Основное содержание работы

В первой главе – «Теоретико-методологические основы исследования новозаветных репрезентаций в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» – изложена лингвориторическая (ЛР) концепция литературной личности, рассмотрена теория интертекстуальности, сделаны выводы о специфике речемыслительной деятельности литературной личности в условиях интертекстуальности как конститутивного признака создаваемого текста вообще и в аспекте библейских и новозаветных репрезентаций, в частности.

Языковая личность адресанта (языковая личность-1) применительно к сфере литературно-художественной коммуникации приобретает статус литературной личности. Категория литературной личности в качестве ЛР конструкта (А.А. Ворожбитова) базируется на антропоцентрической теории литературной личности. Структура языковой личности выступает психолингвистическим ядром-инвариантом литературной личности. Соответственно последняя обладает (с опорой на уровни, выделенные Ю.Н. Карауловым): 1) детерминирующей ее идиостиль ассоциативно-вербальной сетью; 2) тезаурусом, конституирующим ценностную иерархию понятий, идей, концептов, мировоззренческих установок, идеологических стереотипов, в совокупности образующих ЛР картину мира литературной личности – идиолектно структурированную базу данных в рамках «этнолингвистического космоса»; 3) прагматиконом, доминирующей деятельностно-коммуникативной потребностью которого выступает стремление к творческой самоактуализации.

Данное понимание языковой личности в работе дополняет концепция И.Я. Чернухиной, согласно которой в ее структуру входят большая и малая многомерности. Параметрами большой многомерности являются: ин­теллект (типы речевого мышления, менталитет); интуиция, пресуппозиция (знания о мире и человеке, которыми располагает данная личность, ее жизненный опыт – как вербализован­ный, так и невербализованный; осознаваемая и неосознаваемая память); бытие в ауре добра; открытие природе, космосу; открытость ноосфере, культурной среде (национальной и инонациональной) и др. параметры. Малую многомерность языковой личности составляют: чувственные и интеллектуальные эмоции, которые она способна переживать; речевой темперамент, проявляющийся в доми­нирующих типах экспрессии: спокойной, напряженной и форсированной. Все эти параметры эксплицитно или имплицитно могут отражаться в устных или письменных выска­зываниях.

Художник слова является сильной языковой личностью, то есть обладающей – интуитивно или осознанно – высокой ЛР компетенцией. Последняя структурируется в соответствии с требованиями, предъявляемыми к языковой личности этапами универсального идеоречевого цикла «от мысли к слову». Механизмами реализации ЛР компетенции литературной личности, выступающими в реальном процессе речемыслительной деятельности как единое психолингвистическое образование, являются следующие: преддиспозитивно-ориентировочный; инвентивно-парадигматический; диспозитивно-синтагматический; элокутивно-экспрессивный; редакционно-рефлексивный; мнемонический; акциональный; психориторический (при наличии обратной связи с реципиентами). Анализ автобиографических и дневниковых текстов, содержащих данные о творческой лаборатории писателей, позволил обосновать существование двух типов идеоречецикла: «прозаического», интеллектуально-ментального, при котором этапы «от мысли к слову» располагаются в традиционном порядке (преддиспозиция, инвенция, диспозиция, элокуция, редактирование) и «поэтического», эмоционально-аффективного, «неправильного».

Помимо структурного ядра уровней языковой личности, слоя интегральной ЛР компетенции и типа идеоречевого цикла А.А. Ворожбитова выделяет в структуре литературной личности риторский и собственно литературный (художественно-эстетический) статусы, т.е. компоненты, обеспечивающие ее ориентацию на социально значимый, этически ответственный речевой поступок как акт речемыслительного творчества и художественно-эстетическую значимость его результата. Таким образом, категория литературная личность, в отличие от языковой личности, подразумевает специфические наслоения на инвариантном ядре последней в виде: профессиональной, значительно превышающий обычный уровень ЛР-компетенции, реализующей тот или иной тип идеоречевого цикла; риторского статуса, литературного статуса.

Каждое произведение должно быть «изобретением по форме» и «открытием по содержанию» (Л. Леонов); в то же время «проблема взаимодействия автора с предшествующими текстами существует давно» (М.В. Терских). И «первым шагом на пути к раскрытию средств интертекстуальности должно стать узнавание произведения, из которого взят тот или иной фрагмент» (О.И. Ревуцкий). Узнавание произведения обеспечивает установление его прецедентного статуса и фиксирует специфику реализации той или иной литературной личностью творческого дискурсивного процесса. Как отмечают исследователи, «работа с прецедентными произведениями и прецедентными темами была органична для художественного мышления Ф.М. Достоевского. С неизменным и глубоким вниманием писатель относился к литературным прецедентным произведениям, к сакральным (библейским и богослужебным) источникам» (Н.Г. Михновец).

Анализ современных исследований, посвященных проблеме взаимодействия текстов, позволяет говорить о существовании двух моделей осмысления интертекстуальности: 1) универсальной и 2) актуализированной. В соответствии с данными подходами одни исследователи рассматривают интертекстуальность как всеобщее измерение текста, его импликативную имманентную структуру (М.М. Бахтин, Р. Барт, Ю. Кристева и др.), другие считают, что об интертекстуальности можно говорить только в отношении текстов, которые включают в себя конкретные другие тексты или их элементы (Е.А. Баженова, В.Е. Чернявская, Г. Денисова и др.). Интертекстуальным источником в художественной литературе – в силу глобальности коммуникации – чаще всего являются прецедентные тексты как «самодостаточный продукт речемыслительной деятельности». При этом Библия как «Книга книг» и конкретно Новый Завет – прецедентные тексты глобального общечеловеческого масштаба – выступают своего рода «суперпрецедентами», универсальной интертекстуальной канвой в масштабах общепланетарного речемыслительного и собственно литературного процесса. Так, А. Вежбицкая, анализируя значение Иисусовых притч в рамках семантического подхода к Евангелиям, приводит следующее суждение Гракка: «в конце концов, если бы современные ученые, прогрессивно настроенные церковные дея­тели и покорная публика – все поддались … критической эрозии Писаний, последняя группа защитников, которые будут упрямо ут­верждать, что в самом центре Евангелий находится живой Иисус, бу­дет состоять из художников и писателей, для которых психологиче­ская очевидность стиля имеет больше веса, нежели филологическая аргументация».

Лингвориторический конструкт литературной личности и проблематика интертекстуальности явились в работе теоретическими основами анализа, во--первых, биографических сведений и массива литературно-критических статей о творчестве Ф.М. Достоевского, во-вторых – о роли репрезентаций Нового Завета в текстовом массиве его произведений и конкретно романа «Братья Карамазовы». Как свидетельствует анализ научных трудов, Ф.М. Достоевский занимает уникальное место в русской литературе по всеохватывающей проникновенности и мощной силе пророческой мысли, что отражает специфику логосно-тезаурусно-инвентивных параметров творческого дискурсивного процесса данной литературной личности. Творчество писателя стало перманентно значимым фактором любых аксиологических и мировоззренческих поисков ХХ–ХХI вв. благодаря прежде всего следующим этосно-мотивационно-диспозитивным основаниям его речемыслительной деятельности: постулирование исключительно счастья человеческого мерилом и единственным критерием социального прогресса; убежденность в неоправданности общественных модернизаций, подминающих под себя цельность и добрые начала личности; установка «ходить за взрослыми людьми как за детьми»; отзывчивость к страданиям людей в качестве провозглашаемой желательной доминанты любой культуры; вера в постоянное «количество», взаимную «дополнительность» добра и зла в мире, следствием чего выступает единственная возможность делать добро из зла, поскольку иных источников добра в человеческой природе не существует. Данными установками детерминированы пафосно-вербально-элокутивные параметры литературно-художественной и публицистической речемыслительной деятельности Ф.М. Достоевского, репрезентированные в текстовом массиве его произведений.

В диссертации рассмотрены общие вопросы филологического анализа текста, охарактеризована специфика собственно лингвистического, психолингвистического, стилистического, литературоведческого, интегративного лингвориторического видов анализа. Изучение текста осуществляется под разными названиями: «теория текста», «лингвистика текста», «структура текста», «герменевти­ка», «грамматика текста», «стилистика текста». «Наличие разных терминов – это не только свидетельство неус­тоявшейся терминологической практики, но и отражение того, что сам феномен текста предполагает многоаспектность его изу­чения» (Н.С. Валгина).

Текст квалифицируется учеными как высшая коммуникативная единица. Л.Г. Бабенко указывает на 4 основные подхода к изучению текста: «1) лингвоцентрический (аспект соотнесенности «язык – текст»); 2) текстоцентрический (текст как автономное структурно-смысловое целое вне соотнесенности с участниками литературной коммуникации); 3) антропоцентрический (аспект соотнесенности «автор – текст – читатель»); 4) когнитивный (аспект соотнесенности «автор – текст – внетекстовая деятельность») (Л.Г. Бабенко).

Филологический анализ текста вбирает в себя лингвистический (лингвориторический), психолингвистический, стилистический, а также литературоведческий анализы. Лингвистический анализ текста предполагает изучение его языковой организации в соотнесенности с содержательным планом текста. Психолингвистическое исследование текста опи­рается на представление о нем как о двуедином про­цессе порождения/восприятия, лежащем в основе коммуникативной деятельности. Стилистический анализ текста опирается на изучение лингвистических факторов стилеобразования, т.е. связан с лингвистическим анализом текста в связи с выделением языковых примет стиля. С точки зрения литературоведения художественный текст рассматривается как произведение искусства, изучаемое в культурно-историческом контексте эпохи. В связи с этим отметим, что «аналитическая работа литературоведа имеет три ориентира: объективную данность текста, субъективную данность эстетического переживания, а также интерсубъективную заданность переживаемого смысла» (В.И. Тюпа).

Лингвориторический подход дает возможность в большей степени связать содержательные, композиционные и языковые аспекты дискурсивно-текстообразующего процесса, формирующего ментальное пространство художественного произведения с уровневой организацией языковой личности продуцента данного дискурса.

Однако «для филолога, анализирующего прозаический художественный текст, взаимосвязь «плана выражения» и «плана содержания» – открытая проблема» («Анализ художественного текста»).

В ходе анализа критических работ нами проанализированы литературоведческие аспекты анализа текста романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». При этом литературоведческие параметры, будучи интерпретированы с позиций лингвистики, психолингвистики, риторики и др. языковедческих дисциплин. текста романа «Братья Карамазовы» как источник информации по теории языка. Философско-мировоззренческие аспекты речемыслительного процесса в творчестве Ф.М. Достоевского как литературной личности. Новый Завет в художественном творчестве писателя в интерпретации критиков

Роман «Братья Карамазовы» – итог творческого пути Достоевского. Его сложное построение и жанр – результат длительных размышлений автора над проблемами современной литературы и искусства, а многие идеи, характеры, эпизоды романа либо подготовлены предшествующими произведениями, либо возникли в его творческом воображении в процессе обдумывания и разработки этого последнего романа.

Отраженная в «Дневнике писателя» и «Братьях Карамазовых» социальная действительность, в рамках которой происходит действие романа, предполагала своеобразное художественное воплощение, когда в многообразии крупных и мелких фактов времени проявляется их внутреннее единство, психологические корни, нравственная суть, и раскрываются связи настоящего с прошлым и будущим. Отсюда особая многосоставность романа, где на первый взгляд, обыкновенное уголовное происшествие и любовное соперничество в канве детективного сюжета вписываются в более общую картину духовно-мировоззренческих и социально-психологических связей современного общества, которые соотносятся с вечными законами бытия и глубокими философско-историческими вопросами. Достоевский примыкал к той линии русской философской мысли, которая сложилась в борьбе с рационализмом. Писатель полагал, что русская мысль должна исходить из идеала цельного человека, у которого различные духовные силы и способности находятся в единстве (традиция ранней восточно-христианской мысли).

«Особый, важный пласт источников романа «Братья Карамазовы» составляют памятники древнерусской средневековой литературы и фольклора. Ни в одном из предшествующих романов мотивы Евангелия, народных легенд, духовных стихов, апокрифической и житийной литературы, древнерусского изобразительного искусства не играли такой важной роли» (В. Ветловская).

Определенный интерес вызывает ветхозаветная Книга Иова, структурные особенности которой отозвались в повествовательной структуре романа. Общеизвестно, что интерес Достоевского к этой библейской книге был особый. Иов для Достоевского являлся «изваянием мира и человека и характеров человеческих <…> на веки веков» (Ф.М. Достоевский). Происходящее с героем Писания, из века в век повторяется в человеке и в человечестве. Человек, обреченный все сознавать, творит своим «эвклидовым умом» свой справедливый мир – стремится к общественному идеалу инквизитора, и сам же никогда до конца его не может принять. Оттого человек жаждет вновь «узреть» Бога, а не рассуждать о Нем, жаждет свободной веры без «эвклидовых» «хлебов» – стремится к личному идеалу Христа. Отворяя двери темницы, Великий инквизитор признает тем самым, что не в силах ум и сердце человека прекратить этот спор, идущий от начала мировой истории и на «веки веков».

По мнению М. Дунаева («Вера в горниле сомнений»), Достоевский обозначил в своем последнем романе все следствия утраты веры, все начатки процесса разложения жизни на уровне личности и на уровне общества: и бессознательный поиск идеала несмотря ни на что, проявляющий себя и в уродливых формах, даже в виде пустой и легкомысленной мечтательности (Митя), и абсолютизацию относительных земных ценностей (Инквизитор), и гедонистический аморализм (Федор Павлович), и идеологию (Иван), и практику (Смердяков) вседозволенности. Вера ведь не просто уверенность в существовании некоего высшего начала и даже не знание о бытии Божием. Отвержение справедливости Создателя мира не может не обречь человека на тот же трепет. Разум и душа, отвергающие такую справедливость, неизбежно тем возлагают на Бога ответственность за зло, действующее в мире. В понимании этой-то справедливости и пошатнулся праведник Алеша. Страшные вопросы обрушиваются на человека. Это кульминация романа.

Ответить на эти страшные вопросы возложено на Алешу Карамазова. Все силовые линии, пронизывающие пространство романа, сходятся в одной точке, и эта точка – бунт Алексея, человека Божия. Именно на него возложена тяжесть борьбы со злом – в себе и в мире. Если воскресение Раскольникова, увязшего в грехе, совершается при духовном воздействии последнего, величайшего чуда Христова – воскрешение Лазаря, то Алеше достаточно вновь соприкоснуться с первым из чудес – с чудом в Кане Галилейской, чтобы возродиться в обновленной и крепчайшей вере («Кана Галилейская»). Передавая чтение Евангелия, Достоевский опускает итоговый стих, завершающий рассказ о чуде: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его» (Иоанн гл. 2, ст. 11). Это не случайность. Содержание последнего стиха автор как бы перелагает на язык художественного образа, венчающего повествование об уверовании еще одного ученика Христова: чудо продолжается в веках. Текст романа как бы включается в евангельский текст. Евангельский текст обретает в романе живое воплощение.

Первое, что прочтет приступающий к «Братьям Карамазовым» будет (после посвящения Анне Григорьевне Достоевской): «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Первым делом Достоевский уведомляет нас о прямой соотнесенности происходящего в романе с евангельским повествованием. Эпиграф повторяется в тексте романа дважды: в первый раз – Зосимой о Дмитрии, второй – в сцене с таинственным посетителем. Это условно делит роман на две части. Первая часть есть некая исходная ситуация, предполагающая по своему смыслу развитие, изменение; вторая – самое это изменение. Обе части имеют евангельское происхождение и существуют в «Братьях Карамазовых» как художественное освоение двух притч, считает один из исследователей творчества писателя Б. Тарасов. Так, исходная ситуация передается через притчу о сеятеле (Ев. от Луки, гл. 7, ст. 5–8, 11–15). В каждом из четырех видов приемлющей земли коренится образ какого-либо из братьев Карамазовых. Семя, упавшее при дороге, означает слушающих, «к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись» (Ев. от Луки, гл. 8, ст. 12). К таковым относится Павел Смердяков. Семя, упавшее на камень, означает тех, кто услышав слово, «с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают» (Ев. от Луки, гл. 8, ст. 13). Здесь речь идет об Иване Карамазове. Семя, упавшее между тернием, означает тех, которые «слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода» (Ев. от Луки, гл. 8, ст. 14). Здесь имеются в виду житейские страсти, которые в святоотеческих писаниях традиционно именуются терниями. Страстность становится доминантой образа Мити Карамазова.

Семя, упавшее в добрую землю, означает тех, которые, «услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении» (Ев. от Луки, гл. 8, ст. 15). Это сказано как будто об Алеше Карамазове. Федор Павлович, «глава семейки», соединяет в себе «дорогу», «камень», «тернии», но не вбирает добрую землю. Важно, что Алеша имеет, в отличие от других братьев, духовного отца – старца Зосиму и, образно говоря, привит к другой лозе. Именно в Алеше снимается противоречие между двумя уровнями бытия: между уровнем веры и уровнем рационального мышления. И это плод покаяния, совершившегося в Алеше. Так как: «Евангелие понимает покаяние не просто как раскаяние, но и как возрождение, полное изменение существа».

Таким образом, евангельские образы, мотивы, сюжеты играют одну из основополагающих ролей в истолковании этого произведения Ф.М. Достоевского, пронизывают всю его структуру.

Во второй главе – «Опыт классификации репрезентаций Нового Завета в романе «Братья Карамазовы» с позиций лингвориторического подхода» – проанализирована в аспектах инвенции, диспозиции, элокуции система новозаветных репрезентаций в текстовой ткани романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», дающая представление о менталитете и идиостиле писателя.

В параграфе «Инвентивные функции репрезентаций Нового Завета в тексте романа Ф.М. Достоевского» выявлены и охарактеризованы инвентивные функции новозаветных репрезентаций.

Количественный анализ установил в тексте романа восемьдесят одну репрезентацию Нового Завета. Как показало их исследование, в идейно-содержательном плане романа «Братья Карамазовы» данные репрезентации играют важную, более того, как показали результаты анализа, одну из определяющих ролей в силу следующих причин.

Во-первых, Новый Завет (как и Библия в целом) послужил тем идейно-мировоззренческим импульсом, который обусловил само возникновение творческого замысла (авторской интенции, т.е. коммуникативного намерения) по созданию романа; он стимулировал соответствующий идеоречевой цикл «от мысли к слову» и далее – к системе художественных образов – прежде всего в плане создания содержательной канвы романа. Кроме того, необходимо учитывать, что именно изучение Библии способствовало формированию у писателя особой – религиозной – картины мира. «Вопрос об истинной вере – один из сквозных и главных вопросов романа «Братья Карамазовы». Развивается он Достоевским не только в полемике с католицизмом, социализмом и атеизмом, несущими миру искаженные, ложные идеалы, но и, в равной степени, с протестанским пониманием веры» (А.Г. Гачева).

Во-вторых, евангельские мотивы, сюжеты, образы (наряду с ветхозаветными репрезентациями) стали той содержательной основой структуры романа, на которой конструируется вся его архитектоника (совокупность и взаимодействие базовых структурных компонентов художественного произведения как целого – сюжет, пространство, время, композиция). Будучи реконструирована, «содержательная карта» романа представляет собой расположение репрезентаций в тексте на фоне остальных микротем, несущее определяющую идейно-смысловую нагрузку.

В-третьих, этические, духовно-нравственные, морализаторские (в высшем смысле слова) и, безусловно, эстетические начала Библии как величайшего культурного феномена в истории человечества послужили той идейно-художественной, идеологической в широком смысле слова доминантой романа, которая формирует в сознании реципиента как языковой личности те новообразования на всех уровнях ее структуры – вербальном, лингво-когнитивном, мотивационном, которые – в случае «идеального читателя» – и являлись коммуникативной целью автора. Формирование соответствующих этосных стереотипов в сознании коллективной русской языковой личности было, очевидно, изначальной сверхзадачей Ф.М. Достоевского.

Как показали результаты анализа, основными инвентивными функциями, которые в совокупности генерируют имплицитную содержательную канву романа, являются следующие: