40. Роман л.Н. Толстого «Воскресение». Социальный критицизм и морализм писателя.

Роман "Воскресение", над которым писатель работал с перерывами десять лет, является крупнейшим произведением "позднего" Толстого. Как и в предшествующих своих романах, Толстой дал в "Воскресении" очень широкую картину русской жизни. Действие романа происходит в Москве и в Петербурге, в центре России и в далекой Сибири, в дворянских усадьбах и в нищих деревнях, в тюрьме и в суде, в больнице и в церкви, в сенате и на пересыльном пункте, в театре и в ночлежке, в салоне знатной дамы и в трактире, на реке и в поле, в избе и в поезде.

Среди действующих лиц романа мы видим многочисленных "хозяев жизни", начиная от высших сановников царской империи — сенаторов, министров, губернаторов, и кончая блюстителями "закона" — тюремными начальниками. Широко показан в романе трудовой народ — рабочие на торфяных разработках, каменщики, плотники, прачки, поденщики, мастеровые, прислуга. Перед нашими глазами проходит вереница крестьянских образов, глубоко правдивых и жизненных. Незабываемое впечатление оставляют сцены в селе Панове, куда приехал князь Нехлюдов, стремящийся уладить свои отношения с крестьянами. Толстой показывает ужасающее разорение и нищету деревни, приводящие к постоянным голодовкам и вымиранию народа. Невозможно забыть старческое, бескровное личико заморенного ребенка в скуфеечке (шапочке) из лоскутиков, которого держит на руках худая женщина, вынужденная просить милостыню.

В тюрьмах и в острогах, на пересыльных этапах, в сибирской ссылке томятся тысячи людей из народа, лишенных свободы. Толстой рисует бессердечие, паразитизм, лицемерие и ничтожество "хозяев жизни". Созданный и охраняемый ими строй писатель называет "людоедским", а их самих — "непромокаемыми" людьми, бесчувственными, глухими к чужой беде и горю. Таковы сцены суда, яркие образы судей, товарища прокурора, присяжных заседателей. Толстой действительно срывает с них маски и показывает их истинное лицо. Каждый из судей занят только своими личными делами и с полным равнодушием относится к судьбе подсудимых. Так, только из-за непростительной небрежности присяжных заседателей героиня романа Катюша Маслова, напрасно обвиненная в убийстве купца, была приговорена к ссылке на каторжные работы.

Нищий деревенский мальчик был обвинен в краже половиков, стоивших 3 рубля 67 копеек. Сам хозяин половиков давно был готов простить голодному мальчику эту кражу. Но товарищ прокурора, наглый, пустой карьерист, всеми силами старался, чтобы суд выносил как можно больше обвинительных приговоров. И мальчика судили, а его соучастник по краже, дожидаясь суда, умер в тюрьме.

Один из главных героев романа, князь Дмитрий Нехлюдов, убеждается в том, что большая часть людей, осужденных на его глазах царским судом, невиновна и что настоящие преступники не те, кого полиция загоняет в тюрьмы, а фабриканты, грабящие рабочих, помещики, грабящие крестьян, чиновники, собирающие с голодного народа налоги и подати.

Обманывать и угнетать народ помогает господствующим классам казенная церковь. Знаменитая сцена богослужения в тюремной церкви, описанная в "Воскресении", служит ярким примером "срывания масок". Служители церкви обманывают народ сказками о превращении хлеба и разбавленного водой вина в тело и кровь Господа Бога.

В "Воскресении", впервые в творчестве Толстого, одним из главных героев произведения выступает человек из народа. Девушка из крестьянской семьи, Катюша Маслова, была взята горничной в барский дом. Рассказав всю историю ее тяжелой жизни, писатель замечает, что это была "самая обыкновенная история". Точно так же, как Катюша Маслова, в старое время гибли сотни и тысячи других девушек.

И глубоко знаменательно, что в конце романа писатель показывает подлинное воскресение Катюши, ее возрождение к новой жизни. Произошло это только тогда, когда в тюрьме и на этапе Катюша познакомилась с революционерами, которых царский суд приговорил к каторге и ссылке. Катюша называет их чудесными людьми. "Она, — говорит писатель, — поняла, что люди эти шли за народ, против господ".

Из всего, что показал Толстой в романе "Воскресение", может быть сделан только один вывод: надо в корне разрушить "людоедский" буржуазный строй жизни и революционным путем освободить народ. Но писатель не делает такого вывода, и здесь проявляется его слабость. Толстой не понял и не принял революции. Он проповедовал теорию непротивления злу насилием. Он надеялся устыдить людей господствующих классов, уговорить их добровольно отказаться от власти и богатства.

Толстой в конце романа заставляет своего героя, князя Нехлюдова, искать спасение в Евангелии. Но все содержание романа зовет к иному выводу. Книга Толстого призывает к разрушению строя насилия и угнетения народа и к замене его таким общественным устройством, при котором все люди будут равными и свободными, когда исчезнут нищета, распри и войны, когда невозможной станет эксплуатация человека человеком.

Думаю, отвечая на этот вопрос можно сказать и о христианских мотивах романа Л.Н. Толстого «Воскресение».

В своем последнем романе «Воскресение» Лев Николаевич Толстой обратился к традиционной для Литературы теме раскаявшегося грешника, играющую также большую роль в христианском учении. Главный герой романа, князь Нехлюдов, когда-то совратил Катюшу Маслову, невольно положив начало ее падению. Позднее он, тоже не по злой воле, вместе с другими осудил ее к чрезмерно суровому, несправедливому наказанию. Раскаяние, начавшееся, когда князь узнал в подсудимой проститутке соблазненную им девушку, привело Нехлюдова к ней на каторгу, возбудило любовь к невинной жертве. Толстой проводит совестливого человека через лабиринт бюрократического государства, ничего общего не имеющего с христианской заповедью о любви к ближнему. Выход автор «Воскресения» видел в моральном самосовершенствовании на основе нового постижения христианских идеалов, ничего общего с которыми, по мнению писателя, не имеет официальная православная церковь. Толстой пришел к убеждению, что для постижения Бога человек не нуждается ни в специальной церковной организации, ни в церковных обрядах, а должен стремиться к следованию Божьему промыслу путем духовно-нравственного обновления и свершения добрых дел. Писатель создал собственное религиозное учение, названное «новым христианством», и отверг официальную церковь. За это он был отлучен от православия в 1901 г., вскоре после публикации «Воскресения». То, как изображена официальная церковь в романе, послужило одной из причин такого решения Священного Синода. Действительно, православные священнослужители и обряды даны в «Воскресении» крайне непривлекательно. Вот, например, сцена православного богослужения в тюремной церкви. Толстой старается описать его как бы глазами человека, абсолютно не знакомого с содержанием и деталями церковного обряда, достигая тем самым сатирического снижения происходящего. Так, риза именуется парчовым мешком, антиминс — салфеткой, иконостас — перегородкой, таинство получения тела и крови Божьей — манипуляциями. Толстой считал таинство причастия шарлатанством и был убежден, что священники, совершающие его, верят в превращение просвир и вина в плоть и кровь Христову только потому, что «исполнение треб этой веры» приносит им доход. Не случайно, что первая публикация «Воскресения» была изъята цензурой, равно как и другая, где описывался визит Нехлюдова к обер-прокурору Священного Синода Торопову. В образе последнего был слишком узнаваем тогдашний глава церковного министерства, которым фактически являлся Синод, К.К. Победоносцев. Топоров у Толстого — «человек тупой и лишенный нравственного чувства». Писатель характеризует как нелепость самой должности, которую занимает Топоров, так и полнейшее несоответствие моральных качеств обер-прокурора задачам духовно-нравственного воспитания: «...Назначение его должности состояло в поддерживании и защите внешними средствами, не исключая и насилия, той церкви, догорая, по своему же определению, установлена самим Богом и не может быть поколеблена ни вратами ада, ни какими бы то ни было человеческими усилиями. Это-то Божественное и ничем непоколебимое Божеское учреждение должно было поддерживать и защищать то человеческое учреждение, во главе которого стоял Топоров с своими чиновниками. Топоров не видел этого противоречия или не хотел его видеть и потому очень серьезно был озабочен тем, чтобы какой-нибудь ксендз, пастор или сектант не разрушил ту церковь, которую не могут одолеть врата ада. Топоров, как и все люди, лишенные основного религиозного чувства, сознанья равенства и братства людей, был вполне уверен, что народ состоит из существ совершенно других, чем он сам, и что для народа нужно то, без чего он очень хорошо может обходиться. Сам он в глубине души ни во что не верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы народ не пришел в такое же состояние, и считал, как он говорил, священной своей обязанностью спасать от этого народ. Так же, как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле, как это выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, — думал и говорил, что народ любит быть суеверным. Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью. Разумеется, все эти Иверские, Казанские и Смоленские очень грубое идолопоклонство, но народ любит это и верит в это, и поэтому надо поддерживать эти суеверия. Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия только потому, что всегда находились и теперь находятся такие жестокие люди, каков и был он. Топоров, которые, просветившись, употребляют свой свет не на то, на что они должны бы употреблять его, — на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а только на то, чтобы закрепить его в нем».

Толстой буквально глумится над главой официальной церкви, сама фамилия которого наводит на мрачные ассоциации с топором палача. Внешние церковные атрибуты, будь то обряды, иконы или государственные формы управления церковью, по убеждению писателя, суть суеверия, способные только оставить народ во мраке невежества и подчинить его господству жестокосердных чиновников. Князь Нехлюдов, в отличие от Топорова, отнюдь не лишен нравственного чувства и постепенно приходит к сознанию равенства и братства людей. В финале романа он, подобно Раскольникову в эпилоге «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, просветляется и перерождается от чтения Евангелия. Нехлюдов «не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил. Но мало того, что он сознавал и верил, что, исполняя эти заповеди, люди достигнут наивысшего доступного им блага, он сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни, что всякое отступление от этого есть ошибка, .тотчас влекущая за собою наказание. Это вытекало из всего учения и с особенной яркостью и силой было выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был и с собственностью; что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанности к нему».

Толстой старается доказать, что непосредственное обращение к Евангелию, без всякой помощи церкви, способно преобразить человека. Главный герой «Воскресения» приходит к выводу, что люди точно так же наивно полагают, что они хозяева своей собственной жизни, тогда как в действительности посланы в мир по воле Божьей и для осуществления Божьего промысла. А следование Божьим заповедям будто бы приведет к установлению Царствия Божьего на земле. Следует отметить, что последнее утверждение противоречит не только православию, но и почти всем другим христианским конфессиям. Нехлюдов, подобно Раскольникову, проникся духом Евангелия и начал новую жизнь, «не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним, с этих пор, получило для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее». Здесь парадоксальность совпадения заключается в том, что Достоевский считал именно православие лучше всего отражающим дух и идеалы первоначального христианства, тогда как Толстой создал новое христианское учение, а православие решительно отверг. Однако сами христианские идеалы двух писателей оказались практически тождественными. Только, в отличие от Достоевского, Толстой думал продолжить историю Нехлюдова, отчего и закончил «Воскресение» словами о будущем, намекая на возможность следующего романа или повести с тем же героем. В толстовском дневнике сохранилась запись от 23 июня 1900 г.: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение Воскресения: крестьянская жизнь Нехлюдова». Однако это намерение так и осталось неосуществленным. Толстой был писателем-реалистом и понимал трудность изображения в реалистической манере жизни человека по евангельским заветам. Ведь даже ему самому не всегда удавалось жить в соответствии с ними.