представление является атрибутом социальной группы (по Московичи) и разделяется членами данной группы, но степень разделяемости представления в группе неравномерна. В исследованиях обнаруживаются подгруппы, различающиеся по степени принятия того или иного социального представления. При выделении подгрупп исследователь сталкивается с проблемой критерия такого выделения; точный критерий, в свою очередь, определяется в соответствии с целью исследования и логикой изучаемого социального процесса.

В итоге сравнительного теоретического анализа основных положений концепции социальных представлений, с одной стороны, и теорий аттитюда и социальной идентичности, с другой, был сделан вывод о возможности взаимного обогащения данных подходов. Так, существует перспектива дальнейшего развития методологических основ теории социальных представлений в направлении более глубокого изучения особенностей социальных категорий, а также использования методического инструментария теории аттитюдов для изучения оценочных компонентов социальных представлений. Сопоставление понятия социальных представлений с другими понятиями психологии социального познания позволило предложить классификацию категорий, основанную на пересечении двух параметров: статус субъекта (индивидуальный или коллективный) и характеристика общественной ситуации, в контексте которой проводится исследование (стабильная или нестабильная ситуация). Классификация строилась с опорой не столько на какие-либо определения, сколько на практику современных исследований. Теоретическим результатом является выделение четырех групп категорий, предназначенных для изучения: 1) индивидуального субъекта в стабильной общественной ситуации, 2) индивидуального субъекта в нестабильной ситуации, 3) коллективного субъекта в стабильной ситуации, 4) коллективного субъекта в нестабильной ситуации (таблица 1).

Таблица 1. Классификация понятий для обозначения

предмета социального познания

	Индивидуальный субъект	Коллективный субъект
Стабильная социальная ситуация	1 группа стереотип предрассудок схема сценарий имплицитные теории личности аттитюд	3 группа коллективные представления национальное сознание религиозное сознание менталитет социальная категоризация
Нестабильная социальная ситуация	2 группа мнение отношение образ мира экономические и политические представления личности ценностные ориентации	4 группа семантическое пространство групп социальное представление массовое сознание общественное настроение конструкты общественного сознания коллективный дискурс

Традиционный социальный когнитивизм ориентировался в основном на исследование стабилизационных процессов в индивидуальном поведении и социальном взаимодействии, опираясь на теории баланса, соответствия, снятия диссонанса и т.п. Подобного рода теориям соответствуют особая методология и понятийный аппарат, включающий такие категории, как стереотипы, предрассудки, схемы, сценарии, социально-психологические качества, имплицитные теории личности, аттитюды (в таблице они обозначены первой группой понятий). За каждым из этих понятий стоят соответствующие «теории среднего ранга», занимающие свою нишу в изучении социального познания. В теории социальных представлений эти понятия не присутствуют, прежде всего, ввиду их «запрограммированности» на анализ статичных социально-психологических явлений, назначение которых — стабилизировать, упорядочить индивидуальный процесс познания социальных фактов, адаптировать к ним индивидуальную психику. Многочисленные критические выступления в адрес подобной методологии социального познания инициировали обращение ко второй группе понятий, таких как образ мира, мнение, отношение, экономические и политические представления личности, ценностные ориентации. Их субъектом также является личность, но, в отличие от понятий первой группы, которые скорее нацелены на исследование стабильных составляющих феномена, они рассматриваются, как центральные элементы динамики социального объекта и предназначены для анализа социальных изменений, выявляемых на личностном и межличностном уровнях. Динамику феноменов, соответствующих этим понятиям, активно изучают отечественные авторы в условиях изменений российского общества.

Третью группу составляют понятия, отражающие феномены, атрибутированные коллективному субъекту. По существу, это убеждения, разделяемые определенным кругом людей: они могут быть имплицитными или эксплицитными, выражать ту или иную степень консенсуса, при этом они выполняют стабилизирующую функцию в обществе. К ним относятся: коллективные представления (по Дюркгейму), национальное сознание, религиозное сознание и социальная категоризация. Эти феномены, согласно данным эмпирических исследований являются теми факторами, которые в наибольшей степени оказывают сопротивление внедрению нового знания, тормозят его. Это чрезвычайно важные факторы, воздействие которых необходимо учитывать при исследовании социально-психологических изменений. И, наконец, к четвертой группе относятся понятия семантического пространства групп, социального представления, массового сознания, конструктов общественного сознания, коллективного дискурса. Являясь атрибутами коллективного субъекта, эти понятия создавались именно для анализа инновационных изменений в общественном сознании.

В конструировании социальных представлений важную роль играет коллективная память групп и общества в целом, которая актуализирует исторический контекст современных событий и явлений. В диссертации анализируется своеобразная ситуация в изучении коллективной памяти, когда, с одной стороны, в 20-е и 30-е годы в России, во Франции, в Великобритании были заложены основы подхода к этому феномену с разных методологических позиций. С другой стороны, забвение феномена коллективной памяти больше чем на полвека, в течение которых не было проведено практически ни одного исследования, делает его сейчас относительно новым предметом социально-психологического изучения. Действительно, в сравнении с практикой исследований социальных представлений, аттитюдов, групповой динамики можно с уверенностью сказать, что традиции изучения коллективной памяти пока не сложилось. В работе выявляются теоретические истоки исследования коллективной памяти на материале работ М. Хальбвакса и Ф. Бартлетта, анализируются основные тенденции становления и развития современных подходов к изучению коллективной памяти в трудах современных американских и западноевропейских авторов. Хотя идеологи этого направления и не обсуждают развернуто своих теоретических позиций, ссылаясь лишь на Хальбвакса и Бартлетта, в их текстах, в основном ориентированных на анализ результатов эмпирических исследований, можно уловить определенные методологические акценты. Первое, что обращает на себя внимание, — это приверженность авторов теории личной и социальной идентичности, с помощью которой интерпретируются такие эффекты коллективной памяти, как нахождение людьми аргументов для укрепления позитивного образа своей группы, поиск исторических доказательств в пользу своей группы и игнорирование невыигрышных обстоятельств, подтасовка фактов, поиск врага, «козла отпущения». Вторая линия теоретических объяснений касается интерпретации фактов коллективного забвения. Здесь используются психологические теории стресса, фрустрации-агрессии и психодинамические объяснения забывания как вытеснения неприятных воспоминаний. Этот список можно дополнить и третьей линией объяснений возникновения коллективных воспоминаний в ходе социального взаимодействия, — объяснениями через разговорную практику, то есть в русле конструкционистской логики.

Такое причудливое сосуществование различных методологических оснований наводит на мысль о том, что феномены коллективной памяти действительно настолько многолики, что не поддаются единому теоретическому описанию. Все то, что объединяется под категорией явлений коллективной памяти: искажение исторических фактов, забвение негативно окрашенных событий, акцентирование заслуг своей группы или интерпретация ее как жертвы агрессии и т.п., — представляет собой скорее процессы конструирования коллективных интерпретаций, соответствующих целям и ценностям социальной группы, чем собственно воспоминания. Это предположение поддерживается и тем, что подобные интерпретации всегда содержат мощные аффективные и ценностные компоненты, являясь тем самым комплексными психологическими образованиями, а не моноструктурами. Можно предположить, что в переломные исторические периоды группы, пересматривая свою историю, создают новые социальные представления о прошлом, приближенные к своим актуальным ценностям. Другими словами, коллективные воспоминания существуют, но при возникновении исторической необходимости на их базе конструируются социальные представления о соответствующих исторических событиях.

Анализ истории изучения коллективной памяти позволяет расширить методологические рамки исследования социальных представлений, трактуя коллективную память как один из важнейших факторов конструирования социальных представлений. Исследование таких феноменов коллективной памяти, как коллективное забвение травмирующих событий, коллективные искажения в воспоминаниях и др. позволяют понять действие механизмов коллективного коупинга в конструировании социальных представлений об актуальных явлениях в ситуации общественной нестабильности. Из результатов теоретического анализа вытекает важный для построения программы эмпирического исследования вывод, что коллективную память имеет смысл изучать либо через процесс актуализации ее содержания, либо через процесс забывания. В обоих случаях объектом социально-психологического изучения может быть социальная логика этих процессов, то есть их связь с актуальной жизнью группы, ее потребностью в защите, в социальной идентичности, в переживании связанных с этим эмоций. Тем самым целесообразно сосредоточить внимание на злободневном и креативном характере коллективной памяти как атрибуте социальной группы. Так как память в ее процессуальном выражении возникает только при необходимости актуализировать какое-либо содержание исторических событий, ее черты детерминируются такой необходимостью. С этой точки зрения важно сравнивать актуализацию воспоминаний об одних и тех же событиях истории у разных социальных групп. Одним из наиболее надежных методических подходов для изучения стабильных и изменчивых элементов коллективной памяти является кросс-поколенческий анализ. Механизм передачи традиции от дедов к внукам был описан в свое время Хальбваксом. Современные исследования подтверждают тот факт, что образы травмирующих событий прошлого, не пережитых лично, широко разделяются следующими поколениями.

Существенно расширяет возможности исследования социальных представлений применение методов кросскультурного сравнения. В 90-х годах изучение социальных представлений получило новый импульс благодаря развитию методологии кросскультурных исследований. Между тем, проведенный теоретический анализ показал, что существуют серьезные различия в подходах исследователей к пониманию сути взаимодействия культуры и социально-психологической реальности. С одной стороны, это подход, представленный традиционной кросскультурной социальной психологией и ориентированный на учет культурного контекста при исследовании социально-психологических феноменов. Культура в этом случае понимается как объективное явление, которое влияет на протекание социально-психологических процессов, меняя содержание и формы проявления феноменов. Культурно-исторические процессы выступают в этом глобальном «эксперименте» как независимая, а социально-психологические явления — как зависимая переменная.

Второй подход рассматривает культуру по отношению к социально-психологическим явлениям не как фактор внешнего воздействия, а как внутренний смысл, рождающийся из самой социально-психологической реальности и в ней пребывающий. Именно этот смысл наделяет предметы и явления социального и материального мира теми свойствами, которыми люди привыкли оперировать. Для того чтобы исследовать процессы порождения этого смысла и их закономерности, необходимо, прежде всего, выбрать адекватный социально-психологический феномен, в бытовании которого можно было бы проследить динамику социальных, политических, экономических отношений. В диссертации доказывается, что таким феноменом может выступить социальное представление.

Кросскультурный анализ социальных представлений открывает дополнительные возможности для расширения контекста их изучения и для выявления качественных национально-культурных особенностей репрезентаций в трансформирующемся российском обществе. Выводы, сделанные по результатам теоретического анализа основных направлений современной кросскультурной психологии, а также сравнительных эмпирических исследований социальных представлений, проведенных в странах Центральной и Западной Европы, дали дополнительные обоснования к построению авторской программы кросскультурных исследований социальных представлений в стране с трансформирующейся общественной системой (Россия) и в странах со стабильным общественным укладом (Франция, ФРГ). Кроме того, итоги теоретического анализа результатов кросскультурных исследований И. Марковой и У. Дуаза позволили их сопоставить с результатами эмпирических исследований автора в области социальных представлений о демократии в современной России и на основании этого сопоставления сделать выводы о специфике социальных представлений российских респондентов.

В третьем разделе «Особенности конструирования социальных представлений о политических и экономических преобразованиях в современной России» содержатся результаты эмпирических исследований социальных представлений об экономике, политике, новом статусе России в мире и других реалиях современной жизни. В первой главе раздела рассматриваются внешние и внутренние условия конструирования социальных представлений. В соответствии с логикой субъектного подхода, в рамках которого социальная группа понимается как коллективный субъект, внешними условиями конструирования этим субъектом социальных представлений выступают характеристики общественно-политической ситуации, в которой осуществляется жизнедеятельность групп. В современной России внешние условия представляют собой комплекс общественных преобразований, определяющихся как трансформационные, и их последствий для жизни групп. На основании обобщения материалов социально-психологических, социологических и политологических работ в диссертации проанализирован комплекс внешних условий, определяемый особенностями общественной ситуации современной России и содержащий основные антиномии российского общественного сознания: «демократия – авторитаризм», «либеральная экономика – государственное регулирование экономики», «национальное – общемировое».

Демократизация российской жизни «сверху» в конце 1980-х годов ознаменовалась введением гласности, активно поддержанной обществом. Однако, как показало проведенное под нашим руководством исследование М.К. Блок, экономические трудности, связанные с введением рыночных отношений, породили феномен переноса экономических проблем переходного периода на представление о демократии, которая стала рассматриваться как политический институт, несоответствующий российской истории и культуре. Исследования политологов показывают, что сама историческая логика появления демократии как политической системы была нарушена в России, где демократический импульс (против коммунистов) возник до формирования частной собственности и в отсутствие слоя ответственных собственников. На Западе же вначале развивались либеральное общество и капиталистические отношения, а лозунги демократии были их логическим развитием. «Обучение демократии» времен начала перестройки в России привело к тому, что образовался «зазор» между «демократическим» и «народным», то есть, как и раньше, власть осуществляется "от имени" народа, но без его участия. Результаты социологических исследований свидетельствуют о том, что население в своем огромном большинстве снова начинает склоняться к идее «сильной власти». Президентские выборы 2000 г. и 2004 г. показывают, что большая часть населения готова довериться харизматическому лидеру, уповая на его способность «навести порядок» и обуздать бюрократию. Крен в сторону сильной государственности авторитарного толка, сопряженный с тенденцией регулирования экономических отношений, противодействует развитию свободных рыночных отношений и в этом плане также выявляется антиномия на уровне общества. Нужно добавить, что типичным для такой системы является торможение развития малого и среднего бизнеса, в то время как олигархия, крупный бизнес срастаются с государственными и политическими структурами и становятся их частью.

Изменение общественного уклада нашей страны не могло не активизировать процессов осознания места и роли России в мировом сообществе. Привычный для советского общественного дискурса образ «сверхдержавы», как показывают массовые опросы, обнаружил свою неоднозначность. Попытки власти найти «свой путь» строительства экономических отношений, национально-культурную платформу для выбора наиболее эффективных форм собственности убеждают в том, что крупные формы частной собственности не принимаются обществом. Если же судить по негативизму в отношении экономической элиты, то можно говорить о прямом неприятии большей частью населения крупного капитала. Между тем, синтез личной и коллективной форм собственности, развитие ассоциированных форм собственности с учетом российской ментальности в наибольшей степени отвечает социетальным экономическим представлениям значительной части населения. С другой стороны, «национальная идея» развивается в общественном дискурсе в связи с государственным строительством. Стремление создать сильное независимое эффективное государство, судя по всему, разделяется всеми политическими движениями. Между тем, политологов волнует намечающееся в связи с этим неравновесие между государством и гражданским обществом. Другими словами, в условиях отсутствия влиятельных институтов гражданского общества государственная система все более бюрократизируется и приобретает самоценность, отчасти используя «национальную идею» для дальнейшей централизации власти.

Кроме экономического положения в государстве, неопределенность в идентификации гражданами своей страны порождает и политическая ситуация, в которой действуют разнонаправленные силы. В этом плане нельзя не учитывать традиционной глубинной раздвоенности российского общественного сознания на «европейское» и «русское». Можно выделить ряд аспектов кризиса социальной идентичности россиян, наблюдаемого в настоящее время. Первый связан с распадом прежнего и возникновением нового государства, изменением экономико-политической системы и структуры общества. Этот аспект кризиса идентичности можно назвать «кризисом утраты». Исследования, проведенные отечественными авторами (Н.М. Лебедева, В.Н. Павленко и др.) указывают на его основные составляющие: снижение показателей гражданской идентичности, изменения в характеристиках этнической идентичности и т.д. Другой аспект кризиса идентичности касается переживания людьми проблем, связанных с установлением более непосредственных контактов с западным миром. Чувство принадлежности к самодостаточной военной державе уступает место поискам достойного места своей страны в мировом сообществе. На этом пути возникает много трудностей, проистекающих как из осознания невысокого экономического и гуманитарного статусов России в мире, так и из недостаточной степени развития европейской и мировой идентичности граждан.

Антиномии «демократия – авторитаризм», «либеральная экономика – государственное регулирование экономики», «национальное – общемировое» являются такими социетальными противоречиями, разрешение которых в ту или другую сторону, вполне вероятно, и имеет определенные исторические предпосылки в российской действительности. В силу различных причин выбор пути затягивается, осложняя общественную ситуацию. Обыденное сознание в этих условиях неизбежно приобретает противоречивый характер, ему свойственна амбивалентность в оценках. Антиномичность ситуации порождает межгрупповую дезинтеграцию на социально-психологическом уровне, которая проявляется в особых способах конструирования группами социальной реальности.

В итоге теоретического анализа получила дальнейшее развитие теория коллективного субъекта (основы которой были заложены А.Л. Журавлевым). Разработаны концептуальные положения о существовании большой социальной группы как коллективного субъекта (в рамках настоящей работы понятия «коллективный субъект» и «групповой субъект» не разводятся, а используются как синонимы) в условиях нестабильной общественной ситуации, порожденной трансформационными социальными процессами. Выделены факторы, благоприятствующие порождению субъектных свойств этого вида групп: политический режим, актуальная общественная ситуация, наличие традиций совместной активности, существование разделяемой системы взглядов (идеологии). В контексте нашего исследования наиболее действенными представляются первый и второй факторы. Демократические преобразования российского общества создали предпосылки для формирования гражданского общества, которое предполагает осознание общественных и групповых интересов, их активное отстаивание и тем самым развитие субъектности больших групп. В свою очередь, нестабильность общественной ситуации через изменение социально-психологического состояния групп, их общественной психологии ведет социальные общности к осознанию собственных интересов, формированию мотивации социальных действий.

Оба эти фактора, действуя совместно, приводят общественную психологию в состояние ментального диссонанса, который в отличие от когнитивного диссонанса индивидуального субъекта состоит в рассогласовании элементов репрезентаций ключевых экономических и политических феноменов. Эмоциональные состояния стресса, фрустрации, неудовлетворенности, неуверенности в завтрашнем дне, характерные для большей части населения, активизируют процессы ментальной активности, выстраивания интерпретаций, прогнозов. Они, в свою очередь, оказываются тесно связанными с интенсификацией процессов социальной категоризации, определения границ и возможностей собственной социальной группы. Результаты обострения процесса социальной категоризации, а также связанного с ним процесса социального сравнения могут быть различны вплоть до выхода из «неперспективной» социальной категории (слой мелких и средних предпринимателей сформировался из работников торговли, бывших инженеров, научных работников, и т.п.). В любом случае, ментальный диссонанс порождает рефлексивные процессы, направленные на понимание места, роли, социального потенциала и проблем «своей» группы. В групповой психологии все большую роль начинают играть разделяемые ментальные конструкты, формирующие образ собственной группы как обладающей определенным социальным статусом. Таким образом активизируются социально-психологические процессы внутреннего единства, чувство принадлежности к группе, осознание своих социально-психологических черт как члена этой группы, что характеризует уровень потенциальной субъектности или предсубъектности группы. Это позволяет сделать вывод о том, что в нестабильной ситуации социально-экономического реформирования общества на фоне демократических преобразований все большие социальные группы в той или иной степени проявляют качества субъектности. Более того, отдельные социальные группы могут переходить на второй уровень — уровень реальной субъектности, т. е. проявлять признаки совместной активности. Примерами таких проявлений являются забастовки предпринимателей против повышения налогов, акции протеста пенсионеров против реформ в социальной сфере, голодовки учителей и медиков и т.п.

Уместным представляется применить основные положения теории субъекта к такой форме коллективного субъекта как большая социальная группа. Развивая идеи С.Л. Рубинштейна, А.В. Брушлинский указывал на активную роль внутренних условий, опосредствующих все внешние воздействия и тем самым определяющих, какие из внешних причин участвуют в едином процессе детерминации жизни субъекта. Опираясь на этот теоретический постулат, мы предполагаем, что внешние условия жизнедеятельности коллективного субъекта (общественная ситуация, радикальные социальные изменения трансформационного характера и др.) — социальной группы –– воздействуют на него через комплекс внутренних условий. При этом большее значение, чем в активности индивидуального субъекта, приобретают ценностные и установочные компоненты. Таким образом, крайне болезненный для большей части населения России характер социального реформирования, повлекший за собой обнищание огромной массы людей, с одной стороны, и антиномичность сложившейся социально-политической ситуации, с другой стороны, провоцируют изменения в комплексе социально-психологических феноменов (в идентичности, в системе отношений, ценностных ориентаций, установок и др.), всесторонне изученных отечественными социальными психологами. Актуализируются те социально-психологические механизмы активности коллективных субъектов, которые отвечают за их «самосохранение» как общностей, за эмоциональное благополучие их членов, за их внутреннюю социально-психологическую интегрированность и поиск своего места в общественной системе.

Ответные изменения внутренних условий жизнедеятельности групп состоят, как мы предполагаем, в конструировании ментальных интерпретаций происходящего. Эти ментальные интерпретации, или социальные представления, строятся группами посредством определенных механизмов и выполняют социально-психологические функции адаптации к ситуации, познания, ориентации поведения и стабилизации сознания в условиях ментального диссонанса, обеспечивая психологически наиболее комфортное существование своих членов. Конструирование объяснения, понимания происходящего, в свою очередь, влияет на социально-психологическое самочувствие коллективных субъектов и на формируемые ими стратегии внешней активности (или пассивности). Социальные представления, таким образом, выступают важнейшим опосредствующим звеном, тем ментальным образованием, с помощью которого конструируется внутренняя социальная реальность, картина мира, которая и определяет как способ существования группы в социуме, так и стратегии ее воздействия на него.

Особое внимание было обращено на обоснование принципов эмпирического исследования. При определении субъекта исследования мы учитывали методологические сложности, которые связаны с эмпирическим исследованием больших социальных групп. Опираясь на теоретические разработки отечественных и зарубежных социальных психологов в этой области (Г.М. Андреева, С. Московичи, Г. Тежфел, Е.В. Шорохова и др.), мы предполагали, что существуют когнитивные и эмоционально-оценочные феномены, разделяемые членами больших социальных групп. Выбор конкретных групп для целей исследования был продиктован данными, полученными отечественными авторами (В.Ф. Петренко, О.В. Митина) на больших выборках с помощью кластерного анализа. Ими было доказано, что по содержанию элементов семантического пространства суждений об экономике и политике значимо различаются возрастные группы, группы, выделяемые по политическим ориентациям, по роду деятельности и отношениям собственности (предприниматели, работники бюджетной сферы и учащаяся молодежь), а также группы населения с различным уровнем дохода. Опираясь на эти данные, мы предприняли комплексный подход к формированию выборки для реализации цели исследования. В основу был положен выбор больших социальных групп по признаку возраста, рода занятий и отношений собственности. Помимо деления выборки на основе названных социальных критериев, для исследования политических представлений и представлений о глобализации группы дополнительно дифференцировались по таким социально-психологическим признакам, как политические ориентации, отношение к глобализации и др.

Эмпирическое исследование содержало три части. Первая часть — изучение политических представлений в рамках антиномии «демократия – авторитаризм», включавшее комплексное исследование представлений о демократии, о различных периодах существования СССР, об идеальном лидере прошлого, о социальной ответственности, о политических режимах. Вторая часть — изучение экономических представлений в контексте антиномии «либеральная экономика – государственное регулирование экономики», содержавшее блоки исследования представлений о предпринимательстве, богатстве, справедливости. Третья часть — социальные представления в рамках антиномии «национальное – общемировое», объединившая исследования о глобализации, национальном меньшинстве и о победе в Великой Отечественной войне как патриотическом символе. Для эмпирического исследования социальных представлений нами были выбраны именно эти проблемные темы, поскольку они, согласно наблюдениям социологов и политологов, являются актуальными для большинства населения, продуцируют дискурс различного уровня, устойчиво связаны с внутренними, социально-психологическими условиями жизнедеятельности исследуемых групп населения и, как мы предполагаем, обусловливают когнитивно проработанные стратегии социального действия.

Первая часть нашего исследования включала изучение политических представлений в рамках антиномии «демократия – авторитаризм». Оно было задумано как всесторонний анализ социальных представлений о различных аспектах политической действительности современной России. Изучались представления о демократии, об основных периодах существования СССР, об идеальном лидере прошлого, о социальной ответственности, о различных политических режимах. Исследование социальных представлений о демократии (360 респондентов) было осуществлено М.К. Блок под руководством автора. Мы исходили из того, что для эмпирического изучения социальных представлений о таком сложном явлении, как демократия, необходимо применение комплексного исследовательского подхода. Он включал одновременное использование нескольких количественных и качественных методов; приемы сочетания анализа содержания межличностной коммуникации и содержания сообщений СМИ по теме демократии; приемы фиксации представления в момент его образования или трансформации в дискурсе; проведение нескольких исследовательских «срезов» на протяжении определенных промежутков времени, а также кросскультурные сравнения.

Исследование содержало три блока. Первый блок был посвящен изучению отражения в массовых российских изданиях проблем демократии (с использованием контент-анализа). Срезы были сделаны в 1988, 1991, 1996 и 1998 гг. Контент-анализу подвергались все номера восьми избранных газет за январь каждого из четырех названных годов. Это позволило выявить тенденции формирования оценок демократических преобразований «сверху» печатными изданиями разной политической ориентации, а затем сопоставить содержание социальных представлений о демократии, существующих на уровнях межличностной и массовой коммуникации. Второй блок исследования был нацелен на изучение содержания и структуры представлений о демократии (на уровне их ядерной и периферической частей) в группах неработающих пенсионеров, рабочих, студентов и работников бюджетной сферы с помощью методов фокус-групп и стандартизированного опроса. Третий блок был посвящен кросскультурному сравнению содержания представлений о демократии в группах россиян и проживающих в ФРГ контингентных беженцев российского происхождения с использованием центрированного на проблеме интервью и метода тематического кодирования текстов.

Результаты контент-аналитического исследования материалов прессы (1998 г.) свидетельствуют о том, что в период с 1988 по 1998 гг. наблюдались негативная динамика частоты обращения к темам демократии и изменение установки в адрес демократии с позитивной на негативную в восьми наиболее популярных центральных периодических изданиях («Аргументы и факты», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Правда», «Рабочая трибуна», «Сельская жизнь» и «Советская Россия»). Пропаганда идей демократии, начатая СМИ на заре перестройки в форме «обучения демократии», фактически угасла к концу 90-х годов.

Данные эмпирического исследования содержания социальных представлений о демократии (2000 г.) позволяют сделать выводы о том, что репрезентациям представителей всех исследованных групп свойственна амбивалентность оценок, когнитивная бедность и внутренняя противоречивость содержания, а также подмена политического смысла категории «демократия» экономическим на уровне ядра социального представления (таблица 2). Ядерные элементы социального представления вычленялись с помощью коэффициента позитивных ответов по методу Ж.-К. Абрика. Только в группе студентов на периферии представления обнаруживаются элементы, связанные с атрибутами демократического общества: возможность свободного волеизъявления, развитие гласности и др.

Таблица 2. Оценки респондентами последствий демократических преобразований (коэффициенты позитивных ответов )

Категории	Работники бюджетной сферы	Рабочие	Пенсионеры	Студенты
1. Возможность свободного волеизъявления	45	48	18	68
2. Появление рыночной экономики	59	64	45	51
3. Рост коррупции	86	78	82	73
4. Появление безработицы	81	84	83	85
5. Развитие гласности	53	61	48	65
6. Появление анархии	56	54	42	45
7. Развитие демократических институтов	28	36	18	36
8. Обнищание населения	84	91	85	65
9. Появление различных свобод	23	55	40	56
10. Рост политической активности населения	22	26	14	37
11. Возникновение диктатуры денег	86	83	83	80
12. Реализация народовластия	11	20	14	17
13. Соблюдение прав человека	9	9	6	9
14. Развитие частного предпринимательства	59	62	49	69
15. Уверенность в завтрашнем дне	3	4	5	3

В результате кросскультурного анализа социальных представлений о демократии, состоявшего в сравнении наших данных с данными, полученными И. Марковой с коллегами в странах Центральной и Западной Европы, установлены существенные различия в содержании представлений о демократии. По сравнению с респондентами из Центральной и Западной Европы российские респонденты атрибутируют ответственность за проведение демократических преобразований властям, не признавая за гражданами какой-либо ответственности за состояние дел в обществе и не включая в представление о демократии категории, связанные со свободой и ответственностью личности. Кросскультурное сравнение (2002 г.) социальных представлений о демократии российских жителей и россиян - контингентных беженцев, проживающих в ФРГ, не выявило существенных различий в типах репрезентаций. Контент-анализ интервью представителей различных социально-культурных групп позволил выявить существенные расхождения в трактовках демократии. Так, были обнаружены следующие представления о демократии: «демократия как причина всех зол», «идеальная (хрестоматийная) демократия», «демократия как анархия», «демократия как миф». Эти результаты указывают на диверсификацию социального представления демократии, которая свидетельствует о ментальной дезинтеграции общества на современном этапе. Особенностью социальных представлений о демократии всех исследованных групп является то, что в содержании представлений присутствуют образы реальной и идеальной демократии. Примечательно, что характеристики идеальной демократии оказываются более четкими и богатыми, чем демократии реальной. Образ идеальной демократии находит свое воплощение в близких каждой группе реалиях, вызывающих позитивные эмоции. Это социалистическая демократия у пенсионеров; недостижимая жизнь «по честным правилам» у респондентов активного возраста, проживающих в России; демократия высокоразвитых стран Запада у студентов, а также русскоязычных контингентных беженцев активного возраста, проживающих в настоящее время в Германии. В содержании представлений об идеальной демократии находит реализацию потребность в возвращении к упорядоченной «жизни по правилам», дефицит которой в России отмечается представителями всех изученных нами групп. Подобное ментальное расщепление категории демократии является одним из когнитивных механизмов конструирования социального представления в изучаемых условиях. Наличие категории «честные правила» в содержании репрезентаций указывает на важную роль нравственного начала в конструировании социального представления о демократии, которое мы определяем как нравственный модус репрезентаций.

Для того чтобы проанализировать содержание представления о социальной ответственности у группы студентов как наиболее заинтересованных (из числа опрошенных нами групп) в демократических преобразованиях, в 2004 г. нами было предпринято исследование семантического поля феномена ответственности, включая категорию «социальная ответственность». Это исследование, проведенное по методике Е.В. Пащенко-де Превиль с применением программы ВААЛ, было осуществлено с участием 360 студентов. Оно позволило обнаружить, что эмоционально-личностные переживания, связанные с социальной ответственностью, эмпирическими референтами которых выступили категории соответствующих потребностей, надежд, желаний, интереса, отнесенность ее к себе лично, либо не представлены в ассоциациях респондентов, либо активно отторгаются ими. Практически отсутствует дискурс на тему социальной ответственности. Данные качественного сравнения репрезентации социальной ответственности и моральной ответственности в той же группе показывают, что представления респондентов о моральной ответственности значительно более когнитивно сложны и эмоционально насыщенны. То же можно сказать о юридической ответственности, которая вполне адекватно осмысливается студенческой молодежью. Таким образом, было показано, что именно социальная ответственность, лежащая в основе гражданской позиции людей, в случае студенческой молодежи представлена бедно и в когнитивном, и в эмоциональном аспектах. При соотнесении этих данных с содержанием социальных представлений о демократии может быть сделан вывод о том, что идеи строительства гражданского общества, основанного на осознаваемых правах и обязанностях его членов, ответственности каждого, требовательности по отношению к власти и одновременно активного сотрудничества с ней пока не актуализированы в обыденных представлениях наших респондентов.

Изучение социальных представлений о политике было дополнено эмпирическим анализом представлений о различных политических режимах, репрезентаций социалистического прошлого страны и особенностей социальных представлений об идеальном политическом лидере у различных групп. Исследование социальных представлений о различных политических режимах проводилось в 2001 г. с целью выявления особенностей представлений российских студентов в сравнении с французскими (227 российских и 188 французских респондентов). Как показали результаты, кросскультурные различия между полями представления политических режимов французских и российских студентов заключаются в большей частоте упоминаний демократии во французской выборке. В сознании российских студентов категория демократии не занимает ведущих позиций, хотя и образует устойчивую оппозиционную связь с категориями тоталитаризма и авторитаризма. Исследование социальных представлений о различных периодах истории СССР в различных группах респондентов (рабочие, интеллигенция, студенты и неработающие пенсионеры — всего 105 человек) было сопряжено с изучением уровня их социальной фрустрированности. Результаты эмпирического исследования уровня социальной фрустрированности пяти групп населения свидетельствуют о том, что наиболее фрустрированы группы безработных и пенсионеров, наименее — группа студентов, интеллигенция и рабочие занимают промежуточное положение (диаграмма 1). Наиболее фрустрированными сферами общественной жизни оказались «медицинское обслуживание» (в группах неработающих пенсионеров и рабочих), «обстановка в обществе и государстве» (в группах интеллигенции и безработных), «возможность выбора места работы» (в группе студентов).