20 Апреля 1792 года Франция объявила войну австрийскому императору. Как и предвидел Робеспьер, война складывалась для Франции неудачно. Ее войска отступали, терпя поражение за поражением.

Экономическое положение Франции ухудшалось. Росло недовольство народа. Поступали безрадостные вести и из французских колоний - там разгорались восстания, вызвавшие резкий рост цен на колониальные продукты, особенно на сахар.

Все это приводило к тому, что доверие к жирондистам падало. 10 августа 1792 года парижане, возглавляемые монтаньярами, поднялись против монархии. Восставшие взяли Тюильрийский дворец, схватили Людовика XVI и заключили его в башню Тампль.

Робеспьер играл довольно заметную роль в подготовке восстания. В своем еженедельнике «Защитник конституции» он заявил о необходимости свергнуть короля. А когда Робеспьер ознакомился с манифестом герцога Брауншвейгского, разразившегося угрозами в адрес революции и революционного Парижа, последние сомнения окончательно рассеялись. Выступая в Якобинском клубе, Робеспьер требовал низложения Людовика XVI и созыва избранного на основе всеобщего избирательного права Национального конвента.

Главенствующее положение в Исполнительном совете и в Законодательном собрании заняли жирондисты. В Париже возникла коммуна - орган городского самоуправления, в который был избран и Робеспьер.

В конце августа 1792 года начались выборы в Национальный конвент, и население столицы избрало Робеспьера своим депутатом. Такое же доверие парижане оказали и его младшему брату Огюстену. Первое заседание Национального конвента, избранного на основе всеобщего избирательного права, открылось 20 сентября, в день победы французских войск при Вальми. Депутаты составляли три группировки: жирондисты, якобинцы и «болото». С трибуны Конвента в адрес Робеспьера и Марата посыпались различные обвинения, в частности в стремлении к диктатуре. Робеспьер, в свою очередь, доказывал, что жирондисты являются врагами революции. Робеспьер обвинил жирондистов в заговоре против Парижа, в попытке противопоставить страну революционной столице.

Жаркие схватки разгорелись в Конвенте по поводу судьбы свергнутого короля. Жирондисты всячески старались спасти жизнь Людовику XVI или хотя бы отсрочить казнь. Якобинцы же: Робеспьер, Марат, Сен-Жюст - настаивали на самых суровых мерах. Робеспьер говорил 3 декабря 1792 года: «Людовик некогда был королем, ныне учреждена республика. В этих словах решение той пресловутой проблемы, которая вас занимает. Людовик был свергнут с трона своими злодеяниями. Людовик назвал мятежным французский народ, и, чтобы покарать его, он призвал армии тиранов, своих собратьев. Победа и народ решили, что мятежником был он один; вот почему Людовика нельзя судить; он уже осужден... Я требую, чтобы Конвент отныне объявил Людовика предателем французской нации, преступником против человечества».

По предложению Марата депутаты провели поименное голосование. Большинство голосовало за смертную казнь. 21 января 1793 года на парижской площади Революции Людовик XVI был казнен.

Война приняла затяжной характер. Контрреволюционная коалиция европейских монархий расширялась. В марте 1793 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Вандее, который потом перекинулся в Нормандию и Бретань. Войска республики под натиском превосходящих сил интервентов отступали на всех фронтах. В стране не хватало продовольствия. Недовольство масс возрастало. Начались волнения. 3 апреля 1793 года Робеспьер вновь выступил в Конвенте с обвинением вождя Жиронды и его сподвижников в предательстве и измене революции.

31 мая 1793 года в Париже под руководством монтаньяров вспыхнуло народное восстание. Восставшие арестовали 22 депутата-жирондиста, свергли власть Жиронды и передали ее в руки монтаньяров (якобинцев). Начинается период революционной диктатуры якобинцев.

Одним из политических руководителей восстания 31 мая - 2 июня 1793 года, одним из главных вдохновителей революционной политики пришедших к власти монтаньяров был Робеспьер. Решение аграрного вопроса на основе ликвидации феодального землевладения, принятие демократической конституции 1793 года и другие мероприятия обеспечили якобинскому правительству поддержку самых широких народных масс. Конституция 1793 года закрепляла республиканскую форму правления, всеобщее избирательное право (для мужчин). Важнейшие законопроекты подлежали народному утверждению. Кроме равенства всех перед законом, свободы вероисповедания, слова, провозглашалось право на сопротивление угнетению и даже на восстание в случае, если правительство нарушает права народа. В ней декларировалось право на образование, на труд, на социальное обеспечение, но в основе всего было право собственности.

Однако летом 1793 года положение республики стало чрезвычайно тяжелым. Французские войска отступали. Чтобы уберечь страну от катастрофы, якобинцы создали новый выборный орган - Комитет общественного спасения, который должен был обеспечить перелом в ходе войны. Руководителем этого комитета, вождем якобинского революционного правительства стал Максимильен Робеспьер. Его известность в народе к этому времени значительно выросла. Авторитет его у якобинцев был непререкаем. Влияние Робеспьера на современников шло от огромной убежденности в правоте своего дела. Его прозвали «Неподкупный». В своем программном докладе «О принципах политической морали», который был прочитан в Конвенте 5 февраля 1794 года, он отмечал: «В создавшемся положении первым правилом вашей политики должно быть управление народом - при помощи разума и врагами народа - при помощи террора».

В конце лета - начале осени 1793 года якобинцы, выступая совместно, разгромили «бешеных» - самое левое течение во французской революции, а весной 1794 года - выделившуюся из рядов левых якобинцев группу эбертистов, отражавших настроения бедноты. Члены этой группы были осуждены Революционным трибуналом и казнены. Процесс над эбертистами представлял собой новый этап в практике применения революционного террора (до сих пор казнили только врагов революции). Этот же процесс стал первым политическим процессом, в котором при помощи террора устранялись разногласия внутри якобинского блока.

Робеспьер издал указ о том, что все иностранцы, не проживавшие на французской территории до 14 июля 1789 года - другими словами до дня взятия Бастилии, - должны быть арестованы. Он казнил самую знаменитую во Франции иностранку - австрийку Марию-Антуанетту. Ей были предъявлены обвинения в тайном сговоре со своим братом, австрийским императором, и в кровосмесительных отношениях со своим сыном. Королева отрицала подобные обвинения, но и ее постигла участь мужа. Она окончила свои дни на гильотине 16 октября 1793 года.

Якобинская республика, которая летом 1793 года, казалось, вот-вот падет под ударами теснивших ее со всех сторон врагов, задыхавшаяся от голода, нехватки оружия, всего самого необходимого, не только отбила яростные атаки интервентов и подавила мятежи, но и, перейдя в наступление, разгромила своих противников.

Но воспользоваться плодами приобретенного якобинская диктатура не смогла. Система твердых цен, политика реквизиций зерна, проводимая властью, вызывали в деревне крайнее недовольство. Распространив максимум на заработную плату рабочих, сохранив в силе антирабочий закон Ле Шапелье, якобинское правительство настроило против себя и рабочих. Из-за недовольства все большей части населения могущество якобинцев таяло.

Революционный трибунал усилил свою карательную деятельность. Процессы против спекулянтов, нарушителей закона о максимуме шли один за другим. Исход процессов в большинстве случаев был неизменен: смерть на эшафоте.

В начале 1794 года Робеспьер арестовал более двадцати членов Конвента, подозреваемых в критическом отношении к ходу революции. Одним из них был Камиль Демулен. Робеспьер некогда стал крестным отцом его сына, но это ничего не меняло. Демулен сказал: «Любовь страны не может возникнуть, когда человек не имеет ни сострадания, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу». Он не назвал имен, но всем было понятно, кто имеется в виду. Сен-Жюст парировал: «Человек виновен в преступлении против Республики, когда испытывает сострадание к преступникам. Он виновен, потому что не желает торжества добродетели». Демулен умер, как и его 23-летняя жена, которую казнили за то, что она молила Робеспьера о помиловании мужа.

Закончил свой путь на гильотине еще один из вождей якобинцев - Дантон. Вокруг него сконцентрировались так называемые дантонисты, которые требовали ослабления революционного террора, отмены максимума и т. д. К Дантону Робеспьер подходил пристрастно - он подчеркивал прежде всего его отрицательные черты, считал интриганом. Робеспьер счел, что знаменитый любитель женщин никогда не сможет стать достойным борцом за свободу. Дантон признался друзьям, что не станет сражаться со своим обвинителем, «потому что и так уже пролилось слишком много крови». «Я учредил революционный трибунал, - добавил он. - Теперь я молю Бога и людей, чтобы они простили меня за это».

Покончив со своими главными потенциальными противниками, Робеспьер снова принялся за расправы. Комитет общественного спасения провозгласил, что отныне единственной мерой наказания, выносимой им, будет смертная казнь. Адвокаты, свидетели и предварительные расследования были упразднены. Официальные лица заявили: «Для того чтобы гражданин стал подозреваемым, достаточно, чтобы его обвинили». Новые сотни аристократов взошли на эшафот. В одном Париже погибли 1300 человек. «Если мы остановимся слишком рано, мы погибнем, - провозгласил Робеспьер с трибуны Конвента. - Свобода будет завтра же задушена».

В условиях раскола якобинское правительство пыталось объединить нацию на почве новой государственной республиканской религии. 7 мая 1794 года Робеспьер выступил в Конвенте с большой речью в пользу культа «Верховного существа». На другой день в Париже, в Тюильрийском саду, а затем на Марсовом поле прошли торжества в честь «Верховного существа». Робеспьер, накануне единогласно избранный председателем Конвента, с колосьями ржи в руках взошел на трибуну и от имени революционного правительства произнес речь. От Якобинских клубов провинций и столицы в Конвент поступали приветственные адреса, в которых одобрялся благодетельный культ «Верховного существа». Но это был обман. Бюро полиции Комитета общественного спасения через своих агентов получало иные сведения: культ «Верховного существа» народ встретил враждебно.

Успех Робеспьера в Конвенте и прославление его имени не могли изменить то крайне неблагоприятное для якобинцев соотношение классовых сил в стране, которое сложилось к лету 1794 года.

Угроза изнутри нарастала. Это Робеспьер хорошо чувствовал. Он энергично поддержал внесенный Кутоном законопроект, который предусматривал реорганизацию Революционного трибунала и упрощал судебные процессы в целях быстрейшего наказания врагов революции. И Конвент, несмотря на сопротивление некоторых депутатов, опасавшихся, что закон повернется своим острием против них, принял декрет, предложенный Кутоном.

Террор усилился. Зловещая повозка для осужденных на казнь стала почти ежедневно подвозить к эшафоту на площади Революции все новых и новых «врагов Республики». Пьер Верньян, бывший президент Революционного парламента, предупреждал: «Берегитесь! Революция, как Сатурн, пожирает своих детей». Теперь его пророчество сбывалось. Сам Верньян оказался в числе двадцати умеренных, представших перед судом на показательном процессе и осужденных на смерть. Один из них заколол себя прямо в зале суда тайно пронесенным кинжалом. Однако его безжизненное тело на следующий день постигла та же участь, что и его несчастных коллег. Все они были обезглавлены.

Среди осужденных была бывшая королевская любовница мадам Дю Барри, обвиненная в соблюдении траура по казненному королю во время своего пребывания в Лондоне; генерал, «окруживший себя офицерами-аристократами и не допускавший в свой штаб ни одного доброго республиканца»; хозяин гостиницы, который «подал защитникам страны кислое вино, вредное для здоровья»; заядлый картежник, оскорбивший патриотов во время спора, возникшего из-за карт; человек, который опрометчиво выкрикнул: «Да здравствует король!» - когда суд приговорил его к двенадцати годам заключения за другое преступление.

Толпы зевак наблюдали за казнями, ели, пили, держали пари об очередности, в которой будет обезглавлена каждая новая партия обреченных. По словам английского писателя Уильяма Хэзлитта, «предсмертные крики жертв смешивались с возгласами убийц и смехом улюлюкающих зевак. На эшафот поднимались целые семьи, чья единственная вина состояла в их взаимоотношениях: сестры осуждались на смерть за оплакивание погибших братьев, жены - за траур по мужу, невинные крестьянские девушки - за танцы с прусскими солдатами.

Гильотина на площади Революции работала в таком напряженном режиме, что проживавшие в ближайших окрестностях улицы Сент-Оноре - по иронии судьбы, дом Робеспьера тоже находился там - жаловались, что запах крови вредит их здоровью и понижает стоимость их недвижимости.

За пределами Парижа дела обстояли еще хуже. «Казалось, что вся страна превратилась в сплошной очаг мятежа и насилия», - писал Хэзлитт.

В Нанте усердствовал Жан-Батист Каррье. Этот бывший адвокат счел гильотину слишком медленной для размаха своей деятельности. Он погрузил заключенных на баржи, приказал оттащить их на середину Луары и потопить. В реке погибло более двух тысяч человек.

Каррье любил убивать детей. Гильотина в этом случае также оказалась неэффективной - крошечные головки раскраивались пополам. Один палач упал замертво прямо на эшафоте, после того как ему пришлось обезглавить четверо малюток-сестер. Тогда Каррье вывез 500 детей в поле за пределы города, и там их расстреляли, добивая дубинками. Неожиданная эпидемия отчасти лишила Каррье его добычи, унеся жизни трех тысяч заключенных, томившихся в переполненных камерах.

Миллионы французов жили в страхе услышать стук в дверь посреди ночи, означавший арест. Шпионы Робеспьера были повсюду, а его помощники заставляли думать, что кошмар, в котором погрязла Франция, не закончится никогда. «Свобода должна победить любой ценой, - заявлял Луи де Сен-Жюст, прозванный Робеспьеровским Ангелом Смерти. - Мы должны применять железо, чтобы править теми, кем нельзя править при помощи правосудия, - прибавлял он. - Нужно наказывать не только изменников, но также и равнодушных».

Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику. Террор превратился в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений. Были случаи, когда комиссары Конвента сажали тысячи людей в тюрьмы, а затем за огромные взятки освобождали их.

Однако все больше и больше делегатов Конвента разделяли запоздалое отвращение Дантона к убийствам, и в конце концов у них хватило мужества открыто выступить против Робеспьера.

С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения - из-за сильных разногласий с его большинством. Но 8 Термидора (26 июля) Робеспьер в переполненном до отказа зале Конвента поднялся на трибуну. Все чувствовали: этим выступлением начинается решающее сражение между якобинцами и их врагами. Робеспьер предупредил депутатов об опасном заговоре, угрожавшем республике. Авторитет Робеспьера был еще велик - его грозную речь, вселившую страх в сердца присутствовавших в зале, встретили громом аплодисментов. Но никакого решения выносить не стали. Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался.

То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.

Вечером того же дня Робеспьер прочел свою речь еще и в Якобинском клубе. В конце своего выступления он сказал: «Эта речь, которую вы выслушали, - мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть - заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть. Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить».

На другой день в Конвенте продолжилось заседание. Первым выступил Сен-Жюст, один из организаторов побед революционной армии над интервентами, член Комитета общественного спасения, сторонник Робеспьера. Но ему не дали говорить. Действуя по заранее составленному плану, заговорщики в обстановке криков и шума стали сменять друг друга на трибуне. Тщетно Робеспьер добивался слова.

И тут никому не известный Луше выкрикнул предложение об аресте Робеспьера. Зал на мгновение замер, но потом заговорщики одобрительными криками и аплодисментами поддержали его. Конвент принял также решение об аресте Сен-Жюста, Кутона, Леба и еще шестнадцати человек.

На следующий день, 28 июля 1794 года, революционный трибунал вынес ему смертный приговор. Несколько часов спустя повозка повезла арестованных к гильотине.

Утром 10 Термидора Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и их ближайшие друзья и сподвижники - всего 22 человека - без суда были гильотинированы на Гревской площади.

Робеспьер умер последним. Когда подошла его очередь, одна женщина выкрикнула из толпы: «Ты - чудовище, восставшее из ада! Отправляйся назад в могилу, и пусть придавит тебя покрепче проклятье жен и матерей Франции».

Еще через день, также без суда и следствия, был казнен еще 71 человек - их обвинили в том, что они составляли окружение Робеспьера. Сотни палачей, оказавшиеся в тюрьмах, стали жертвами судов линча по всей стране.

Народная революция завершилась.

 Сергей Петрович Трубецкой (1790-1860) - князь, декабрист

Дворяне Трубецкие принадлежали к одним из древнейших родов. Родословную свою они вели от Гедимина, внук которого, Дмитрий Ольгердович, и стал основателем сего рода. Сам Дмитрий Ольгердович был князем брянским, черниговским и трубчевским и принимал участие в Куликовской битве. Самым знаменитым представителем рода Трубецких, чьи политические взгляды шли вразрез с официальной государственной политикой, был князь Сергей Петрович Трубецкой.

Родился он 9 сентября 1790 года в семье предводителя дворянства Нижегородской губернии, князя Петра Сергеевича Трубецкого и княгини Грузинской Дарьи Александровны. Древность рода, положение при дворе родителей, заслуги предков открывали перед Сергеем Трубецким широкие возможности для карьеры. Образованные люди высоко ценились при дворе, и отец Сергея не жалел денег на образование сына. До 16 лет он обучался дома, а затем в 1806 году начал слушать лекции в Московском университете. Сергей Петрович знал несколько иностранных языков - английский, французский, немецкий, круг его интересов был обширен - история, математика, экономика, естествознание. Но, следуя семейной традиции, он выбрал для себя карьеру военного.

В 1808 году Сергей Петрович начинает службу в лейб-гвардии Семеновском полку в чине подпрапорщика. Грозный 1812 год он встречает поручиком. Храбрый воин, мужественный командир, достойный продолжатель воинской славы рода Трубецких, Сергей Петрович отлично зарекомендовал себя на полях сражений Отечественной войны. Он был под Бородином, Тарутином, Малым Ярославцем, с войсками он переправлялся через Неман, Вислу, Одер и Эльбу. В кампании 1813 года Сергей Петрович получил тяжелое ранение под Лейпцигом и был отправлен на излечение в Россию. Его героизм вызывал восхищение у сослуживцев и был отмечен рядом орденов.

Дальнейшее продвижение по службе шло быстро. В 1816 году он был произведен в штабс-капитаны, в 1819 году стал капитаном и перешел на должность старшего адъютанта Генерального штаба. К 1821 году Сергей Петрович был уже полковником.

В феврале 1816 года в Петербурге возникло первое тайное общество («Союз спасения»), одним из его учредителей стал Трубецкой. Он некоторое время жил за границей, а по возвращении на родину вступил в масонскую ложу «Трех добродетелей». Сергей Петрович хотел соединить деятельность тайного общества с ложей, где он был избран секретарем, но такой союз не удался, и Трубецкой порывает с масонами.

«Союз спасения» был распущен в 1818 году, и на его месте возникла новая тайная организация - «Союз благоденствия». Трубецкой стал одним из самых активных и деятельных его членов. Политические взгляды его уже сформировались к тому времени, отстаивать их он умел, а организаторские способности сделали его руководителем, который мог вести и контролировать практически всю внутреннюю жизнь общества.

Пока Сергей Петрович жил во Франции (1819-1821), в «Союзе благоденствия» произошли большие перемены. Члены тайного общества собрались в Москве на съезд, где и было принято решение о создании двух обществ - Северного и Южного. Во главе Северного общества встали Н. Муравьев, Е. Оболенский и вернувшийся из-за границы Трубецкой, Южным обществом руководил П. Пестель. Он предложил изменить государственный строй России, сделав ее республикой, а достичь этой цели можно было посредством цареубийства. Трубецкой и Муравьев категорически возражали: конституционная монархия - вот их идеал. Сергей Петрович возражал против многих положений «Русской правды», предложенной Пестелем, подозревая того в желании стать диктатором и получить неограниченную власть. Попытка объединения обществ в 1823 году не удалась, но необходимость объединения была очевидна для всех. Трубецкой начинает разрабатывать приемлемый план объединения Севера и Юга, но времени ему не хватило - события развивались очень стремительно.

Декабрь 1825 года. Смерть императора Александра I давала шанс реализовать идеи, и в Петербурге решили действовать. Сергей Петрович Трубецкой был идейным вдохновителем выступления и избран «диктатором» по предложению К. Рылеева. К 10 декабря был составлен план действий и написан Манифест к народу.

Трубецкой был убежден в необходимости проведения реформ в России, но в проектах стремился к умеренности. Он был противником кровопролития, надеялся, что будут возможны переговоры с правительством. К 13 декабря он убеждается, что вся «затея» обречена на провал, что сил мало, и... 14 декабря Трубецкой на Сенатскую площадь не выходит. (В дальнейшем некоторые декабристы утверждали, что поражение восстания случилось именно по причине отсутствия на площади Трубецкого.)

15 декабря Сергей Петрович был арестован и сразу же доставлен на допрос к Николаю I. Осужден он был по 1-му разряду. Суд вынес Трубецкому приговор - смертная казнь. Казнь заменили вечной каторгой, которую через месяц сократили до 20 лет. Отправлен Сергей Петрович был на Нерчинские рудники.

Судьбу Сергея Петровича разделила Екатерина Ивановна Трубецкая, старшая дочь графа Лаваля, ставшая женой князя в 1821 году. Ей удалось получить разрешение у императора и отправиться за мужем в Сибирь.

13 лет каторги, затем поселение - село Оек недалеко от Иркутска. Приходилось самостоятельно зарабатывать на жизнь, и Трубецкой начинает заниматься хозяйством - выращивать скот, разводить овощи. На поселении он продолжает занятия языками (греческий), наукой (медицина, метеорология), пишет мемуары. Воспоминания о своей деятельности в тайных обществах он начал писать еще на каторге, но после ареста С. Лунина в 1841 году Трубецкой большую их часть уничтожает.

В 1856 году Сергей Петрович получает свободу. Он был восстановлен в правах дворянина, но без княжеского титула. В Москве ему постоянно проживать не разрешили, и он уезжает в Киев к дочери.

До конца дней Трубецкой вел активный образ жизни. Он встречался и переписывался с друзьями, восстанавливал уничтоженные на поселении записи, бывал в различных городах.

Скончался он 4 декабря 1860 года в Москве и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря.

  Дмитрий Каракозов (1840-1866) и кружок ишутинцев

4 апреля 1866 года, в четвертом часу дня, император Александр II после обычной прогулки в Летнем саду в сопровождении племянника, герцога Николая Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы Марии Баденской, садился в коляску, когда неизвестный человек выстрелил в него из пистолета. В эту минуту стоявший в толпе крестьянин Осип Комиссаров ударил убийцу по руке, и пуля пролетела мимо. Преступник был задержан на месте и по приказанию императора отведен в III отделение. Государь сам из Летнего сада отправился прямо в Казанской собор - принести благодарение Богу за избавление от угрожавшей ему опасности, а герцог Николай и принцесса Мария - поспешили в заседание Государственного Совета, чтобы предупредить о случившемся председательствовавшего в Совете великого князя Константина Николаевича. Когда император возвратился в Зимний дворец, то там уже ожидали его все члены Государственного Совета для принесения поздравления. Обняв императрицу и августейших детей, император со своей семьей вторично поехал в Казанский собор, где перед чудотворной иконой Богоматери отслужен был благодарственный молебен.

На другой день, в 10 часов утра, император принял поздравления Сената, явившегося в Зимний дворец в полном составе, с министром юстиции во главе. «Благодарю вас, господа, - сказал он сенаторам, - благодарю за верноподданнические чувства. Они радуют меня. Я всегда был в них уверен. Жалею только, что нам довелось выражать их по такому грустному событию. Личность преступника еще не разъяснена, но очевидно, что он тот, за кого себя выдает. Всего прискорбнее, что он русский». На выраженную одним из сенаторов надежду, что дальнейшее следствие разъяснит личность преступника и что имя русского останется незапятнанным, государь отвечал: «Дай Бог!» Затем он сообщил сенаторам то, что открыло первоначальное следствие.

Стрелявший в государя оказался исключенным за участие в беспорядках из числа студентов сперва Казанского, а потом и Московского университетов, дворянином Саратовской губернии Дмитрием Каракозовым. Обнаружение причин, вызвавших преступление, и выявление его соучастников было возложено на особую следственную комиссию, председателем которой назначили графа М.Н. Муравьева.

Каракозов вначале скрывал свою фамилию и назвался крестьянином Петровым. 5 апреля шеф жандармов князь Долгоруков в докладе царю писал: «Все средства будут употреблены, дабы раскрыть истину». Это звучало зловеще. На следующий день Долгоруков сообщил царю, что арестованного «допрашивали целый день, не давая ему отдыха, - священник увещивал его несколько часов». Еще через день тот же Долгоруков докладывал: «Из прилагаемой записки Ваше величество изволит усмотреть то, что сделано главной следственной комиссией в течение второй половины дня. Несмотря на это, преступник до сих пор не объявляет своего настоящего имени и просит меня убедительно дать ему отдых, чтобы завтра написать свои объяснения. Хотя он действительно изможден, но надобно еще его истомить, дабы посмотреть, не решится ли он еще сегодня на откровенность». 8 апреля председатель следственной комиссии граф Муравьев писал царю: «Запирательство преступника вынуждает комиссию к самым деятельным и энергичным мерам для доведения преступника до сознания». Граф Муравьев стяжал себе «славу» жестокого усмирителя польского восстания, и поэтому его слова об «энергичных мерах» говорят сами за себя.

Кропоткин в «Записках революционера» передал слышанный им в крепости рассказ жандарма, сторожившего Каракозова в камере: при заключенном неотлучно находилось по два стражника, менявшиеся через каждые два часа. По приказанию начальства они не позволяли Каракозову заснуть. Как только он, сидя на табуретке, начинал дремать, жандармы встряхивали его за плечи.

Кроме мучения бессонницей, к Каракозову были применены тяжелые для него особые «психологические приемы». Ему передавались от любимого им и также арестованного его двоюродного брата Ишутина письма, написанные, очевидно, под диктовку жандармов или по их принуждению. В письмах Ишутин умолял Каракозова сказать всю правду, назвать соучастников и тем самым дать свободу ему, Ишутину.

В роли мучителя и агента III отделения выступил и священник Палисадов. Ему было предписано посещать Каракозова и выведывать у него сведения. Палисадов действовал по особому выработанному им плану, донимая Каракозова в его камере церковными службами, проповедями и хитрыми беседами частного характера. Обо всем услышанном от узника Палисадов сообщал начальству. Протоиерей Палисадов посещал Каракозова в камере 21, 22, 24, 27, 29 апреля и 1 мая, а кроме того, еще 5, 6 и 12 апреля терзал заключенного в III отделении. Визиты Палисадова продолжались от полутора до двух часов, причем во время богослужений измученный бессонницей и допросами Каракозов должен был оставаться на ногах. 22 апреля в камере Каракозова состоялся молебен с водосвятием. Впоследствии Палисадов совершал аналогичные богослужения уже не в камере, а в домовой церкви коменданта, в присутствии последнего, а также Каракозова и двух других заключенных, арестованных по тому же делу (Ишутина и Худякова). И здесь продолжались проповеди и увещевания.

Есть основания предполагать, что к Каракозову была применена и пытка голодом. Таких оснований два. Во-первых, в напечатанной проповеди одного священника, видевшего Каракозова в первые дни его содержания в III отделении, имеется указание, что Каракозов будто бы сам отказывался от пищи и питья в продолжение первых пяти суток его заключения. Объяснение этому проповедник видел, между прочим, в желании Каракозова унести с собой в гроб свою тайну. Таким образом, мы имеем указания на голодание Каракозова. Не было ли оно таким же «добровольным», как и его бессонница?

Во-вторых, в архивном деле содержится прямое указание на ограничение пищи нескольким каракозовцам. Прежде чем привести соответствующую выписку из архивного дела, отметим, что она полностью соответствует рассказу, слышанному автором настоящей книги от отца, который по делу Каракозова также был заключен в Петропавловской крепости (в Невской куртине, а потом сослан в Вологодскую губернию). Отец рассказывал, что председатель комиссии по расследованию дела Каракозова, усмиритель польского восстания Муравьев-вешатель, оставшись недоволен ответами отца на допросах, приказал ограничить его питание в крепости. В архивном деле имеется распоряжение Муравьева коменданту крепости «изменить продовольствие» Гернету, Никольскому, Орлову, Николаеву и еще пятерым каракозовцам, давая им обед из двух блюд лишь через день. При этом было определенно указано, что обед должен состоять из щей или супа и какого-нибудь кушанья на второе блюдо, подававшегося также и на ужин.

Для того, чтобы учесть реальное значение такого «изменения пищи», припомнил слова каракозовца Худякова, который говорил: «В крепости кормили такой пищей, которой не позавидовали бы многие собаки».

При таком отвратительном питании очень знаменательным является найденное нами в архиве обращение коменданта Петропавловской крепости в III отделение с просьбой не принимать, по возможности, от родных арестованных белья и продуктов для передачи в крепость, мотивируя это достаточным количеством белья в крепости и отсутствием помещения для хранения продуктов.

Несомненно, что за этим распоряжением коменданта крепости скрывалось желание создать для заключенных по делу Каракозова более тяжелый режим: для хранения продуктов не требовалось особого помещения, так как принесенные предметы питания передавались в камеру заключенных.