3. «Мамонтовский кружок».

Занятия бывших «римлян» и их новых товарищей были очень разнообразны.

Конечно, главным занятием кружка на Садовой были, конечно, рисовальные вечера. Они проходили в мамонтовском кабинете. Художники устраивались за столом, на диване, у мольбертов — кому как удобнее — и рисовали с натуры: ставился натюрморт, но чаще кто-то позировал.

Что привлекало художников в этих рисовальных вечерах?

На это вопрос ответила Е. Д. Поленова в одном из своих писем: «Собственно прелесть и польза этих собраний,— писала Е. Д. Поленова,— не в том, что на них производится, а именно то, что собираются люди одной специальности. Обмен впечатлений и мыслей важнее самой работы».

Желание совершенствовать мастерство и поддерживать постоянное общение породило воскресные акварельные утра. Они, правда, устраивались не только в доме на Садовой, а поочередно еще у Третьяковых, Поленовых и Суриковых.

Со временем рисование заменили занятиями перспективой, которыми руководил Поленов. Перспективой охотно занимались братья Васнецовы, Коровин, Левитан, Е. Поленова, Серов, Остроухов и старые участники мамонтовского кружка — Киселев, Неврев.

Акварельные утра, рисовальные вечера и занятия перспективой длились в доме на Садовой несколько лет. Готовыми рисунками, акварелями, этюдами обменивались, ездили друг к другу в мастерскую и выбирали особенно понравившиеся этюды, чтобы иметь возможность постоянно видеть работы товарищей.

Рисовали или лепил не в молчании – обычно звучал голос или музыка.

Голос звучал тогда, когда кто-то из членов кружка читал вслух – обычно это была Елизавета Григорьевна. Каждый волен был внести свои предложения, высказать пожелания, что именно читать, но жена Мамонтова, женщина очень чуткая и умная, предугадывала возможные пожелания. Она понимала, к чему стремились друзья, где их интересы, знала, что чтение может послужить толчком в работе.

Москва и ее сохранившаяся старина обращали общее внимание к русской к истории. Елизавета Григорьевна читала своим друзьям сочинения Н. М. Карамзина, записанные ею лекции В. О. Ключевского, русские былины и сказы, собранные А. Ф. Гильфердингом, читала статьи критиков Ф. И. Буслаева и В. В. Стасова.

Обращение к русскому прошлому, особое, усиленное к нему внимание не ослабляло интереса к современности, к западной классической литературе. И, конечно же, в кружке обязательно читались новинки современной литературы, появлявшиеся в печати и неизданные. Так, событием для кружка было чтение «Декабристов» Л. Н. Толстого.

Когда оканчивалось чтение, и Мамонтов или позже появившийся в кружке Илья Остроухов садились за рояль. Были и импровизации, были и продуманные программы, подчиненные определенным целям.

Так, порой одной сонате Бетховена порой посвящался целый вечер. Проигрывали ее целиком, по частям, повторяли наиболее понравившиеся или созвучные чьему-либо настроению места. Вспоминали биографию композитора и историю создания отдельных произведений. В этих случаях литературную часть готовил заранее кто-то один, чаще всего Остроухов. Любя музыку, великолепно в ней разбираясь и чувствуя ее, он приносил с собой на Садовую много интересного из музыкальной жизни, за которой следил пристальней, чем кто-либо другой. Он спешил скорее написать своим друзьям, если был не рядом, о том, как «чудный огненный оркестр поет такие саги, которые никто, кроме музыки, рассказать не может».

Остроухов, как, впрочем, и все в кружке, был большим поклонником искусства Рубинштейна, о котором мог говорить и писать много. В домена Садовой, получая очередное письмо Остроухова (он ездил в Петербург слушать концерты Рубинштейна), обязательно читали вслух: «Рубинштейн играл, точно у себя в доме, говорил, рассказывал, шутил, объяснял не сухо, но с жестами, называл вещи, перед которыми заявлял, что вот это я уж вам сыграю… и действительно сыграл так, как никогда, нигде и никто: вся зала добрых пять минут дрожала от ливня аплодисментов, несмотря на строгий запрет выражать одобрение. Затем так разошелся, что одну блестяще другой проиграл: токкату, сонату... (и еще шесть вещей). Поразительно, я не мог спать почти всю ночь после такого концерта. Подробности при свидании».

В кружке слушали новую оперу Чайковского «Евгений Онегин», когда она еще была далека от официальной постановки на сценах театров, а лишь однажды прозвучала в Московской консерватории, исполненная учениками. С музыкой оперы знакомила членов кружка первая исполнительница партии Татьяны Мария Николаевна Клементова. Эта певица была частой гостьей четверговых встреч на Садовой, доставляя много радостных минут своим голосом и получая много полезного для себя.

Кроме постоянных домашних концертов, члены кружка нередко отправлялись вместе в оперу, ездили слушать звоны ростовских колоколов.

*

Постепенно возникла необходимость какого-то нового занятия, способного вызвать интерес всех членов кружка и сохранить крайне нужную возможность постоянного общения.

«Римский кружок», переехавший в Москву, вспомнил, как он, бывало, гулял по Риму, исследовал его развалины, открывал для себя новое, неизведанное. И у его членов родилась мысль, а почему не поступить так же и в Москве?

Ведь выяснилось, что её никто толком не знает. А ведь это – Москва…

Так возникла мысль об архитектурных занятиях.

Москва и ее древности — что может быть интереснее в смысле темы?

Сказано – сделано.

Если открытие древнерусской живописи было впереди, древнерусская архитектура уже властно приковывала к себе всеобщее внимание. И возникли в доме на Садовой архитектурные занятия с «целью изучения московских остатков древностей». Каждый член кружка избирал для себя в Москве какой-то объект, строение, подробно обследовал его, уточнял архитектурные особенности форм, детали кладки, орнаментов и другие украшения строения, историю создания. И всю собранную информацию доводил до членов кружка. Затем объект осматривался всеми участниками занятий.

Такого рода сообщения о памятниках готовили обычно Елена Дмитриевна Поленова, Елизавета Григорьевна Мамонтова и Наталья Васильевна Поленова-Якунчикова, но выбор тем, объектов решался сообща.

Чем больше ходили по Москве и смотрели, тем больше проникались красотой архитектурных творений. Неудержимая фантазия рисовала пейзажи Древней Руси: деревянные терема с резными столбами переходных висящих галерей, с рядом проемов, обрамленных резьбой, изображающей вымышленных зверей. Снова и снова смотрели и пытались понять: как приходили древние зодчие к безупречному силуэту сложных каменных конструкций, как удавалось придавать им удивительную скульптурность, стройность, откуда бралась эта радость красок в орнаментах, изразцах. А Москва открывала и открывала взору новые картины. Несмотря на дождь, мороз, даже вьюгу, прослушав очередное сообщение, ехали друзья из дома на Садовой по новым адресам.

Виденное вызывало желание творить самим, и однажды Поленов предложил членам кружка проектирование какого-либо здания. Неделю готовили проект, а потом выполняли его из крошечных кирпичей и деталей, отлитых из цемента.

Проекты были самыми разнообразными — крестьянская изба, городской жилой дом, летний дворец, древнерусский терем, крепостная башня, церковь, колокольня, русская баня, городской дом. В большом кабинете Саввы Ивановича устроили выставку готовых проектов, вернее макетов, и жюри, в которое входили Поленов, Суриков, В. Васнецов, присуждало первый номер лучшему.

К сожалению, нет сведений, кто за какой проект получил высшую оценку, но то, что такая давалась, известно. В кабинете Саввы Ивановича возникали выставки архитектурных творений друзей дома на Садовой, произведений их фантазии и таланта.

Со временем границы экскурсий по архитектурный памятникам значительно расширились, перешли в Подмосковье, на его наиболее известные монастыри. Особенное внимание вызывали Саввино-Сторожевский монастырь и, конечно, Троице-Сергиева лавра. Много раз ездили на этюды в окрестности этих монастырей.

Настало время, когда внимания кружка обратилось за пределы московских земель: в ярославские, владимирские, костромские, ростовские, новгородские и более северные края ездили члены Московского художественного кружка с той же целью изучения древнерусского искусства, архитектуры. Интерес к этому никогда не покидал, напротив, со временем углублялся, постоянно сопутствуя их собственному творчеству.

Бывали в доме на Садовой и товарищеские художественные выставки, точнее, товарищеские просмотры. Возникали они чаще всего экспромтом. Иногда экспонатом была всего-навсего одна работа, как, например, серовская «Девушка, освещенная солнцем». Ее приезжал смотреть в дом на Садовой П. М. Третьяков и купил сразу после «смотрин», до того как она появилась на официальной художественной выставке.

В доме на Садовой действия Павла Михайловича, его посещения вызывали немало толков и разговоров. Но и Третьяков внимательно следил за тем, что делают, над чем работают «питомцы Саввы». С некоторыми из них он здесь и познакомился.

Живейшим предметом разговоров в доме на Садовой были художественные выставки Петербурга и Москвы — передвижная, периодическая, акварельная или выставки московского Училища живописи, ваяния и зодчества.

В художественной жизни Москвы члены мамонтовского объединения занимали ведущее место. Репин и Поленов, В. Васнецов и Нестеров, Серов, Коровин и Остроухов, А. Васнецов и Елена Поленова — их работы никогда не проходили незамеченными. Их ждали с нетерпением — что же покажут они па этот раз, что сделали за прошедшее время,— их ждали зрители, ждали художники, все, кто любил искусство.

Публичных одобрений и порицаний выпадало на долю каждого с избытком. Молчанием их работы не обходили. В доме на Садовой серьезно относились к критике Стасова и Буслаева, прислушивались к Александру Бенуа, любя Адриана Прахова-человека, спорили с Адрианом Праховым-художественным критиком, и чаще всего не соглашались с ним.

Здесь можно было услышать, как читались Саввой Ивановичем газетные заметки с выставок и тут же им комментировались.

*

Постепенно мамонтовский круг рос и ширился. Его члены приводили своих друзей и интересных знакомых, те, в свою очередь, - своих друзей и коллег по профессии.

Так, Поленов не только направлял одно время работу кружка, но и вводил в него новых членов. Одним их этих новичков стал художник Константин Коровин. «За вечерним чаем, где были Васнецов, Поленов, Репин,— вспоминал Коровин,— я увидел впервые Мамонтова — особенного человека».

И сразу же Мамонтов проникся особой симпатией к новичку. Тут сыграл свою роль и созвучный мамонтовскому характер «дорогого Костеньки», его жизнерадостность и способность выражать в своем искусстве «радость жизни».

Коровин любил писать пейзажи, и весьма возмущался тем, что некоторые живописцы говорили о пейзаже, как о ерунде — мол, сучок у дерева можно рисовать и здесь и там, а вот рот или глаз надо «посадить» точно на место. «Так говорить о пейзаже,— возмущался Коровин,— когда в нем история души, отзвук, отвечающий сердечным чувствам! Это трудно выразить словом — это так похоже на музыку...».

Мамонтов такие трактовки этого жанра живописи очень нравились.

Так, совсем мальчиков вошел даже не в кружок, а в мамонтовскую семью художник Валентин Серов.

*

Хотя было и так, что и он не всегда понимал его - несмотря на свой известный «талант понимания». Поэтому первое время ему приходилось более прислушиваться к мнению своих друзей художников, и прежде всего Серова и Коровина, которому он верил безоговорочно.

Именно они ввели в круг общения Мамонтова такого художника, как Михаил Врубель. Помогло тут Савве Ивановичу его главное качество - уважение к мнению творческого человека.

*

Неотъемлемой частью жизни Московского художественного кружка были путешествия. Они не рассматривались как развлечения или удовольствие, то была необходимость. Постоянно нужно было накапливать впечатления, расширять кругозор, видеть творения художников различных эпох; не оставаться на уровне когда-то полученных знаний. Путешествия в этом смысле помогали как ничто иное.

Савва Иванович много ездит по России сам, часто берет с собой своих товарищей или, по крайней мере, организует их поездки.

Так, Савва Иванович специально устраивал Валентину Серову заказы в Ярославле, чтоб мог художник не только денег заработать, но и посмотреть на ярославскую каменную архитектуру. И писал оттуда Валентин Александрович в дом на Садовую: «...Сам город мне нравится, чисто русский. Тут есть славные церкви. Вы, конечно, их знаете. Ильи Пророка, например, что на площади,— прелесть, хотя внутри еще не был, говорят, хорошо все расписано...»

*

Замечательными были результаты путешествий членов Московского художественного кружка на Север. Первым поехал туда Савва Иванович, когда затевал продолжение Ярославской дороги.

Под непосредственным влиянием Мамонтова едут на Север в 1894 году В. А. Серов и К. А. Коровин. Работы, выполненные на этот раз, оказались событием и для дома на Садовой, и для русского искусства.

Особенно много привез работ Коровин. В доме на Садовой был устроен просмотр их, своеобразная домашняя выставка. М. В. Нестеров по поводу привезенного Коровиным и Серовым с Севера писал: «...Видел этюды Серова и Коровина. В общем, они очень красивы, по два же или по три у каждого прямо великолепны». В следующем 1895 году в Москве вышла книга Евгения Львова «По студеному морю. Поездка на Север», в которой была воспроизведена двадцать одна работа Константина Коровина из его северных этюдов.

Долго Север питал творчество Коровина, помогая ему в создании новых живописных работ. Он ездил еще раз на Север один. Работали на Севере М. В. Нестеров, В. В. Переплетчиков. Именно с тех пор Север стал предметом постоянного внимания русских художников.

В конце 90-х годов недалеко от Архангельска Савва Иванович Мамонтов построил на свои средства двухэтажную гостиницу специально для художников, оборудовав ее всем необходимым. Сколько лет она существовала, как много художников нашли в ней приют, работая в окрестных местах, уцелело ли здание до нашего времени, сказать трудно. Но художник Павел Варфоломеевич Кузнецов в начале века жил в ней и работал — он и рассказал о ее возникновении и условиях существования, поставленных Мамонтовым.

*

К тому времени, когда вокруг Саввы Ивановича собрался кружок молодых художников, он давно был уверен в необходимости и пользе заграничных путешествий – как по России, так и за границу.

Понятно, что поездка за границу - дело дорогое, и Савва Иванович берет расходы на себя, вывозя кого-нибудь из кружка в качестве своего спутника-компаньона.

Из младшего поколения кружка одним из первых, кого взял с собой в заграничное путешествие Савва Иванович, был К. А. Арцыбушев — инженер по образованию, человек большого вкуса, искренне любящий искусство.

С Арцыбушевым Мамонтовых познакомила мать Серова, и вскоре Савва Иванович пригласил его работать в правлении железной дороги. Арцыбушев оказался талантливым инженером, надежным помощником. Попав в дом Мамонтовых, ближе познакомившись с его интересами, он проникся ими и сам увлекся искусством.

Весной 1880 года Мамонтов отправился в Италию вместе с Арцыбушевым.

По традиции в это время устраивались в Вене художественные выставки наиболее известных мастеров всех стран. «Осмотрели св. Стефана,— пишет Мамонтов.— Пошли на постоянную выставку, где выставлено пять картин Маккарта «Пять чувств». Под чувствами оказались пять бесстыдниц в разных красивых позах. Одна картина Семирадского сомнительного достоинства и разные недурные мелочи. Из газет узнали, что открывается. .. годовая художественная выставка — мы туда. Много очень интересного, в особенности скульптура... Собрались с духом и прямо в студию к Маккарту и... были очень любезно им приняты, сам водил нас по своей мастерской или музею — не знаю, как назвать... Мы с Арцыбушевым так и присели, только улыбались, и, я думаю, даже очень глупо...

Суть в том, что художник в действительности перенесся в средневековой художественный мир… дал всему жизнь и значение и благодушествует на славу среди этой истинно художественной роскоши».

Савва Иванович всем членам Московского художественного кружка, материальное положение которых было неустойчивым, помогал осуществлять путешествия за границу.

*

Предметом особой заботы Саввы Ивановича в кружке был К. Коровин. Его он возил с собой в Крым и Владимир. И вот, наконец, они едут вместе за границу - в Италию. «Компаньон мой Костенька,— писал Мамонтов в 1888 году перед этой поездкой, — с которым мы поклялись не покидать друг друга во что бы то ни стало, готов. Лицо его сияет от восторга, глазенки бегают, он весь нетерпение... Еще бы! Столько интересных живых картин промелькнет перед нами, сколько можно молодому ... человеку набраться неизгладимых впечатлений».

*

Впервые Серов в Италию едет в 1887 году вместе с Остроуховым и племянником Мамонтова художником М. А. Мамонтовым. Чтобы достать денег на это путешествие, Серову пришлось выполнить заказ, который ему устроил Савва Иванович,— расписать плафон в доме Селезневых.

В мае молодежь отправилась в путь. Было решено осмотреть три города Италии — Флоренцию, Милан и Венецию.

Огромное впечатление произвела на Серова и Венеция. Этот город, да и вся поездка вселили в молодого художника желание работать, создать что-то светлое, солнечное, радостное. Невесте своей он пишет из Венеции исторические строки, которые отныне определят многое в его творчестве: «Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное».

В Рим друзья не решились заглянуть.

Позднее Серов объяснил причину Елизавете Григорьевне: «Я побаиваюсь его (Рима.— В. С.). Многое надо знать, многое изучить, чтобы иметь духу к нему подойти, иначе не стоит — вот мое убеждение. Это и было отчасти причиной того, что в прошлую поездку мы миновали его».

Верно – Рим миновали. Но был Милан, Флоренция, Венеция, и путешествия по этим городам имели огромное значение для Серова.

Серов потом еще не раз попадет потом в Италию.

В одном из писем к сыну Мамонтовых «Дрюше», с которым Серов был особенно дружен, он еще подробнее останавливается на впечатлениях от Италии и о пользе подобных путешествий: «Рад был получить твое письмо из Рима… Воображаю, как приятно было пошляться по галереям, храмам античным и ренессансовым, упиваться скульптурой, остатками римской архитектуры, фресками... Рад, что ты повидал античные оригиналы твоих школьных гипсов (Андрей Мамонтов в это время учился в московском Училище живописи, ваяния и зодчества. — В. С.), это даром не пройдет, невольно будешь их вспоминать, все их благородство, когда будешь рисовать в фигурном классе (у Микеланджело и Рафаэля истинная мощь). Ты говоришь, что тебя никогда еще пластика так не захватывала, как глядя на этих самых Рафаэлей и Микелаиджелов. Про себя могу тебе сказать то же самое. В первый раз в жизни я был совершенно растроган, представь — плакал, со мной это бывает не часто, еще в театрах бывало, но перед живописью или перед скульптурой — никогда. Но тут перед мадонной Микеланджело во Флоренции я совершенно расстроился. Да, с этими господами не шути».

Не отстает от молодых и старшее поколение кружка.

«По временам страшно хочется вырваться и полетать по беду свету»,— пишет Поленов Васнецову, когда работает над картиной «Христос и грешница». И если обстоятельства позволяли, Поленов немедленно уезжал. И часто его дорога совпадала с мамонтовскою, что было приятно обоим. «... Рада я за Василия,— пишет жена Поленова из Рима в одном из своих писем.— Приезд Саввы его очень оживил, всюду ездят, бегают...».

Из старшего поколения художников только, пожалуй, В. М. Васнецов не любил путешествовать. Жене он в письме с дороги жаловался: «Ой, как подумаешь, что нужно мыкаться по чужим странам целый месяц—так просто сердце захолонет, хотя, к сожалению, необходимо». Васнецов отправлялся тогда в путешествие по Италии перед началом работы над росписью Владимирского собора в Киеве.

Но все же из этой его поездки немало было получено писем в доме на Садовой с самыми радужными впечатлениями от Италии.

*

Все члены мамонтовского кружка считали необходимыми путешествия на Запад, непосредственное соприкосновение с иной культурой, иным искусством, знакомство и периодические встречи с искусством Италии, Франции, вообще Европы, но при этом глубоко и сердечно были привязаны к России.

Никто из членов кружка не миновал Италии, побывали во Флоренции, Венеции, Милане, Равенне, Падуе, узнали Париж и Грецию и, возвращаясь домой, непременно вспоминали одно из писем Елизаветы Григорьевны из Рима: «Чем ближе всматриваюсь я в жизнь и искусство здесь, мне наше русское все симпатичнее и симпатичнее становится.

Не правы Соловьев и компан., утверждающие, что Россия уже все сказала. Нет, у нас еще гораздо больше материала в задатках, чем у них, мы еще ближе к истине, чем они».