27. Позитивизм, неопозитивизм и постпозитивизм.

Еще в конце 19 – начале 20 века в западной философии оформляется позитивизм (О.Конт, Г.Спенсер, Дж. Милль и др.), высказавший идеи «положительного знания» и очищения философии от метафизических иллюзий. Позитивизм стремился обратить философию на пользу науке, адаптировать методологические принципы к бурно растущему естественнонаучному знанию.

Так, О.Конт предложил признать положение о том, что наука должна опираться не на философию, а на самою себя, свершившимся фактом. В ходе дальнейшего развития позитивизма мировоззренческая сторона научной деятельности постепенно «выводится за скобки». Позитивная наука должна отказаться от постижения первоначал бытия и познания, основных положений онтологии и гносеологии (Д. Миль, Г. Спенсер). Эталоном научного знания для позитивизма является естествознание, методы которого автоматически переносятся на другие науки, в том числе социально-гуманитарные. Эти идеи позитивистской философии вполне объяснимы бурным развитием естественнонаучного знания в 19 – 20 веках, а также необоснованностью претензий классической философии стать «фундаментом» наук, систематизируя и методологически выверяя их содержание.

Так называемый «второй позитивизм» (эмпириокритицизм - Мах, Авенариус) претендовал на создание абсолютно новой философии, основанной на «естественном понятии о мире» и устраняющей такие «мнимые» проблемы, как соотношение бытия и мышления, субъекта и объекта. Внешнее и внутреннее (среда и Я) представляются здесь как неразрывно связанные, находящиеся в «принципиальной координации». Они составлены из однородных элементов мира (ощущений), которые в одной связи выступает как физические, в другой – как психические. Так же и содержание опыта описывается как нейтральное – ни материальное, ни идеальное, и представляет в конечном итоге поток ощущений. Эмпириокритицизм объявляет себя философией естествознания ХХ века.

Дальнейшее развитие позитивизма связано с формированием неопозитивизма (Б.Рассел, Дж. Мур и др.) и аналитической философии (основатель - Л. Витгенштейн), позднее, со становлением постпозитивизма – Т.Кун, К.Поппер, И. Лакатос и др.

Главной своей задачей неопозитивизм считает анализ логических и математических конструкций, лежащих в основе построения научного знания. Здесь разрабатываются фундаментальные принципы, на основе которых, по мнению неопозитивистов, и развивается наука. Это:

-принцип верификации (необходимость сравнения положений науки с данными простого опыта),

-принцип конвенционализма (в основе принятия аналитических положений в научной теории лежат произвольные соглашения (конвенции) ученых, выбор подобных положений определяется их ясностью, полезностью, простотой и т.д.),

-принцип физикализма (все предложения в эмпирических науках, в конечном счете, должны допускать сведение к предложениям физики, поскольку все экспериментальные науки имеют общий базис – физику).

Аналитическая философия во главу угла ставит изучение языка (стихию языка), центральными проблемами здесь становятся понимание, смысл, коммуникация. Поскольку философия не дает нового знания, то её задача – осуществление анализа языковых и логических выражений, которые постоянно вводят в заблуждение исследователей. Начиная с работ Д.Мура, неопозитивизм сближается с аналитической философией и переходит от анализа математических и логических структур к исследованию функционирования обыденного языка.

Аналитическая философия и постпозитивизм в своих рамках сформировали интересную и плодотворную философию науки[5]. Здесь приоритетным для исследования становится разработка анализа и динамики научного знания. Утверждается, что развитие науки есть процесс смены связанных между собой теорий, который обусловлен самими правилами исследования. Революции в науке, согласно идеям Куна, являются сменой господствующей парадигмы (общей научной картины мира), происходящей вследствие «взрыва» изнутри старой парадигмы. Основным критерием научности теории новая философия считает принцип её проверяемости (верифицируемость) и опровержимости (фальсифицируемость).

Феноменология. Герменевтика.

Феноменология (Э. Гуссерль и др.)

Феноменология вооружила философское знание принципиально новым методом анализа сознания и различных его состояний. По мнению Гуссерля философия должна исследовать «чистое сознание», представляющее собой сверхчеловеческое, абсолютное бытие. Гуссерль стремится очистить сознание от эмпирического содержания, что достигается с помощью «феноменологической редукции» (т.е. воздержания от каких-либо суждений до тех пор, пока сознание не освободится от догм и аксиом). Центральное понятие феноменологии – «интенция», направленность сознания на объект, находящийся в самом сознании, и, кроме того, сами способы этой направленности. Развивая свою теорию, Гуссерль говорит и о влиянии «жизненного мира» на сознание, т.е. опосредующее значение жизни, самого существования индивида для устройства, направленности и содержания его сознания (жизненный мир, согласно Гуссерлю, это донаучное первичное сознание и вытекающие из него формы поведения).

Гуссерль считал, что философия может стать строгой наукой, но только тогда, когда сделает своим предметом структуру «чистого сознания» (феноменологию) и откажется обосновывать свои выводы с помощью опытных наук.

Феноменология на Западе стала одним из наиболее влиятельных течений современной философии и усилиями её сторонников – Р.Ингардена, А.Шютца, М.Шелера - была распространена на исследование проблем эстетики, этики, психологии, социологии и др. наук[6].

Герменевтика

(Г.Гадамер, П.Рикер, Ю.Хабермас и др.)

С самых своих истоков философская герменевтика была связана с идеями интерпретации проблемы понимания. Её прототипами можно считать искусство толкования иносказаний в древнегреческой философии, искусство толкования Священного писания в средние века.

У Гадамера герменевтика впервые превратилась в самостоятельную область знания, суть которой может рассматриваться и как учение о человеческом бытии вообще, и как основной метод гуманитарных наук. Герменевтика сконцентрировалась на изучении особенностей именно гуманитарного знания, путях его постижения, выяснении сходства и различия объяснения и понимания. Так, Гадамер полагал, что существуют разнообразные способы отношения к бытию, и науко-теоретическое освоение мира – лишь одна из многочисленных позиций человека в нем. Это означает, что научное познание не является не единственным, ни универсальным. Существуют еще философия, искусство, «историческое предание» и пр. Фундаментальной характеристикой человеческого бытия и мышления герменевтика считает «историчность», определяющуюся через время, место и конкретную ситуацию.

По мнению философов - сторонников идей герменевтики социально-гуманитарные науки не могут и не должны копировать методологию естествознания. Этой методологией можно пользоваться, но с учетом особенностей и своеобразия изучаемого предмета. Заслугой философской герменевтики так же является изучение значения толкования, интерпретации в социально-гуманитарном знании. Сама интерпретация – процесс неоднозначный, поскольку толкование (например, текстов) совершается в контексте определенных традиций, а это значит, что интерпретатор подходит к своему предмету с «предубеждением» и вкладывает в него, по сути, новые смыслы.

Философская герменевтика рассматривает бытие как самостоятельную языковую субстанцию. Непосредственное бытие человеку недоступно, поскольку он живет в мире, запечатленном в языке. Отсюда лингвистическая природа философии, которая обнаруживается, прежде всего, в ее диалогическом характере. Таким образом, единственно доступным и ценным миром герменевтика признает мир человеческого общения, внутри которого образуется мир культуры, ценностей, смыслов и т.д. Все составляющие культуры должны быть понятны и истолкованы (проинтерпретированы).

Прагматизм (Ч.Пирс, У.Джеймс, Дж. Дьюи)

Философы – прагматики представляли философию как практическую науку, которая призвана рассматривать утилитарные проблемы человеческого бытия. Согласно У. Джеймсу истинными являются лишь те положения, которые наиболее приспособлены к практической деятельности человека и человечества (Истина – это кредитный билет, который имеет силу только в определенных условиях). По мнению другого яркого представителя прагматизма Д, Дьюи для успешных познавательных действий человеку свойственно использовать множество методов. Следовательно, делает вывод автор, любая истина носит условный, договорный (конвенциальный) характер и определяется как полезность, живучесть идеи. Таким образом, в определенном смысле, прагматизм выработал в гносеологии иммунитет против догматизма и фундаментализма.

Прагматизм отвергает абстракции, спорные положения и неизменные принципы. Философия должна быть нацелена на удовлетворение потребностей и интересов реального человека. Различные виды деятельности должны рассматриваться в зеркале адаптации (приспособления) индивида к сложившимся условиям жизни. Как утверждает Дьюи, функция интеллекта состоит в том, чтобы устанавливать путь, каким могут быть созданы в будущем эффективные и выгодные отношения с объектами окружающего мира. Таким образом, стираются грани между практикой и теорией, верой и знанием; в итоге все сводится к приспособительному поведению. Именно в нем заключается основная функция интеллекта, который призван преобразовать неопределенную ситуацию в определенную.

Любые проблемы прагматизм решает с позиций утилитаризма: допустимо все то, что приносит пользу человеку. Естественно признаются определенные моральные рамки. Какие? На этот простой вопрос прагматизм чаще всего затрудняется ответить, поскольку по его установке любая моральная ситуация неповторима и каждый раз требует индивидуального подхода. Универсальной этики не существует, все этические проблемы носят открытый (т.е. – дискуссионный) характер.

Утилитарный подход прагматизм распространяет и на науку, понятия и категории которой отождествляются с инструментами действия, используемыми в зависимости от ситуации.

Это философское направление наряду с решением проблем познания и действия (практики) интересуется так же изучением поведения человека. С точки зрения прагматиков поведение детерминировано верой (готовностью действовать определенным образом), привычкой (устойчивой верой) и убеждениями (способом действия). Универсальным средством изменения мира и социума является изменение привычек.

Структурализм и постструктурализм

(К.Леви-Строс, Р.Барт, М.Фуко, Ж.Лакан и др.)

Задача, которую изначально поставили перед собой структуралисты, – преодолеть описательность в философском анализе, поставить философию на строго научную основу с использованием точных методов естественных наук, включая формализацию, математическое моделирование, компьютеризацию. В качестве образца для философских и культурологических исследований используется лингвистика (Фердинанд де Соссюр разработал структурный метод, который применяется для изучения разных сфер жизни человечества – в частности, культуры). Акцент ставится на исследование форм, в которых протекает духовная культуротворческая деятельность человека, всеобщих схем и законов деятельности интеллекта. Эти всеобщие формы обозначены понятием структуры (совокупность отношений, которые остаются устойчивыми на протяжении длительного исторического периода и действуют как бессознательные механизмы). В качестве таких структур или знаковых систем рассматриваются мифология, религия, язык, обычаи, традиции и пр. Например, К. Леви-Строс в качестве структур изучает бинарные оппозиции (природа-культура, растительное-животное, правое-левое, мужское-женское, жизнь-смерть), считая, что все установления социально-культурной жизни (браки, мифы, ритуалы и т.д.) основываются на этих подсознательных структурах. В работах Леви-Строса разрабатывается так же идея сверхрационализма, которая постулирует тезис о том, что с развитием культуры должна установиться гармония чувственного и рационального начал, утраченная современной европейской цивилизацией, но сохранившаяся на уровне первобытного мифологического мышления.

К основным принципам структурализма можно отнести установку на синхронизм (одновременное исследование явлений), акцент на структурности изучаемых явлений, рассмотрение языка как сложной иерархической системы, где каждый элемент получает значение не сам по себе, а в контексте языковой структуры[9].

Постструктурализм стремится преодолеть неисторизм ряда философских школ, выявить и проанализировать противоречия, возникающие в ходе познания человека и общества, с помощью языковых структур. Так, Р.Барт рассматривает проблемы анализа языка как «бытия смыслов», текста как пространства, в котором спорят разные (враждебные) виды письма и языка. М. Фуко говорит о свободе человека как понимании и использовании языка (довлеющей структуры). В европейской истории он вычленяет 3 эпистемы, основывающиеся на соотношении «слов» и «вещей» и перипетий языка в культуре. Ж. Лакан анализирует культуру через призму бессознательного, развивая мысль о сходстве или аналогии между структурами языка и механизмами действия бессознательного. Основными понятиями постструктурализма становятся «децентрация» (выявление и разоблачение основных оппозиций в разных областях социальной жизни: например, центр – периферия, власть – подчинение), «детерриторизация» (ориентация на поиск свободных социальных пространств, находящихся вне контроля власти, т.е. материальных зон бытия человека и культуры), а так же «деконструкция» (интеллектуальная стратегия, позволяющая обнаружить репрессивную логику государства и власти в любых социокультурных феноменах, представленных как текст).

Постструктурализм в своей проблематике и внимании к анализу языковой и текстовой реальности сближается с философствованием постмодернизма.

28. Экзистенциализм — это целое течение, направление, которое даже сложно назвать школой. Возникает экзистенциализм в 20—30-е годы XX столетия одновременно в разных странах — в основном это Франция и Германия, представители экзистенциализма есть и в России, Испании, Италии. Жан-Поль Сартр, один из классиков экзистенциализма, в своей работе «Экзистенциализм — это гуманизм» провел классификацию всех философов-экзистенциалистов, с которой тут же поспешили не согласиться другие философы этого направления. Но тем не менее классификация Сартра получила признание, так как она оказалась способной ответить на некоторые вопросы.

Вслед за Сартром принято разделять экзистенциализм религиозный и атеистический. К атеистическим философам-экзистенциалистам относятся, прежде всего, Мартин Хайдеггер (1889—1976), Жан-Поль Сартр (1905—1980), Альбер Камю (1913—1960) и Морис Мерло-Понти (1908—1961). К представителям религиозного крыла экзистенциализма относят Карла Ясперса (1883—1969) и Габриеля Марселя (1889—1973).

Сюда же можно с некоторой натяжкой отнести русских философов Николая Бердяева (1874—1948) и Льва Шестова (1866—1938). С натяжкой, потому что сами себя они экзистенциалистами не считали, и работы их, написанные в экзистенциалистском ключе, относятся скорее к началу 10-х годов. Но так или иначе, их работы (особенно некоторые работы Бердяева) с экзистенциализмом перекликаются.

Среди испанских мыслителей выделяются Мигель де Унамуно (1864—1936), которого относят также к предшественниками экзистенциализма, и Ортега-и-Гасет (1883—1955). Наиболее видным представителем экзистенциализма в Италии является Никколо Аббаньяно (1901—1977). Наиболее популярным экзистенциализм был в Европе начиная с конца 20-х годов до начала 60-х. Затем экзистенциализм постепенно идет на убыль.

Можно было бы поговорить о причинах, породивших экзистенциализм: это ситуация в довоенной и послевоенной Европе, общий кризис, поиски ответов на вопросы о смысле жизни, но мы не станем отвлекаться. Скажем только, что экзистенциализм как философия имеет достаточно богатое прошлое. Сами экзистенциалисты в числе мыслителей, в первую очередь повлиявших на их творчество, указывали Федора Михайловича Достоевского, некоторые романы которого наполнены экзистенциалистским содержанием. Есть философы, которые задолго до экзистенциализма высказывали взгляды, близкие к ним, были, что называется, философами экзистенциального направления.

Следует различать философов-экзистенциалистов и философов экзистенциальных. Философ-экзистенциалист — это философ, принадлежащий непосредственно к этому течению, а философ или мыслитель экзистенциальный (Паскаль, Кьеркегор или Достоевский) — это те мыслители, которые прежде всего переживали проблемы человеческого бытия, искали ответа на вопрос не о сущности бытия, а о сущности человека. В этом смысле Паскаль как философ и богослов определенно не укладывался в рамки XVII в.

Среди предтеч экзистенциализма в первую очередь надо назвать, конечно, Сёрена Кьеркегора. Но повлияла и феноменология Гуссерля, и философия жизни (в первую очередь Фридрих Ницше и Анри Бергсон). В некотором смысле можно причислить сюда и неокантианство, поскольку сам Хайдеггер был учеником Риккерта. Одно время Хайдеггер был ассистентом у Гуссерля и считал, что он разрабатывает дальнейшие идеи Гуссерля и его феноменологию, хотя сам Гуссерль был в ужасе от идей своего ученика и поспешил от них отказаться.

Кьеркегор является предтечей экзистенциализма, поскольку настроение экзистенциализма — это, прежде всего, настроение человека, ищущего смысл своей жизни. Как пишет Альбер Камю в самом начале своей работы «Миф о Сизифе», «есть только одна по-настоящему серьезная философская проблема — это проблема самоубийства». Иначе говоря, это проблема смысла жизни. Если у жизни есть смысл, то кончать ее самоубийством ни в коем случае нельзя. Если у жизни смысла нет, то почему бы не прервать ее в любой момент, когда есть подходящий повод.

Таким образом, может быть, шокирующим, эпатирующим сознание, и рассуждает Камю, говоря об этой философской проблеме. Так или иначе, все философы-экзистенциалисты — и Хайдеггер, и Ясперс, и Марсель — говорят об экзистенциализме как о философии человека, философии личности. Марсель, правда, избегает термина «экзистенциализм», называя свою философию христианским сократизмом, но смысл от этого не меняется. Так же, как и Сократ, который призывал вернуться к человеку и в первую очередь познать самого себя, Марсель призывает именно к этому и разрабатывает эту идею примерно в том же направлении, что и Кьеркегор.

Философия жизни – это не учение о жизни, но определённый способ философствования, который стремится понять жизнь из неё самой, а не из каких-то абстрактных метафизических начал. Философствование должно быть подлинным и непосредственным выражением жизни в её ценности и целостности. Это новое философствование исходит из того, что невозможно, да и не нужно никакое построение системы философии, исходящее из чистого разума, самодостоверного и самодостаточного чистого мышления, всеобщих принципов и т. д. Философия Ницше, скажем, принципиально антисистематична, имеет преимущественно афористически-литературную, символическую форму.

В этом контексте возникает и вопрос о месте мышления и его наиболее полного воплощения – науки – в более широкой реальности жизни. Главная проблема философии жизни и состоит в этом вопросе – об отношении мышления (разума) и жизни. Она исходит из того, что мышление, духовная жизнь – лишь одно из проявлений жизни, поэтому мышление обусловливается и определяется жизнью, а не жизнь – мышлением. Разум и наука не могут подчинить себе жизнь, т. е. сделать её разумной. Полное подчинение разуму и науке убивает жизнь, делает человека бездушной машиной.

Идеи, которые высказывались Ницше, хотя и были высказаны в достаточно экстравагантной форме, но они действительно показали суть многих и многих проблем, которые наполняют философию. Главное — это проблема теории познания. Ницше указал на ограниченность этой теории: по его словам, познание есть лишь просто приспособление к действительности, есть некая форма воли к власти.

Таким образом, Ницше показал, еще раз как бы доведя до абсурда идею, что субъект и объект в познании разделены. Философия всегда пыталась преодолеть эту трудность: понять, как субъект может познать объект, как человеческий ум может проникнуть в нечто чуждое ему — в материю или мир духовный, мир идеальный, мир божественный — любой мир, но не совпадающий с его, человеческим миром.

Это приводило или к полному скептицизму — учению, указывающему на невозможность того, чтобы сознание проникло в чуждую ему среду, или как крайний другой выход — к солипсизму, к выводу о том, что существует лишь познающий субъект. Все остальное есть лишь явление его собственного сознания или его чувств. Солипсизм, конечно, в последовательной форме не встречается в философии, философы боялись его, как чумы.

Ницше предложил определенный вид решения проблемы, введя понятие жизни. За это понятие и ухватились последующие философы. Недостатки всех гносеологических концепций виделись им в том, что здесь, оказывается, противопоставляется мыслящий субъект и немыслящая среда; немыслящая материя или сверхмыслящий абсолют — и то и другое противостоят человеку.

Пропасть остается. А Ницше предлагает совершенно другой подход, вводя понятие жизни, — именно жизнь является тем началом, из которого все происходит. Именно из жизни возникает и материя, и живые организмы, и сознание, и всё на свете. И эта жизнь не исчезает в некотором абсолюте: она остается, она присуща нам, и мы как живые организмы сами ее ощущаем.

Поэтому возникает предположение, что возможно преодоление дуализма субъекта и объекта путем введения понятия жизни. Все присуще жизни, и я сам есть жизнь. Сознание есть лишь определенный феномен жизни, определенный этап развития ее, причем не самый лучший, как говорит Ницше, потому что сознание не может познать мир, оно как бы отрывается от мира, недаром (по словам того же Ницше) человек есть болезнь на теле земли. Как болезнь в организме человека противопоставляет себя организму и отторгается им, так и человек противопоставляет себя всей природе, он чуждое ей явление, и сознание, разум человека оказывается чуждым этому миру.

Поэтому понятие жизни становится центральным в последующих философских системах. Понятие жизни и понятие переживания — переживания этой жизни. Именно поэтому последующее философское направление и получило название философии жизни, и именно во введении этого понятия они видели заслугу Ницше. Но философия жизни в том виде, в каком она была высказана Ницше, была шокирующей, экстравагантной, ненаучной, поэтому она не могла служить основой и опорой истинной философии.

Чтобы придать ей академическое благообразие, необходимо было ее переосмысление. Одним из первых философов, который проделал задачу перевода ницшеанской философии на язык более академический, не столь вызывающий, эпатирующий, экстравагантный, был немецкий философ Вильгельм Дильтей.

Кроме Дильтея, идеи философии жизни разрабатывал французский философ Анри Бергсон. Бергсон, а не Дильтей был тем философом, который в большей степени послужил пропаганде идей философии жизни. Хотя Ницше первым вострубил о новых идеях и о нем узнал весь мир, многие нормальные люди просто отшатнулись от его бесчеловечной философии. Бергсон же, разрабатывая идеи философии жизни, изложил ее таким образом, что она стала близка не только интеллектуалам, и не только атеистам, но даже католическим интеллигентам в начале XX в.

29.

Одним из первых собственно древнерусских философов является Илларион, киевский митрополит в 1051-1054 гг. Сведения о его жизни крайне скудны. Известно, что он входил в число приближенных князя Ярослава Мудрого, был одним из основателей Киево-Печерского монастыря.

Достоверно известным произведением Иллариона является "Слово о законе, через Моисея данном, и о благодати и истине, которые были Иисусом Христом; и о том, как закон отошел и благодать и истина всю землю заполнили и вера на все народы распространилась и нашего народа русского достигла". Философским Слово о законе и благодати" может считаться потому, что оно тематически включается в классификацию философского знания по Иоанну Дамаскину, в раздел философии умозрительной. Поскольку речь в нем идет о сущности бестелесной, оно должно быть отнесено к богословию [3, C.128].

Такая трактовка может встретить возражения со стороны тех исследователей, которые считают "Слово" произведением либо социально-политическим (иногда даже социологическим), либо историософским на том основании, что его центральная тема – "история".

В буквальном смысле "Слово" есть рассказ ("история") о том, как слово Божие распространилось среди всего человечества. Сначала через иудейский "Закон", затем через евангельскую, христианскую "благодать", достигнув "Русской земли" и рассеяв "тьму идольскую". Но дает ли этот факт нам основание видеть в нем произведение философско-историческое? Какая собственно история изложена в нем?

Илларион, будучи носителем христианского миросозерцания, развивает особый тип отношения к "истории". Во-первых, прошедшее, т.е. библейская история, воспринимается как реальный символ, прообраз, ключ, с помощью которого удостоверяется божественная предзаданность всех важнейших событий уже собственно христианской истории.

Во-вторых, будучи мыслителем древнерусским, Илларион процесс христианизации рассматривает через призму крещения Руси. Оно видится ему как завершающий этап распространения христианства.

И, в-третьих, размышления Иллариона о прошлом и настоящем этапах взаимодействия Бога и человечества отражается на совершенно новое, неведомое язычеству видение будущего. Внеся идею единственности, однократности земного существования, христианство придало особый статус "концу истории" – последнему суду Бога над людьми и будущей жизни. Илларион, начиная свое слово, сразу же осуждает эту перспективу, подчеркивая, что "закон предтечей был и слугой благодати и истине, истина же и благодать – слуги будущему веку, жизни нетленной. Как закон приводил принявших его к благодатному крещению, так и крещение открывало путь своим сынам к вечной жизни. Особенно наглядно озабоченность "будущим веком" проступает в "Молитве" Иллариона, которая очень тесно примыкает к "Слову" и как бы придает ему форму триптиха: символическое толкование ветхозаветной легенды об Аврааме и Сарре; крещение русской земли и похвала Владимиру; молитва от имени новообращенных русичей.

Главная тема "молитвы" – просьба о милости и снисхождении "человеколюбца" Бога и недавно обращенным в христианство русским людям. В ней находит свое завершение заявленная в начале "Слова" богословско-историческая схема: закон – истина и благодать – будущий век. Каков он окажется для новообращенной Руси – вот что волнует Иллариона.

В софийской книжности XI-XII вв. ключевое положение заняла идеология единодержавства и централизации. В этой связи особо обращает на себя внимание "Память и похвала князю Владимиру", в котором идеал единодержавства сочетается с возвеличиванием "самовластьца" и крестителя Руси. Составители этого памятника был некий Иаков Мних [4, C.186].

Ратуя за канонизацию Владимира, Иоаков Мних подобно Иллариону, сравнивал его с Константином Великим, провозгласившим христианство государственной религией Римской империи. При этом на возражение оппонентов, указывавших на то, что по смерти Владимира не было никаких чудес, Мних выдвигал тезис о том, что святость достигается не чудотворением, а добрыми делами.

Иаков Мних давал ясно понять, что не будь на Руси единодержавства, не было бы и самого христианства. Чем прочнее на Руси княжеская власть, тем сильнее и заступничество Бога.

Со временем древнерусская мысль стала все более утверждаться на принципах вольнодумства и свободомыслия, постепенно переключаясь на освоение мировоззренческих структур народного язычества, духовных ценностей вне православных традиций, что особенно ярко и в "Слове о полку Игореве".

Мономах был крупным политическим деятелем Древней Руси, воином и мыслителем. Став в 113 г. великим князем, он быстро прибрал к своим рукам удельных владетелей и сделал массу других общественно-полезных дел. Под старость "сидя на санех", В.Мономах решил подвести итог своей жизни, полной жестоких битв и опасных приключений. Так появилось его замечательное поучение. В нем затронут большой круг вопросов, касающихся объема власти великого князя, взаимоотношений церкви и государства, моральных, правовых критериев, определяющих критерии оценки политического деятеля. Также Мономах дает наставления в праведной жизни, призывает быть милостивыми, не грешить, уклоняться от злых дел, иметь в сердце страх Божий, творить непрерывные молитвы и добро ближним и подчиненным, покоряться старейшим, с одинаковыми по возрасту и с молодыми людьми "любовь иметь", сохранять чистые помыслы, избегать лжи, гнева и прочих пороков. По словам Мономаха, можно победить "врага" (дьявола) тремя трудами: покаянием, слезами и милостыней. Для того чтобы заслужить Божию милость, не требуется "одиночество" (затворничество), монашество, пост, как другие "добрые люди терпят"; можно и малым делом получить милость Божию. В обязанность человека входят помощь сиротам, вдовам и убогим.

Княжение Мономаха и его сына Мстислава было последней попыткой сохранения политического значения Киева, великокняжеского единодержавства. С середины XII в. власть фактически перешла к боярству на стороне которого выступала и церковь. Междоусобицы терзали страну. В таких условиях в русских летописях и сказаниях XI-XII вв. проводится мысль о единстве Русской земли. С наибольшей силой она выражена в "Слове о полку Игореве" [2, C.143].

Для автора "Слова" очевидна пагубность принципа "отчины", в ней он усматривает источник княжеского междоусобия. Отличительной чертой политического мышления автора является соединение идеи единовластия с самым широким толкованием понятия Русской земли. Оно уже не ограничивается у него пределами одного киевского княжества, а включает в себя и все другие древнерусские княжества. В этом находит свое яркое выражение рост патриотического сознания древнерусской мысли, углубление ее общественных позиций.

Поэма решительно порывает с великой церковностью, в ней нет никакой христианской символики. Она от начала до конца насыщена анимистическим одухотворением природы, наполнена языческими божествами.

Помимо народно-патриотической, социальной мысли в средневековой Руси существует и философско-этическая мысль.

С философско-этическим идеями выступает митрополит Никифор. Он обращается к Владимиру Мономаху с посланием, в котором вводит философское рассуждение о том, что представляют собой душа и пять чувств, при помощи которых она действует. Никифор исходит из того, что человеческая душа сотворена Богом и является бессмертной. Ум ставится превыше чувств и воли, т.к. с его помощью человек познает божественную премудрость и окружающие вещи.

Кириллу Туровскому приписывают многие поучения, озаглавленные в рукописных собраниях как "Слова Кирилла Многогрешного", "Кирилла мниха", иногда "Кирилла философа".

Вопрос о взаимоотношении души и тела Кирилл Туровский решал в теологическом плане, утверждая, что душа, в отличие от тела, нетленна, бессмертна и свободна. При этом она всегда нуждается в поддержке души, что сила разума и тела – в их взаимопомощи.

Своеобразным произведением философской и общественной мысли времен Киевской Руси являются "Слово Даниила Заточника" и "Послание Даниила Заточника".

"Слово Даниила Заточника" представляет собой сборник изречений. Афоризмы Заточника заимствованы из различного рода источников. Тут и "Пчела", и библейские критики, и Псалтирь и др. книги.

Главная мысль Даниила Заточника в том, что князь должен жить в постоянной дружбе со своими советниками. При этом князь должен приближать к себе только умных советников, не обращая внимания на знатность и богатство [5, C.287].

Итак, мы увидели, что древнерусская философия имела свои идеи и оригинальных мыслителей. Философия древней Руси развивалась в рамках Богословия, этим обусловлен круг ее интересов.

30. Приближаясь к западной цивилизации, петровская Россия должна была воспринять и весь идеологический мир Европы: стремительно и часто хаотически меняющийся, чреватый духовными и социальными потрясениями, во многих отношениях уже достаточно чуждый духовному миру европейского средневековья и тем более Московской Руси. Конечно, и для России XVIII столетие стало веком секуляризации. И даже в большей степени, чем для Запада, где соответствующие тенденции начинались гораздо раньше - в эпоху Возрождения. Под непосредственным влиянием западной идеологии происходило в XVIII веке формирование светской российской философии. Впрочем, как уже отмечалось, серьезное влияние западноевропейской традиции имело место и в предшествующие столетия. Ведь не о Петре 1, а об Иване III сказал Н. М. Карамзин: "Раздрал завесу между Европою и нами". В XVII веке - столетии смуты и раскола - культурные связи с Западом носили постоянный характер. Особое значение западное культурное влияние приобрело в середине века, после присоединения Украины. Киев в тот период был средоточием православной богословской и философской мысли. Среди видных ученых, преподавателей Киево-Могилянской академии, были ее основатель, крупнейший украинский просветитель и церковный деятель Петр Могила, Захарий Копыстенский, Тарасий Земка и другие. Не случайно выдающийся украинский мыслитель XVIII века Г. С. Сковорода, которого нередко называют первым русским философом, учился в Киево-Могилянской академии. И не только он, но и знаменитый православный старец Паисий Величковский. Преподавал в Киевской академии и Феофан Прокопович - известнейший церковный деятель эпохи петровских реформ.

В творчестве Григория Саввича Сковороды (1722-1794) трудно обнаружить какие-либо серьезные связи с происходившими в России грандиозными социальными преобразованиями. В его трудах продолжалась традиция отечественной мысли XVII века, задолго до реформы Петра I испытавшей влияние различных направлений западноевропейской философии. Сын простого казака, Сковорода учился в Киевской академии, много путешествовал (побывал в Польше, Венгрии, Австрии, Италии, Германии), овладел несколькими языками (в том числе греческим и древнееврейским), знал как древнюю, так и новоевропейскую философию. Большая часть жизни философа прошла в странничестве. Странствуя, он пишет свои философские и поэтические произведения. Широко известна эпитафия на могиле мыслителя-странника, написанная им самим: "Мир ловил меня, но не поймал".

Рассматривая в целом русскую религиозную мысль XVIII века, следует отметить, что это было явление сложное и многоплановое, поэтому ни о какой однозначно схематической характеристике его не может быть и речи. Безусловно, что на любом уровне - даже в монашеской келье, отшельническом ските или в стенах духовных академий - она не была изолирована от социальных и культурных процессов, происходивших в России. Богословский и философский опыт и в эту эпоху сохраняют взаимосвязь, которую мы обнаруживаем в творчестве таких религиозных мыслителей, как Г. С. Сковорода, Тихон Задонский, Паисий Величковский, в сочинениях крупных церковных иерархов: Феофана Прокоповича, Стефана Яворского, Феофилакта Лопатинского (префекта, а затем ректора Славяно-греко-латинской академии, преподававшего там философию), московского митрополита Платона (Левшина) и других.

Было бы не совсем точно утверждать, что светская философская мысль в петровской России формировалась под непосредственным влиянием философии западноевропейской. Она развивалась (во всяком случае первоначально) прежде всего под очень сильным воздействием наиболее влиятельных в Европе идеологических образцов, часто весьма и весьма вторичных по отношению к тому, что действительно уже составляло европейскую философскую традицию Нового времени. Отмечая, например, в целом поверхностный характер так называемого русского вольтерианства, не стоит забывать, что и у себя на "родине", в Европе, вольтерианство высших слоев было течением ничуть не менее поверхностным, хотя, как и всякая влиятельная идеология, отражало и фиксировало происходившие в обществе и культуре глубинные процессы. Вполне объяснимо и то огромное впечатление, которое признанный европейский "властитель дум" произвел на российское образованное общество, которое в отличие от европейцев, успешно ‑­прошедших школу вольнодумства уже в эпоху Возрождения, только начинало овладевать азами "нового мышления".

Популярность Вольтера в России на протяжении XVIII века была действительно очень велика. Французского интеллектуала читали при дворе, его чтила сама императрица Екатерина II ("мой учитель"), им зачитывались столица и глухая российская провинция. Покоряли новизна и блеск стиля, предельная (по тем временам) раскрепощенность мировоззрения. Об отрицательных аспектах этого увлечения в свое время весьма сурово, но точно сказал В. О. Ключевский: "Потеряв своего Бога, заурядный русский вольтерианец не просто уходил из его храма как человек, ставший в нем лишним, а, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать и перепачкать... Философский смех освобождал нашего вольтерианца от законов божеских и человеческих, эмансипировал его дух и плоть, делал его недоступным ни для каких страхов, кроме полицейского..." [1] Правда, "официальная" мода на Вольтера в конце века (после Французской революции) была прекращена. Екатерина II без особого труда уловила связь между идеями "учителя" и крушением французской монархии. Но дух вольтерианства многое определил в последующем российском нигилизме и радикализме.

31. Вторая четверть XIX в. открывает важнейший период в развитии русской философии. Русская философия этой поры предстает как многообразие доктрин и учений, группирующихся вокруг полюса целостности с упором на религиозные ценности, монархию и общинное начало. У истоков философии этого этапа стоял П. Я. Чаадаев (1794-1856), автор "Философических писем", в которых он выступает как критик самодержавия. В его взглядах сочетаются элементы философии целостности, поскольку он возлагает надежды на религию, и философию индивидуальности, так как Чаадаев отстаивает самоценность личности.

В 30-40 годах названные выше полюса оформляются окончательно и открыто противостоят друг другу. С одной стороны, это славянофилы (И. В. Киреевский (1806-1856), А. С. Хомяков (1804-1860), К. С. Аксаков (1817-1860). Все они тяготеют к полюсу целостности. Отрицательно и критично относясь к существующим российским порядкам, они в то же время акцентировали внимание на самобытности России. В качестве ее идеальных устоев славянофилы рассматривали православие как мировоззренческую базу, монархию - в качестве политической основы и наилучшего государственного устройства, и наконец, крестьянскую общину как сочетание личностного и коллективного начал в жизни крестьян.

На противоположном полюсе группировались западники - Т. Н. Грановский (1814-1876), В. Г. Белинский (1811-1848), М. А. Бакунин (1814-1876), А. И. Герцен (1812-1870) - философы светские, тяготеющие к материализму и атеизму. Они сумели увидеть в диалектике Гегеля алгебру революции. Они положили начало традиции русского просвещения, осознали необходимость развития и обогащения российской культуры. Идеалы и ориентиры западников решительно отличаются от установок славянофилов: ставка не на религию, а на науку, взгляд на человека не с позиций религии, а с позиций физиологии и антропологии. Это отчетливо видно у А. И. Герцена, аналогичные взгляды развивает В. Г. Чернышевский (1828-1889). Наконец, ставка на демократию, на утопический социализм и революционное действие.

Линию философии славянофилов в 60-70-е годы продолжили "почвенники", виднейшим представителем которых был Ф. М. Достоевский (1821-1881). В своей "системе истинной философии" он построил свою концепцию истории, согласно которой история делится на стадию патриархальную, стадию цивилизации и, наконец, христианскую как синтез первых двух стадий. Отстаивая идею бессмертия души и путь самосовершенствования человека, Ф. М. Достоевский решительно выступал против социализма как порождения католицизма и атеизма.

Особое место во второй половине XIX века занимает религиозная философия. Один из ее представителей К. Н. Леонтьев (1835-1891) предлагал ужесточить религиозные требования к человеку, настаивал на внедрении "византизма" в качестве социального идеала и на сохранении монархии, православия в качестве суровой аскетической веры и, наконец, поземельной общины.

Продолжая линию религиозной философии, Н. В. Федоров (1838-19О3) и Л. Н. Толстой (1828-1910) особое внимание уделяют религиозно-нравственным проблемам, ориентированы на братство людей как высшую ценность. Однако достижение этой цели они мыслят по-разному. Л. Н. Толстой - через рациональную религию как синтеза христианства и восточных религий, как новое жизнепонимание, основанное на любви к человеку и непротивлении злу насилием. Н. Ф. Федоров, напротив, ищет опору в православии, а братство людей достигается, согласно его взглядам, на путях "всеобщего синтеза", объединяющего теоретический и практический разум, бога, человека и природу, науку и искусство в религии.

Основные тенденции русской религиозной философии XIX века впитала в себя философия В. С. Соловьева (1853-1900). Социальный идеал Соловьева - свободная теократия или вселенская церковь, объединяющая православие, католицизм и протестантизм и утверждающая тем самым конечную стадию истории - богочеловечество. Выдвигая и отстаивая идею всеединства, синтеза веры и знания, науки и религии и т. д., Соловьев выступил против тезиса Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием. Он призывал не только видеть и выявлять зло, но и противостоять ему.

Линия религиозной философии позднее, уже в ХХ веке, получила дальнейшее развитие в трудах целой плеяды видных религиозных философов Е. Н. Трубецких (1863-1920), С. Н. Булгакова (1871-1952), С. Л. Франка (1877-1920) и других.

32. Феномен евразийства – это альтернативный (т.е. небольшевистский) ответ на сложившуюся в первой и второй четверти ХХ века в советской России и вокруг нее общественно-политическую ситуацию2. Евразийство называют последним проявлением оригинального историософского творчества в русской культуре3. На начальном этапе евразийство было направлено на противодействие марксистско-коммунистической идеологии как заведомо негодной и реакционной, а также на возрождение посткоммунистической России. При этом евразийцы считали, что именно русская эмиграция возьмет на себя тяжесть посткоммунистической трансформации. Переосмысливая последствия октября 1917 года, евразийцы вслед за славянофилами обосновывали тезис о наличии у России собственного вектора общественно-политического развития, требующего отхода от западноевропейских ценностей4. Вместе с тем, в отличие от славянофилов, евразийцы не рассматривали историческую роль славянства с точки зрения раскрытия абсолютного разума: «Ведь славянофилы, подобно западникам, были гегельянцами. Прямо вопреки евразийцам славянофилы твердо стояли на почве единства всемирно-исторического культурного процесса. И если началам романо-германской культуры они противопоставляли начала культуры славянорусской, то не иначе как в качестве начал общечеловеческих. Гегель объявлял романо-германскую культуру XIX в. завершением всемирно-исторического процесса раскрытия абсолютного разума, а славянофилы эту самую завершительную роль приписывали началам славянорусским»5.

Евразийцы утверждали, что существует «не только романо-германская культура (западная) и что, в частности, русская культура представляет собой самостоятельную ценность, которую надо отличать и противопоставлять европейской культуре»6. Н.С. Трубецкой в книге «Европа и Человечество» писал: «европейская культура не есть нечто абсолютное, … а лишь создание ограниченной и определенной этнической или этнографической группы народов…, что, таким образом, европеизация является безусловным злом для всякого не нормано-германского народа… и что истинное противопоставление есть только одно: романогерманцы – и все другие народы мира, Европа и Человечество»7. Евразийцы признавали разрушительными попытки «модернизации» по западноевропейским сценариям.

Исходя из этого постулата, евразийцы выводили оригинальную концепцию национального развития8 и государственного строительства. Стремясь к преображению России в духе традиции «русской правды», евразийцы создали политическую доктрину, существеннейшим образом отличную как от западной демократии, так и от социализма. Выдвинутые евразийцами тезисы о симфонической личности и идеократическом государстве предполагали формирование нового понимания индивидуального и государственного суверенитета.

Учение о «симфонической» (соборной) личности является краеугольным камнем евразийской концепции. Основываясь на тезисе об оригинальном сочетании в культуре России национального и интернационального начала, евразийцы утверждали, что российский народ как многонациональное этническое образование носит «симфонический» (соборный) характер, следовательно, и личности его составляющие являются «симфоническими» (соборными). К «симфоническим» (соборным) личностям относились как социальные группы (такие как семья, сословия, класс, народ), так и индивиды, входящие в эти группы.

«Симфоническая» (соборная) личность индивида является антитезой европейскому индивидуализму. Для западноевропейской парадигмы исходным базисным понятием является личность как индивид, обладающий неотъемлемыми правами-свойствами. Отсюда выводится концепция естественных прав. Естественные права выводятся из разумной природы человека, из свободы его воли, цивилизованного способа существования в определенном сообществе. Причем человеку не даруются властью права и свободы, они принадлежат ему от рождения и должны беспрепятственно осуществляться.

Евразийцы считают недопустимым признание примата личности над коллективом, так как такое признание ведет к ожесточённому соперничеству между отдельными индивидуумами, что ослабляет общество. У евразийцев признание индивида личностью обуславливается требованием его единства с социальным множеством – семьей, сословием, классом, народом и т.д. Евразийцами за основу принимается тезис об органическом единстве сосуществования индивида и социальной группы как органического единства многообразия или такого единства множества, когда и единство, и множество отдельно друг от друга не существуют. Складывается определенная взаимопроницаемая иерархия личностей по степени их соборности. По мнению евразийцев, подчинение индивида коллективной «симфонической» (соборной) личности является основным условием подъёма жизнедеятельности коллектива, предельной слаженности и мобилизации сил всех его членов. При определении правового статуса личности эта иерархия индивида и общества, государства достигается неразрывностью субъективных прав и юридических обязанностей, реализуется в концепции «правообязанности».

Концепция «правообязанности» непосредственно выводится из тезиса о разделении правовой системы на две части: народное право и официальное право. Если официальное право евразийцами понимается как совокупность закрепленных нормативных актов и норм, то в определении содержания народного права акцент делается на «правотворчестве» российского народа, как «симфонической» (соборной) личности. «Нормы» народного права проявляются на уровне семьи, общины, церкви, а также государства в целом. Народному праву придавалась более высокая юридическая сила9.

Уровень правовой системы общества определяется не качеством законов, соблюдением «симфоническими» (соборными) личностями императивов народного права. Исходя из этого положения, евразийцы при определении правового статуса индивида признавали лишь за ним абсолютное право на «внутреннее духовное развитие», выводимого из народного права: «У человека есть только одно неоспоримое право – это право на внутреннее, духовное развитие. Отрицание этого права уничтожает у человека качество быть человеком и делает нормальное развитие государства невозможным»10. Тогда как другие права индивида признавались относительными в силу того, что устанавливались официальным правом, а значит и могли быть ограничены.

Указанная связь прав и обязанностей является специфической особенностью определения правового статуса личности, его индивидуального суверенитета. Индивидуальный суверенитет личности конструируется у евразийцев вокруг права на «внутреннее духовное развитие», предполагающего у индивида автономную духовную среду. Однако замечают евразийцы, эмпирический процесс становления симфонической личности всегда несовершенен. Своего совершенства он достигает в церкви. Поэтому церковь определяется как основной детерминант в определении содержания права «на внутреннее духовное развитие». Фактически, концепция «симфонической» (соборной) личности, гипертрофируя значение коллективного, сводит право «на духовное развитие» в обязательство по соблюдению императивов коллективной «симфонической» (соборной) личности.

Остальные права «симфонической» (соборной) личности индивида носят относительный характер, а значит должны соответствовать иерархии соборности. Отрицая естественное право, евразийцы предлагали заменить его «установленным правом», которое должно формулироваться в соответствии с национально-религиозными идеалами «симфонической» (соборной) личности российского народа. Индивидуальный суверенитет у евразийцев в сравнении с западноевропейскими трактовками носит усеченный характер.

«Органичность» предполагает наличие особого идеологического, мессианского императива в основе суверенитета. В ней для евразийцев лежит не воля народа (в западноевропейском понимании), а основная государственная идея («идея-правительница»). Евразийцы обращаются к православию, исходя из необходимости определения содержания «идеи-правительницы».

Для евразийцев «идея-правительница» отражает идеал и фундаментальные ценности, накопленные Россией за её многовековую историю. «Идея-правительница» выводится Н.Н. Алексеевым из трактовки положений Библии11. Н.Н. Алексеев обращался к иосифлянству, развившему и отстаивавшему идею о государстве как о проекции небесного, божественного порядка на земной, а также к нестяжательству Нила Сорского. «Органичность» евразийского суверенитета приводит к отождествлению государства и церкви: «Евразийская идеология утверждает, что государство есть становящаяся, не усовершенствованная Церковь. Евразийцы настаивали на необходимости различения в Православной Русской Церкви двух ипостасей: эмпирической и «святой, непорочной и безошибочной». Первая (эмпирическая) ипостась – это весь русский православный народ с его тяжкими грехами и заблуждениями, который лишь становится Церковью. Вторая (святая, истинная) ипостась – это «Церковь как центр преображающегося в нее грешного мира».

Из этого выводилось основное содержание «идеи-правительницы»: распространение и укрепление православия. Государство рассматривалось евразийцами лишь как средство утверждения православия. Генеалогически монизм евразийцев связан с концепцией «Третьего Рима»12. «Идея-правительница» формирует стержень внутри- и внешнеполитического курса, что обеспечивает «гарантийность» и «демотийность» евразийского государства.

Исходя из суверенитета «симфонической» (соборной) личности евразийцы формулировали собственное понимание народного и государственного суверенитета идеократического государства.

В работе «Русский народ и государство» Н.Н. Алексеев отмечает, что «если бы понятие народного суверенитета не было столь затасканным и не утратило бы всякий внутренний смысл и всякое внешнее обаяние, то мы готовы были бы сказать, что мы строим наше государство на суверенитете народа, но не на том дезорганизованном, анархическом суверенитете, на котором строятся западные демократии (где «народный суверенитет» = механическому агрегату мнений отдельных достигших политической зрелости граждан), а на суверенитете организованном и органическом».

Суверенитет народа, понимаемого в этом смысле, евразийцы назвали суверенитетом «организованным и органическим». Н.Н. Алексеев выводит две характеристики суверенитета идеократического государства – «органичность» и «организованность».

Народный суверенитет для евразийцев не является самоцелью государственного строительства, а лишь средством реализации «идеи-правительницы». В результате такого подхода общая воля населения рассматривалась лишь как «орган восприятия идеи». Евразийцы наделяют суверенитетом не население страны, а лишь ведущий слой (политическую элиту): «Народная воля органически выражается и осуществляется в сильных людях, в сильном и собранном меньшинстве… «Ведущее» меньшинство органически и непреложно выражает подлинную, хотя и бессознательную волю народа, воплощает и олицетворяет ее, отчеканивает ее в целостную идеологию. Выражая свое миросозерцание и осуществляя свою волю, правительство тем самым выражает и осуществляет народное миросозерцание и народную волю»13. Ведущий слой видится евразийцами как оформленный «государственно-идеологический союз», некая «идеологически-политическая лига»14. Евразийцы наделяют ведущий слой, оформленный в «идеологически-политическую лигу», широкими полномочиями. «Ведущий слой» являлся представителем не только ныне живущих, совершеннолетних граждан, принадлежащих к конкретной территории и социальной системе, но некоего особого существа, народного духа, который складывается также и из предыдущих и последующих поколений.

«Идея-правительница» является абсолютным авторитетом и не подлежит критике. Поэтому для евразийского государства недопустимо существование политической оппозиции, в частности в форме политических партий15. Гарантийное государство является внепартийным, то есть принципиально не приемлет партийный режим.

В практической реализации демотии евразийцы затрагивали проблему парламентаризма. Они отмечали «необходимость народного представительства для новой России»16. Концепция евразийства предполагает участие в управлении народных масс, посредством системы органического представительства, а также института сознательных выборщиков. Органическое представительство, по мнению евразийцев, может стать эффективным механизмом выявления реальных интересов регионов и социальных групп17. В условиях отсутствия политических партий органическое представительство предполагает широкое применение выборного начала, участие общественных организаций и трудовых коллективов в государственной деятельности, при условии «огосударствления» последних.

Органическое представительство должно обеспечить формирование «ведущего слоя». Система органического представительства направлена на обеспечение чистоты рядов «ведущего слоя», то есть на его формирование по принципу нравственного совершенства и готовности служить «идее-правительнице». Допуск к государственной власти, не разделяющих идеалы основной государственной идеи лиц, неприемлем. Органическое представительство базируется на институте сознательных выборщиков. Институт сознательных выборщиков представляет своеобразный феномен, сочетающий в себе с одной стороны принцип избирательности, а с другой, принцип недопущения к избирательному процессу лиц, оппонирующих «идее-правительнице».

Евразийцы считают «государства-нации» в их современном виде устаревшей формой организации пространств и народов, характерной для исторического периода XV-XX веков. Процесс становления идеократической государственности предполагает отказ от соблюдения «национального суверенитета». На место «государств-наций» должны прийти новые политические образования, сочетающие в себе стратегическое объединение больших континентальных пространств со сложной, многомерной системой автономий внутри. Следует особо отметить, что приверженцы концепции евразийства не апеллируют термином «национальный суверенитет». «Симфоничность» (соборность) российского народа предполагает отсутствие в истории России классического колониализма18, что делает излишним наделение входящих этносов к элементам национального суверенитета.

К началу ХХI века стало очевидным, что либеральная западноевропейская модель государственности не оказалась адаптированной к российским реалиям. С одной стороны, сказывались ментально-исторические специфики формирования и развития российского государства, с другой – дезинтеграционные процессы размывания цивилизационной и государственной самоидентификации российского народа, а с третьей – глобализация поставила перед политической элитой задачи по расширению пределов «присутствия» государства в гражданском обществе. Наметилась новая логика государственного строительства, в том числе и понимания сущности суверенитета. Дальнейшее «расслабление» связующих элементов Вестфальской системы сформировала потребность в усилении элементов «незападной» государственности.

Восприятие в России истории государственности характеризуется особым отношением к сакральным ценностям. В эпоху Московского княжества теологическое обоснование государственности было выражено в концепции «третьего Рима», в поздний период замененной идеалами Белой Империи (по формуле Ивана Солоневича), а в ХХ веке трансформированной в большевистскую идеологию.