Глава 5. Вера, надежда, любовь – экзистенциальные состояния

человека

Вера, надежда и любовь – три важнейших экзистенциала, выражающих фундаментальные характеристики человеческого мировосприятия. Это те состояния, без которых не обходится ни одна человеческая жизнь: они укореняют нас в бытии, помогают справиться с трудностями, обеспечивают возможность ориентироваться в окружающей действительности. Обратимся к ним последовательно, оставляя тему любви для завершения нашей книги и опираясь на слова апостола Павла; «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Вера и доверие

Вера – состояние глубокой убежденности человека в определенном положении дел, причем убежденность эта может относиться как к вещам и событиям эмпирического мира, так и к уровню трансцендентного. В первом, «эмпирическом» случае отношение веры разворачивается в рамках принятого в европейской мыслительной парадигме субъект-объектного отношения, а во втором – выходит за его пределы: мистический опыт, тесно связанный с глубокой религиозной верой, делает субъект-объектное отношение не актуальным. Верующий сливается с Богом, и вера означает непосредственное удостоверение, лишенное всяких различий.

В каждом обществе и во все времена есть определенная группа людей, испытывающих глубокую религиозную веру, на которую они опираются в своей повседневной жизни, мышлении и моральном поведении. Эта группа не формально выполняет церковные обряды и ритуалы, как делает это большинство современных прихожан, а в полной мере живет своей устремленностью к потустороннему. Религиозные догматы, поучения отцов церкви и тексты священных книг являются основой, на которой строится вера в конкретного бога – христианского, мусульманского, иудаистского или любого иного. Фанатическая религиозная вера не принимает никаких опровержений, не ищет подтверждений со стороны разума и даже считает разум – как это бывало в Средневековье - дьявольским искушением. Правда, в современной европейской ментальности веру и разум не принято официально противопоставлять после того, как Фома Аквинский нашел аргументы для их согласия. Вера, несомненно, помогает людям жить, поскольку они, даже имея в сердце «страх Божий», обладают надмирной опорой, на которую могут положиться в любых драматических и, казалось бы, безысходных обстоятельствах. Перспектива посмертной жизни делает сегодняшние испытания не значимыми перед лицом предстоящей вечности. Основатель направления логотерапии В.Франкл отмечал, что в фашистских концентрационных лагерях люди, глубоко верующие, гораздо лучше сохранялись как нравственные личности и даже просто лучше выживали, чем их неверующие товарищи по несчастью.

В наши дни, известные своим светским пафосом и рационалистическими установками даже христианские теологи пытаются понять религиозную веру в контексте современных представлений и понятий, уводящих сознание от узко догматических воззрений. Так известный протестантский теолог-модернист П.Тиллих определяет веру как состояние предельной заинтересованности и говорит о динамике веры как о динамике предельного интереса. Вера выступает для него как сознательный акт, который совершается всей личностью, поэтому она «экстатична» - выводит человека за пределы его самого. Предметом веры могут быть самые разные вещи, которые мы воспринимаем с безусловным интересом и бесконечной страстью. Но предмет должен соответствовать силе «предельного интереса». Если таким предметом оказываются практические вещи вроде национализма или социального успеха, то они слишком малы и преходящи по сравнению с силой веры и быстро обнаруживают свое ничтожество. Вера в конечные вещи – это идолопоклонство, вызывающее самые жестокие распри между людьми, которые поклоняются разным «идолам».

Именно поэтому подлинный и единственный предмет «предельной заинтересованности» - это Бог. Страсти к бесконечному может соответствовать только бесконечное.

Тиллих пишет, что акт веры, с которым человек обращается к бесконечному, сам конечен и потому ограничен, а это означает, что в нашей вере всегда есть момент ненадежности. Но эту неизбежную ненадежность необходимо принять: мужественно перенося ненадежность, вера демонстрирует свой динамический характер. Неся в себе ненадежность, вера связана с риском и надежной оказывается только «предельность как предельность, бесконечная страсть как бесконечная страсть». Вообще риск веры в свой предельный интерес – это величайший риск, ибо если этот риск оборачивается провалом, человек теряет смысл жизни. Крушение ценностей, идеалов, богов, в которых мы верили, заставляет нас глубоко страдать. Именно поэтому подлинная вера, по мнению Тиллиха, должна отказаться от конкретного Бога, чтобы сохранить божественность.

Итак, вера в Бога – в особенности в Бога, не имеющего конкретного лица и списка догматов - требует духовного мужества, и с этим трудно не согласиться. Однако мужества требует и доверие – близкое к вере экзистенциальное состояние, относящееся прежде всего к эмпирической повседневной реальности. Вопрос о доверии не менее актуален для наших современников, чем вопрос о вере, потому что множество людей, не размышляющих на тему бытия Бога, тем не менее, нуждаются в том, чтобы быть уверенными в характеристиках окружающей их реальности.

Доверие можно определить как способность наделять окружающий мир и других людей свойствами безопасности (надежности) и значимости (ситуативной полезности). Можно сказать, что доверие – это состояние благорасположенности к миру, склонность полагать, что он удовлетворит наши нужды и не нанесет вреда. Фактически не только в области потустороннего, но и в области посюстороннего мы ничем с достоверностью не гарантированы, поэтому доверие к повседневной действительности – это риск не меньший, чем вера в трансцендентную опору. Этот риск мы осуществляем ежедневно, причем как на базе опыта, так и без него. Если нас прежде не кусала соседская собака Бобик, то мы подходим к нему, полагая, что и теперь будет как прежде; но если мы попадем в купе поезда с совершенно незнакомыми людьми, то доверять именно этим людям приходится без предшествующего опыта. Разумеется, к разным моментам действительности мы испытываем разную степень доверия: своим доверяем больше, чем чужим, знакомым – больше, чем незнакомым. Крайней степенью недоверия к миру является ксенофобия – страх перед всеми чужими, незнакомыми людьми, и ненависть к ним.

Проявлением доверия в характере человека является доверчивость, а ее противоположностью выступают недоверчивость, подозрительность. Промежуточное состояние между ними – сомнение.

Психолог Э.Эриксон в книге «Идентичность: юность и кризис» пишет о причинах того, почему одни люди всю жизнь проявляют доверчивость, а другие, напротив, подозрительны. Он считает, что «базисное доверие» формируется в раннем детстве, и зависит, прежде всего, от родителей: ребенок должен видеть смысл в том, что делают, и как обращаются с ним мать и отец, а также чувствовать их заботу о его индивидуальных нуждах. Если этого нет – формируется базисное недоверие, при котором мир выглядит как угрожающий, неподконтрольный, полный неопределенности.

Доверие к миру тесно связано с доверием к самому себе. Казалось бы, кому мы можем доверять больше, чем собственному Я? Однако не все так просто, и в жизни мы можем видеть целые группы людей, испытывающих сомнения по поводу самих себя, а в культуре – направления, основывающиеся на идее недоверия к себе. Так, глубокие сомнения по поводу себя испытывают люди невротического склада, не верящие в собственные способности и достоинства, что же касается практик, то в современном мире на недоверии к себе построена вся техника психоанализа. Психоанализ говорит человеку, что он не хозяин в собственном доме, что его поведением руководят бессознательные страсти. И что сам он не в силах добраться до истинных причин своих поступков. Дальним предшественником психоаналитического недоверия была самоподозрительность религиозной аскезы, при которой монахи ищут в себе затаенный грех, даже если их поведение является апофеозом самоотказа.

Определенная степень доверия является условием позитивных межличностных отношений и деловых оценок. Мы можем доверять другу, если знаем, что можем поверять ему свои тайны, можем раскрываться перед ним, не опасаясь сплетен и насмешек. Доверие предполагает также возможность положиться на товарища, уверенность в том, что он не подведет и не бросит в трудную минуту. Хорошо, когда мы уверены в искренности того, что говорит нам другой человек, даже если можно предположить, что он добросовестно заблуждается. Наконец, очень важно доверие к профессиональным умениям: мы хотим лечиться у врача, который поможет нам стать здоровыми и летать с летчиком, умеющим водить самолет.

Однако доверие чрезвычайно значимо не только в житейских ситуациях и эмоционально-личностных контактах. Оно значимо и в отношениях с миром, универсумом, действительностью. Обыденное сознание не сомневается в том, что видит мир таким, как он есть, испытывает к нему экзистенциальное доверие. Однако это не присуще специализированным видам сознания. Так в философии в свое время Платон высказал идею и том, что подлинный мир – это мир идей, а Кант развил мысль, что пространство и время – лишь формы нашего мировосприятия, за переделами которых находится непостижимая реальность «вещей в себе». Так наука видит за твердыми вещами вихри элементарных частиц, мчащихся в пустоте, а эзотерика повествует о «тонких мирах», не видимых обычным зрением, но оказывающих влияния на все события нашей жизни. Специализированное сознание дает человеку немалую пищу для раздумий, для испытания доверия к своим ощущениям, восприятиям и мнениям. Окончательного ответа на вопрос об «онтологической подлинности» нет, но каждый из нас надеется, что, что, несмотря на неизбежные заблуждения и иллюзии, мы все же будем счастливы. И наш следующий сюжет – сюжет надежды.

Парадоксальность надежды

Надежда, также как и вера, одна из важнейших экзистенциальных универсалий, характеризующих человеческую жизнь. Образ надежды присутствует у разных народов во все времена. У древних греков с идеей надежды связан достаточно мрачный миф о Пандоре. Зевс, рассердившийся на людей, которые получили огонь от Прометея, присылает им ящик, полный несчастий и пороков. Пандора открывает его и выпускает несчастья на белый свет, но на дне страшного сундука остается надежда, и она способна противостоять вырвавшимся на волю бедам. Правда, по другой версии Пандора захлопнула ящик и не выпустила надежду.

В христианстве надежда становится одним из центральных понятий. Речь идет о надежде на Бога, на его всеведение и бесконечность его милости. Не надеяться – значит, не верить, а это уже грех – грех уныния. «Сверх надежды – надежда», - говорит Апостол Павел, и это – опора для всякого верующего, это его девиз и оплот.

Феномен надежды тесно связан с временным характером человеческой жизни, ее устремленностью в будущее, открытостью к тому, чего актуально нет. В надежде мы высказываем свою склонность утверждать, что будущее – будет, что, более того, оно состоится таким, каким мы его замыслили. Надежда оптимистична, поскольку она проявляет волю к жизни, выстраивает позитивные перспективы, подбадривает того, кто еще не достиг желаемого, внушает ему бодрость духа сейчас, пока мечты все еще остаются мечтами. Без надежды у человека опускаются руки, портится настроение, исчезают мотивы для действия.

Источник наших надежд – неопределенность будущего, его размытость и туманность. Если бы все было ясно наперед, надежде не было бы места в человеческом существовании, но поскольку грядущее – сфера прогнозов и гаданий, нередко прямо противоречащих друг другу, у надежды всегда остается шанс получить подтверждение и реализацию даже при самых неблагоприятных исходных обстоятельствах.

Как правило, она оценивается исключительно позитивно. «Надежда – мой компас земной», «Пока дышу – надеюсь», «Надежда умирает последней» -крылатые фразы, посвященные надежде, подчеркивают ее ободряющий и вдохновляющий. Противоположностью надежды выступает безнадежность, то есть, неверие, депрессия. Таким образом, надежда и безнадежность соотносятся как свет и тьма, добро и зло.

Однако, если присмотреться к феномену надежды, то можно обнаружить, что не все обстоит так просто и однозначно. Сама надежда как экзистенциальное и психологическое состояние парадоксальна. Ее противоречивость связана с темпоральностью надежды, ее попыткой заглянуть в будущее и предвосхитить его. Надежда тесно переплетена с желанием, она создает образ желаемого будущего, формирует его конкретный сценарий. И сценарий этот позитивно переживается, так, будто чаемое уже состоялось. В надежде есть сладость свершенности. При этом феномен надежды радикально отличается от феномена цели. Ставя цель (тоже образ желаемого будущего), мы посылаем миру вызов, заявляем о своей решимости добиться желаемого, здесь мы активны и самостоятельны. В надежде мы, напротив, ждем от мира позитивного ответа, здесь нет самодостаточности, а есть зависимость, глубокая эмоциональная связь с тем, что за пределами нашего «я» распорядится судьбой созданного нашим воображением сценария. Но ведь мир может ответить «нет». Тогда надеющийся становится разочарованным. Понадеявшись на надежду, он оказывается в состоянии безнадежности, тревоги, неудовлетворенности. Его надежды обмануты. Это оборачивание надежды унынием возможно на уровне субъектов разного масштаба.

На уровне группы, социума, человечества надежды создаются идеологиями, а в наши дни распространяются средствами массовой информации. Именно здесь наряду со «страшилками» и «пугалками» гражданам поставляются «сценарии надежды». Надежды на технический прогресс, недавно - на коммунистическую революцию, теперь – на победу демократии во всем мире. «Средний человек» уже почти ощущает на губах вкус прекрасного будущего, когда оказывается, что вместо обещанного коммунизма властью объявляются олимпийские игры или вместо демократического рая начинаются войны и кризисы. Действительность опровергает «пустые надежды».

На уровне индивидуальных межличностных контактов человек, построивший сценарий дружбы или любви, может быть отвергнут и отвергаем ровно столько, сколько он сохраняет надежду, то есть, придерживается конкретной сфантазированной им схемы отношений. Мир в лице реальных, не зависящих от его желания людей, говорит ему «нет», порождая у надеющегося комплекс неполноценности.

На метафизическом уровне верующие любой конфессии могут встретиться с жесточайшим разочарованием, если, переступив черту, отделяющую жизнь от смерти, не обнаружат там ничего, на что надеялись при жизни… Да и будет ли кому обнаруживать? То-то было бы обидно. И здесь надежда может сыграть с нами злую шутку, посодействовав скептичным атеистам…

Конечно, все сказанное не значит, что надежду надо отвергнуть. Она была и будет важна и прекрасна. Но ее, несомненно, надо дополнить другой противоположностью – открытостью. Открытость миру означает, что мы не задаем себе эмоционально нагруженных конкретных сценариев – социокультурных, личных, метафизических - и не ждем от реальности соответствующего нашим мечтам ответа. Мы понимаем, что мир ответит, как хочет – странно, по-своему, всякий раз иначе. И мы должны быть гибкими и стойкими, чтобы принять любой ответ. Надежда греет душу, но открытость закаляет ее. Чтобы жить и развиваться нужно и то, и другое.

Любовь: идеал и действительность

Любовь – прекраснейшее из человеческих состояний – имеет много обликов и сфер своего воплощения. Тема любви, разговоры о любви пронизывают всю нашу жизнь, при этом, слыша одно и то же слово, мы по контексту прекрасно понимаем, о чем идет речь. Есть любовь к родине и любовь к человеку, любовь к Богу и любовь к творчеству, любовь к жареной картошке и к познанию тайн вселенной. Во всех этих видах любви существует одно общее качество – то, что мы любим, становится для нас самым прекрасным и ценным в мире, и ради этой любви мы нередко готовы поступиться многими благами своей жизни. Недаром говорят «любовь требует жертв». Это – не удивительно, любовь – одна из высших ценностей, а ради высших ценностей, как мы уже знаем, естественно поступаться низшими.

В этом разделе, последнем в книге, мы обратимся к любви межличностной, к любви между людьми, к тому таинственному и притягательному отношению, о котором мечтает каждый, и от которого вольно невольно страдают многие. Основной моделью рассмотрения будет для нас любовь между мужчиной и женщиной, и здесь мы последуем за Л.Фейербахом, который считал что все иные виды любви – любовь родительская, детская, братская, общечеловеческая производны от этого главного жизнетворческого отношения. Впрочем, разговор с необходимостью будет выводить нас за пределы отношений «мужчина и женщина» в более широкий «любовный круг».

Откуда берется стремление к любви? Почему она нужна человеку? Видимо, дело в том, что человек – существо частичное, и жажда восстановления целостности ведет его к желанию соединиться с другими людьми, составить с ними единство. Субъективно это проявляется как любовь. Э.Фромм полагал, что любовь – это единственный способ решить проблему одиночества. Люди ищут целостности с миром и избавления от одиночества на разных путях. Они могут впадать для этого в экстатические состояния, но как только экстаз проходит, одиночество возвращается, к тому же все экстазы разрушительны. Люди могут искать целостность на пути подчинения социальной группе, сливаться с другими в едином порыве, но это уничтожает личность человека, его индивидуальность. Наконец, чувство соединения с миром дает творчество, но оно кратковременно и доступно не для всех. Поэтому любовь остается главным путем для гармоничного соединения с себе подобными.

Как можно описать эмпирическое чувство любви к другому человеку? Сошлюсь на мнение А.Маслоу, который, обобщая собственный опыт и опыт, выраженный в литературе и искусстве, говорит, что любовь – это нежность и привязанность, которые могут приносить удовлетворение, счастье, радость, восторг и экстаз. Это стремление к близости и совместному времяпровождению, в результате чего разлука приносит печаль и депрессию. Дополняя его описание, можно сказать, что любовь между мужчиной и женщиной, несомненно, включает эротический страстный компонент, сексуальное влечение, но оно не равнозначно любви. Это, скорее, элемент любви, одна из ее предпосылок, но само по себе влечение может получать формы, не имеющие с любовью ничего общего. В то же время такие виды межличностной любви как родительская, детская, братская любовь, а также дружба, рассмотренная в качестве вида любви, не несут в себе никакой эротики, зато содержат все другие важные составные любовного отношения.

Какие же сущностные, идеальные черты мы можем усмотреть в в феномене любви?

Осветим коротко идеал любви как переживания. Что есть любовь, если попытаться кратко выразить ее смысловое ядро? Любовь – это утверждение бытия другого человека, пожелание ему быть, развиваться, никогда не умирать. В этом любовь противоположна ненависти, которая хочет уничтожить свой объект.

Любовь это не просто утверждение бытия любимого, но утверждение его индивидуальности и уникальности, неповторимости. Это интуитивное проникновение в душу любимого, в тайну его субъективности. Когда мы любим, то видим любимого человека не в его эмпирическом бытии, где он неизбежно несовершенен, а в его лучших возможностях, «таким, каким его задумал Бог».

Идеал любовного переживания дополняется идеалом любовного поведения, который прекрасно описан Э.Фроммом в его книге «Искусство любить». Фромм считает, что любовь – это не пассивное состояние (пусть меня кто-нибудь любит!), а деятельная способность, которая может развиться в настоящее искусство. Любить – значит давать, а не только получать, и при этом «отдавание» не выступает как жертва, а, напротив, воспринимается как радость и удовольствие, потому что следует из внутреннего богатства личности. Дают не только материальные блага или помощь, но дают свое соучастие, свою жизнь, свою субъективность. В чем же выражается «дающая» практическая любовь?

Прежде всего, в заботе. Забота – это активная заинтересованность в жизни и развитии любимого. Это труд для него. Любовь и труд неразделимы: трудятся над тем, что любят и любят то, над чем трудятся. Образцом заботы является отношение матери к своему ребенку: мать кормит его, ухаживает за ним, воспитывает, и эта работа радует ее, а не тяготит.

Второй компонент любовного отношения – ответственность. Это мой ответ на нужды любимого, чуткость, способность отозваться на его индивидуальные запросы, а не формальное «выполнение долга».

Третий момент – уважение. Уважать своего любимого, это значит видеть его таким, как он есть, осознавать его индивидуальность. Уважая любимого, мы признаем его право идти по своему собственному пути, развиваться согласно внутренним склонностям и побуждениям. Я люблю человека таким каким он является, а не таким, каким он нужен мне! Но для того, чтобы любить так, нужно обладать собственной внутренней независимостью, быть самостоятельным. Уважать другого можно лишь на основе собственной свободы. Любовь исключает всякую эксплуатацию, отношение к Другому как к средству.

Четвертый компонент – знание. На самом деле, чтобы уважать любимого, надо его знать, понимать его потребности и возможности. Конечно, такое знание никогда не бывает полностью рациональным. Чужая душа – тайна, мы можем лишь осторожно, бережно прикасаться к ней, надеясь, что она сама раскроется нам навстречу.

Когда мы говорим о любви, то непременно касаемся вопроса о взаимности. Книги и кинофильмы, песни и стихи часто посвящены несчастной, неразделенной любви, где любимый либо не отвечает любящему на его чувства, либо быстро покидает его, оставляя с разбитым сердцем. Любовные страдания и печальные расставания – излюбленный литературно-поэтический сюжет. Иногда даже создается впечатление, что обычной человеческой любви вообще нет, а кругом только драмы и трагедии, брызжущие раскаленными страстями. Это засилье романтически-мрачного взгляда на любовь искажает идеал любви, подводит к мысли, что лучшая любовь – неразделенная, хоть и горькое чувство, но мощное! Какие переживания! Какой накал! А еще проводится мысль о том, что любить без ответа – очень благородно, тебе не отвечают, а ты все равно любишь – просто от избыточности натуры! Настоящий душевный подвиг – отвечать на равнодушие – любовью!

На самом деле все обстоит не так. Любовь лишь тогда полноценна, хороша и способствует жизненной гармонии, когда она взаимна. Приведу некоторые аргументы.

Поскольку при неразделенной любви любящий остается без желанного ответа, он должен как-то пережить, преодолеть сложившуюся ситуацию, тяжелую для него эмоционально, а порой и вовсе невыносимую. Первый возможный путь – «сублимация» любовного чувства в творчестве. Можно писать стихи, рассказа, картины – лишь бы нереализованная страсть нашла канал для своего выражения. Собственно, отсюда и рождается шквал стенающей лирической поэзии (стихи о счастливой любви можно по пальцам пересчитать!) Однако на этом пути творец, увлекшийся своими произведениями, чаще всего просто оставляет того самого любимого в стороне, и уже никакой особенной любви к нему лично не изъявляет.

Второй путь – это путь пассивного терпения и страдания, когда любовь становится молчаливой, возможно, тайной. Апофеозом проявления такого чувства выступает жизнь героини рассказа Стефана Цвейга «Письмо незнакомки». В этом случае любящий чаще всего считает себя недостойным ответа. Если же он уважает себя, то подобное поведение кончается не «вечным благородным обожанием», а неврозом и бунтом.

Наконец, третий вариант – это активная попытка все-таки добиться любви того, кто тебя отвергает. Решительный любящий – в наши дни это нередко женщина - проявляет в этом случае недюжинное упорство, а также настойчивость, навязчивость, и агрессию. Он (она) встречает любимого на всех углах, караулит у всех дверей, задаривает подарками, надоедает любезностями, пишет пылкие письма. Однако, сильная страсть – самая бессильная вещь на свете, потому что она пугает и вызывает желания освободиться от крепкой хватки. Между любящим и любимым происходит настоящая психологическая борьба, борьба сознаний, которая никогда не кончается благополучно: любящий, многократно отвергнутый и униженный, постепенно начинает тихо ненавидеть того, кого так сильно желал и любил совсем недавно. И что же остается от того прекрасного чувства. которое, казалось, будет всегда вести по жизни? Только жажда отстоять свое израненное самолюбие.

Очевидно, здесь тоже работает принцип, согласно которому надо идти по «естественному пути», где тебе не оказывают слишком сильного сопротивления.

Лишь взаимная любовь дает людям радость и удовлетворение, наслаждение и спокойствие, именно взаимная любовь есть то чувство и то отношение, ради которого стоит жить. В этом случае происходит как бы взаимослияние душ, их счастливое гармоническое соединение. При этом индивидуальности не растворяются друг в друге, напротив, каждый из любящих сохраняет свое собственное лицо, свою неповторимость. Происходит лишь взаимное обогащение, из которого является новое качество — качество отношения. Конечно, в реальной жизни любовь чаще всего бывает «несимметричной», один из любящих чувствует сильнее и ярче выражает свои переживания, но это не мешает любви, а лишь придает ей остроту и сложность.

Итак, мы заговорили о реальной любви, а реальная любовь, даже та, что поначалу выглядит совершенно счастливой и взаимной, может на поверку оказаться весьма далекой от светлых идеалов. Рассмотрим три важных противоречия, которые могут присутствовать в реальных любовных отношениях.

1.Очарование – разочарование

Любовь начинается с влюбленности. Влюбленность – прекрасное чувство, когда любимый оказывается для нас центром мира, и от него как от источника света, исходят лучи, освещающие всю нашу жизнь. Все имеет для нас значение и смысл прежде всего в связи с любимым и потому, что он есть, существует. Это и есть состояние очарования. Однако, беда в том, что очарование может быть недолговечно. И эта недолговечность очарованности послужила основанием для представления о том, что любовь – это вообще просто наша фантазия. Согласно мнению таких выдающихся писателей как Стендаль и Марсель Пруст, прекрасные черты наших возлюбленных – лишь результат работы нашего воображения, мы сами придаем прелесть обычным лицам и загадочность банальным характерам. Приближение к предмету страсти быстро развеивает романтический флер, мишура осыпается, и любви вместе с влюбленностью нет места в реальном мире.

Я полагаю, что такая точка зрения пессимистична и несправедлива. Очарование кончается разочарованием тогда, когда мы действительно сочинили чужие достоинства, ничего не зная о человеке, но если мы знакомы со своим любимым и общаемся с ним, а он продолжает нам нравиться, то никакого разочарования не наступает. Конечно, в любви есть два компонента: один – сугубо субъективный и иррациональный, когда человек нравится исключительно потому что он – это он (полюбится сатана пуще ясна сокола!); другой – когда мы любим в человеке его объективные достоинства - щедрость, честность, надежность и т.д. Иррациональная тяга, если она уже есть, как правило, никуда не уходит, а второй, «объективный» компонент вполне проверяем, и если достоинства любимого, как мы и полагали, присутствуют, то нет и причин для разочарований. Конечно, в ходе жизни люди меняются: тот, кто был в молодости мил и любезен, может превратиться в мрачного грубияна, щедрый сделаться скупым, а трезвенник – алкоголиком, тогда разочарование действительно настигает любящего – ведь его любимый стал не просто иным, а гораздо хуже, чем был! Но потому и говорят, что совместная жизнь – это огромный труд души. Когда двое идут вместе через годы, они должны заботиться о том, чтобы не разочаровать своих любимых, чтобы оставить неприкосновенной если не силу первого чувства, то ту глубину, которая появляется при долгом и тесном общении. Здесь важно сохранять свою и внешнюю, и внутреннюю привлекательность, и это вопрос обеих сторон, вступивших в долгий союз. В действительности влюбленность и очарование могут никогда не покидать любящих, они могут сохраняться до старости, когда муж жене и жена мужу могут сказать в год золотой свадьбы: «Лучше тебя никого нет!»