50. Время, события, люди в Былом и думах. Чаадаев, Белинский и тд.

Былое и думы по жанру – синтез мемуаров, публицистики, литературных портретов, автобиографического романа, исторической хроники, новелл. Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались там-сям остановленные мысли из дум». Первые пять частей описывают жизнь Герцена с детства и до событий 1850–1852, когда автора постигли тяжелые душевные испытания, связанные с крушением семьи. Шестая часть, как продолжение первых пяти, посвящена жизни в Англии. Седьмая и восьмая части, еще более свободные по хронологии и тематике, отражают жизнь и мысли автора в 1860-е годы.

Вначале Герцен собирался написать о трагических событиях своей личной жизни. Но «все старое, полузабытое, воскресало», и архитектура замысла постепенно расширялась. В целом работа над книгой длилась около пятнадцати лет, и хронология повествования не всегда совпадала с хронологией написания.

Значит так, сначала мы все дружно льем воду про то, что Было и думы – это автобиография автора, что он там изображал людей, которые ему встречались на пути, события, которые происходили в его жизни и т.п. А потом начинаем рассказывать следующее:

Белинский: Белинский - самая деятельная, порывистая, диалектически-страстная

натура бойца, проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое

изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед

каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед

мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные, в нем не

было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.

- Знаете ли, что с вашей точки зрения, - сказал я ему, думая поразить

его моим революционным ультиматумом, - вы можете доказать, что чудовищное

самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать.

- Без всякого сомнения, - отвечал Белинский и прочел мне "Бородинскую

годовщину" Пушкина.

Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами. Размолвка

наша действовала на других; круг распадался на два стана. Бакунин хотел

примирить, объяснить, заговорить, но настоящего мира не было. Белинский,

раздраженный и недовольный, уехал в Петербург и оттуда дал по нас последний

яростный залп в.статье, которую так и назвал "Бородинской годовщиной".

В книге Герцена очень много портретов его друзей, его коллег, тех, кто шёл с ним по жизни и участвовал в важных её моментах.

Белинский: Герцен характеризует его как самую деятельную, самую порывистую натуру бойца, который проповедовал в то время индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Его совесть была чиста, он веровал в это воззрение и ни перед чем не останавливался. Был силен и искренен.

Сначала Герцен и Белинский ссорились, но потом случай свёл их, навсегда сделав друзьями. Не выдержал Виссарион Григорьевич, он первый протянул руку Герцену, сказав, что уважает его и чего же ему ещё надо. Герцен же считает Белинского одним из самых замечательных лиц николаевского периода.

Статьи его судорожно ожидались молодёжью в двух столицах с 25 числа каждого месяца. А Белинский был застенчив и в обществе терялся, отсиживался в углу, стеснялся дам, проводил время с каким-нибудь саксонским посланником. Но с годами он становился раздражительнее, потому что во-первых его нравственно притесняла цензура, его окружали малосимпатичные люди, он чуждался посторонних, и во-вторых, этот балтийский климат, который очень плохо действовал на его болезнь. Лишения и страдания скоро совсем подточили его. Он угасал. Последний раз двое литераторов встретились в Париже в 1847 году, именно тогда Белинский в последний раз загорался идеей и писал своё знаменитое письмо Гоголю.

Чаадаев же стал близок Герцену после выхода его нашумевшего «Письма». Это было своего рода последнее слово, рубеж, выстрел, раздавшийся в тёмную ночь. Письмо потрясло всю мыслящую Россию. От каждого слова там веяло долгим страданием, уже охлаждённым, но ещё озлобленным. Это безжалостный крик боли и упрёка петровской России, она имела право на него: эта среда не жалела, не щадила ни автора, ни кого-либо.

Николай приказал обвинить Чаадаева сумасшедшим и обязать подпиской ничего не писать (к нему был представлен врач). Герцен встречался с Чаадаевым накануне его ссылки (Герцена). Это было в самый день взятия Огарёва. Это было на обеде у Орлова (там мать Орловой, Раевская, спросила: «Что вы так печальны, молодые люди?». А Чаадаев ответил: «А что вы думаете, что нынче стали молодые люди?»)

Герцен видел фигуру Чаадаева грустной и печальной, она резко отделялась от московской светской жизни своим грустным упрёком. Бледное нежное лицо его было совершенно неподвижно, он одевался тщательно. Серо-голубые глаза печальны, тонкие губы улыбались иронически. Чаадаев не был богат, особенно в последние годы, он не был и знатен. Ротмистр в отставке с железным кульмским крестом на груди.

Имел свои странности, слабости, он был озлоблён и избалован. Когда он был в Германии, он сблизился с Шеллингом. Это знакомство, вероятно, способствовало его уклону в мистическую философию. Когда Чаадаев вернулся, он застал в России другое общество и другой тон. Высшее общество наглядно пало и стало грязнее, раболепнее с воцарения Николая. Исчезла аристократическая независимость. Чаадаев плохо отзывался о Москве, уходил в себя, стоял перед неразгаданным сфинксом русской жизни - он спрашивал себя «Что же будет дальше?» А дальше не было ничего.

В книге Герцена очень много портретов его друзей, его коллег, тех, кто шёл с ним по жизни и участвовал в важных её моментах.

Белинский: Герцен характеризует его как самую деятельную, самую порывистую натуру бойца, который проповедовал в то время индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Его совесть была чиста, он веровал в это воззрение и ни перед чем не останавливался. Был силен и искренен.

Сначала Герцен и Белинский ссорились, но потом случай свёл их, навсегда сделав друзьями. Не выдержал Виссарион Григорьевич, он первый протянул руку Герцену, сказав, что уважает его и чего же ему ещё надо. Герцен же считает Белинского одним из самых замечательных лиц николаевского периода.

Статьи его судорожно ожидались молодёжью в двух столицах с 25 числа каждого месяца. А Белинский был застенчив и в обществе терялся, отсиживался в углу, стеснялся дам, проводил время с каким-нибудь саксонским посланником. Но с годами он становился раздражительнее, потому что во-первых его нравственно притесняла цензура, его окружали малосимпатичные люди, он чуждался посторонних, и во-вторых, этот балтийский климат, который очень плохо действовал на его болезнь. Лишения и страдания скоро совсем подточили его. Он угасал. Последний раз двое литераторов встретились в Париже в 1847 году, именно тогда Белинский в последний раз загорался идеей и писал своё знаменитое письмо Гоголю.

Чаадаев же стал близок Герцену после выхода его нашумевшего «Письма». Это было своего рода последнее слово, рубеж, выстрел, раздавшийся в тёмную ночь. Письмо потрясло всю мыслящую Россию. От каждого слова там веяло долгим страданием, уже охлаждённым, но ещё озлобленным. Это безжалостный крик боли и упрёка петровской России, она имела право на него: эта среда не жалела, не щадила ни автора, ни кого-либо.

Николай приказал обвинить Чаадаева сумасшедшим и обязать подпиской ничего не писать (к нему был представлен врач). Герцен встречался с Чаадаевым накануне его ссылки (Герцена). Это было в самый день взятия Огарёва. Это было на обеде у Орлова (там мать Орловой, Раевская, спросила: «Что вы так печальны, молодые люди?». А Чаадаев ответил: «А что вы думаете, что нынче стали молодые люди?»)

Герцен видел фигуру Чаадаева грустной и печальной, она резко отделялась от московской светской жизни своим грустным упрёком. Бледное нежное лицо его было совершенно неподвижно, он одевался тщательно. Серо-голубые глаза печальны, тонкие губы улыбались иронически. Чаадаев не был богат, особенно в последние годы, он не был и знатен. Ротмистр в отставке с железным кульмским крестом на груди.

Имел свои странности, слабости, он был озлоблён и избалован. Когда он был в Германии, он сблизился с Шеллингом. Это знакомство, вероятно, способствовало его уклону в мистическую философию. Когда Чаадаев вернулся, он застал в России другое общество и другой тон. Высшее общество наглядно пало и стало грязнее, раболепнее с воцарения Николая. Исчезла аристократическая независимость. Чаадаев плохо отзывался о Москве, уходил в себя, стоял перед неразгаданным сфинксом русской жизни - он спрашивал себя «Что же будет дальше?» А дальше не было ничего.

23