Белинский о Бестужеве-Марлинском

<…> Марлинский был … зачинщиком русской, народной, повести. <…> Между множеством натяжек, в его сочинениях есть красоты истинные, неподдельные; но кому приятно заниматься химическим анализом, вместо того, чтобы наслаждаться поэтическим синтезом. М. – это не реальная поэзия – ибо в его произведениях нет истины жизни, нет действительности, такой, какая она есть: в них все придумано, все рассчитано… как это бывает при делании машин. Словом – это внутренность театра, в которой искусственное освещение борется с дневным светом и побеждается им. Это не идеальная поэзия – ибо нет в них глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма, а если и есть всего этого понемногу, то напряженное и преувеличенное насильственным усилением, которое не бывает следствием глубокого, страдательного чувства. (Пристрастие к "блесткам" и "цветистой фразеологии" – остротам и метафорическому стилю – сам М. объяснил не только характером своего дарования, но и "жанровыми" особенностями произведения: "…это в моей природе: я невольно говорю фигурами, сравнениями… Иное дело - повесть, иное – роман…Краткость первой, не давая место развернуться описаниям, завязке и страстям, должна вцепляться в память остротами… ") <…> Русские пер­сонажи повестей г. Марлинского говорят и действуют, как немецкие рыцари; их язык риторический, вроде монологов классической тра­гедии, и посмотрите, с этой стороны, на «Бориса Годунова» Пушки­на— то ли это?.. Но, несмотря на все это, повести г. Марлинского, не прибавивши ничего к сумме русской поэзии, доставили много пользы русской литературе, были для нее большим шагом вперед. <...> В повестях г. Марлинского была новейшая европейская ма­нера и характер; везде был виден ум, образованность, встречались отдельные прекрасные мысли, поражавшие и своею новостию и сво­ею истиною; прибавьте к этому его слог, оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии — и вы не будете более удивляться его чрезвычайному успеху. <...>

Борьба В. Г. Белинского против имевших широкую популярность роман­тических произведений А. Марлинского, начатая критиком в «Литературных мечтаниях» и продолженная в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» имела громадное значение для разработки новой эстетики и утверждения пушкинско-гоголевского направления, принципов реализма и народности в русской литературе. Белинский обрушился не только на пристрастие Марлинского к эффектам, сюжетным натяжкам, неестественности описаний. Прежде всего критика не удовлетворяло отсутствие типических характеров, подменённых абстрактными страстями: «Все герои повестей сбиты на одну колодку и отличаются от друг друга только именами». Эти мысли были развиты в статье «О русской повети…», где критик указывает на определённое историческое значение повестей М.

11.Проза н.Ф.Павлова. Именины .

«Именины»

Благодаря этой шняге Павлов стал модным автором. Оценен Пушкиным. Эпиграф – «домашние дела». Критика домашних дел России. История души челка, принадлежащего к крепостной интеллигенции. Душа, травмированная ощущением неполноценности. Главный герой повести, крепостной музыкант, благодаря знакомству с молодым дворянином, рекомендовавшим его как своего друга, оказывается вхож в провинциальное дворянское общество. В него влюбляется девушка-дворянка, но он вынужден признаться ей в своем происхождении, тем самым воздвигнув между нею и собою непреодолимую преграду.

В творчестве Павлова 30-х гг. нашел свое выражение протест мелкобуржуазных слоев против феодально-дворянского гнета. Однако впоследствии эти протестующие настроения были сильно приглушены влиянием господствующей дворянской идеологии. Обличительная социальная направленность его повестей, замаскированный протест против крепостничества и военно-бюрократического строя николаевской монархии особенно резко прозвучали на фоне общей политической реакции 30-х гг. В повести «Именины» напр. он поставил проблему крепостной интеллигенции. Безыменный герой повести, талантливый крепостной музыкант, говорит о себе: «Я был существо, исключенное из книжной переписи людей, нелюбопытное, незанимательное, которое не может внушить мысли, о к-ром нечего сказать и к-рого нельзя вспомнить». Героя постигает тяжелая жизненная катастрофа, и даже шинель николаевского солдата кажется ему избавлением: «...меня уже не пугала барская прихоть, я сделался слугой не людей, а смерти». Тяжелые картины николаевского военного режима нашли свое отражение в повести «Ятаган», вызвавшей особенное возмущение со стороны Николая I. В «Аукционе», «Маскараде», «Демоне» и «Миллионе» П. стремился разоблачить светский и чиновный мир.

Эта обличительная сторона творчества Павлова обеспечивала ему успех у демократического читателя 30-х годов. Мастерство Павлова как в умелом построении сюжета, так и в психологической обрисовке характеров было отмечено современной ему критикой. В последнее время о мастерстве П. писал Н. Л. Степанов, который отметил, что Павлов вслед за Пушкиным переносит в русскую повесть методы французской новеллы, прежде всего Мериме. Влияние Мериме сказывается в композиции и стиле повестей Павлова. От Мериме идет сюжетная усложненность, неожиданная развязка и показ психологии героев. Недаром «изображение характеров» у П. особенно высоко оценивалось его современниками. П. был для 30-х гг. общепризнанным стилистом: отрывки из его повестей приводились в хрестоматиях как образцы слога. В дальнейшей своей журнальной и публицистической деятельности Павлов не сохранил обличительной силы «Трех повестей». Не поднявшись до ясного и резкого отрицания крепостного права, обличая его отдельные уродливые стороны, Павлов постепенно становится все умереннее и умереннее.

В «Четырех письмах к Гоголю» по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» П. не смог дать реакционному выступлению Гоголя социальной оценки и полемизировал с ним больше по поводу отдельных противоречий. В конце своей жизни П. выступил в качестве редактора газ. «Наше время» [1860—1862], переименованной в 1863 в «Русские ведомости», и по своим воззрениям сомкнулся с идеологами реакционного дворянства.