VII. 2.2.1 а.И. Герцен о западниках и славянофилах.

В тридцатых годах убеждения наши были слишком юны. Правительство постаралось закрепить нас в революционных тенденциях наших. В 1834 году был сослан в есь кружок Сунгурова – и исчез. В 1835 году сослали нас (А.И. Герцена, Н.П. Огарева и др.); через пять лет мы возвратились, закаленные испытанным. Юношеские мечты сделались невозвратным решением совершеннолетних.

Круг Станкевича шел другим путем, его интересы были чисто теоретические. Влияние его на всю литературу и на академическое преподавание было огромно, – стоит назвать Белинского и Грановского...

Возле Станкевичева круга, сверх нас, (западников), был еще другой круг, сложившийся во время нашей ссылки, и был с ними в такой же чересполосице, как и мы; его – то впоследствии назвали славянофилами. Славяне. Приближаясь с противуположной стороны к тем же жизненным вопросам, которые занимали нас, были гораздо больше ринуты в живое дело и в настоящую борьбу.

Между ними и нами, естественно, должно было разделиться общество Станкевича. Аксаков, Самарин примкнули к славянам, т.е. к Хомякову и Киреевским. Белинский, Бакунин – к нам. Ближайший друг Станкевича, наиболее родной ему всем существом своим, Грановский был нашим.

Грановский был одарен удивительным тактом сердца. У него было все так далеко от неуверенной в себе раздражительности, от притязаний, так чисто, так открыто, что с ним было необыкновенно легко. Он не теснил дружбой, а любил сильно, без ревнивой требовательности и без равнодушного «все равно»… Грановский сумел в мрачную годину гонений, от 1848 года до смерти Николая, сохранить не только кафедру, но и свой независимый образ мыслей, и это потому, что в нем с рыцарской отвагой, с полной преданностью страстного убеждения стройно сочеталась женская нежность, мягкость форм...

Славянизм, или русицизм, не как теория, не как учение, а как оскорбленное народное чувство, как темное воспоминание и верный инстинкт. Как противудействие исключительно иностранному влиянию существовал со времени обрития первой бороды Петром I.

Все раскольники – славянофилы.

Все белое и черное духовенство – славянофилы другого рода.

Солдаты, требовавшие смены Барклая де Толля за его немецкую фамилию, были предшественниками Хомякова и его друзей... Чаадаев и славяне равно стояли перед неразгаданным сфинксом русской жизни – сфинксом, спящим под солдатской шинелью и под царским надзором; они равно спрашивали: «Что же из этого будет? Так жить невозможно: тягость и нелепость настоящего очевидны, невыносимы – где же выход?»

«Выход за нами, – говорили славяне, – выход в отречении от петербургского периода, в возвращении к народу, с которым нас разобщило иностранное образование, иностранное правительство, воротимся к прежним нравам!»

Ошибка славян состояла в том, что им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие, затемненное разными событиями и, наконец, петербургским периодом… Основы нашего быта – не воспоминания, это – живые стихии, существующие не в летописях. А в настоящем; но они только уцелели под трудным историческим вырабатыванием государственного единства и под государственным гнетом только сохранились, но не развились...

Ильей Муромцем, разившим всех, со стороны православия и славянизма был Алексей Степанович Хомяков… Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете – от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста...

В лице Грановского московское общество приветствовало рвущуюся к свободе мысль Запада, мысль умственной независимости и борьбы за нее. В лице славянофилов оно протестовало против оскорбленного чувства народности бироновским высокомерием петербургского правительства.