Лекция 7. Грамматика в кoгнитивной лингвистике

ПЛАН

1. Когнитивная грамматика: узкое и широкое понимание

2. Когнитивные истоки концептуализации мира в грамматике естественных языков

3. Антропоцентрическая ориентация грамматики естественного языка в когнитивной лингвистике

1

В грамматике когнитивная лингвистика ищет новые пути в понимании природы грамматических категорий и синтаксических структур. Когнитивная грамматика понимается как в более широком, так и более узком и специальном смысле. В первом случае имеются в виду грамматические концепции или же грамматические модели опи­сания языков, ориентированные, как и вся когнитивная лингвистика, на рассмотрение когнитивных аспектов языковых явлений, т.е. на их объяснение по их связи и сопряженности с процессами познания ми­ра и такими когнитивными феноменами, как восприятие, внимание, память, мышление и т.п. В этом смысле термин когнитивная грамматика близок или даже синонимичен термину «когнитивная лингвистика», и нередко предметом исследования в той и другой объявляются процессы порождения и понимания языковых сообще­ний, процессы категоризации и концептуализации мира и отражение их в языке, а, главное, проблема знаний и базы знаний, необходимых для владения языком и его использования. У истоков К.Г. считаются тогда стоящими такие ученые; как Рэй Джекендофф, Дж. Лакофф, Ч. Филлмор, У. Чейф и др.

В более узком смысле слова когнитивную грамматику считают, однако, детищем Рона Лангакера (Ленекера – правильнее), и тогда имеется в виду особый тип грамматического описания языка, в котором – в противовес генера­тивной грамматике и в отличие от нее – делается попытка дать объе­диненное описание лексикона и синтаксиса, предлагая для характе­ристики участвующих в их строении единиц понятие двустороннего знака, или символов.

В когнитивной грамматике выделяются только три типа базовых структур: символические структуры, семантические структуры и фонологические структуры, причем первые из них организуются как биполярные, т.е. устанавливающие ассоциативную связь между оп­ределенной фонологической последовательностью и ее семантиче­ским содержанием. К главным установкам когнитивной грамматики ее автор относит следующие: 1) семантическая структура конкретного языка не является универсальной, ибо она в значительной степени зависима от специ­фики этого языка; она базируется на конвенциональной образности и соотносительна со структурами знания, объективируемыми в язы­ке;

2) грамматика (синтаксис) не образуют отдельного и/или ав­тономного уровня репрезентации языковых форм в голове человека; грамматика знакова или символична, по своей природе представляя собой конвенциональное отражение в символической форме опреде­ленных семантических структур;

3) значимого противопоставления грамматики и лексикона не существует, – лексика, морфология и синтаксис образуют континуум символических (знаковых) структур, дифференцируемых по разным параметрам и включаемых в разные компоненты языка лишь услов­но.

Когнитивная грамматика отлича­ется стремлением создать более полную картину структурации и функционирования языковых явлений, притом такую, в которой основное внимание уделяется феноменам значения и принципам концептуализации мира:

1. Грамматика языка в К.Г. есть структурированный инвен­тарь конвенциональных лингвистических единиц. При этом разные классы единиц могут иметь и различную степень конвенциональности.

2. Значения приравниваются концептуализации, т.е. эксплици­руются как когнитивная переработка. Лингвистическая семантика в концепции когнитивной грамматики имеет энциклопедический характер, так как лингвистические выражения значимы не сами по себе, а в силу того, что они обеспечивают доступ к различным структурам знаний, которые и позволяют «обнаруживать» смысл высказывания. Таким образом противопоставление семан­тики прагматике (или знаний лингвистических экстралингвистиче­ским) рассматривается в значительной мере как искусственное (неестественное). Автономность лингвистической семантики призна­ется ошибочной, а знание значения слова в словарной статье словаря – недостаточным, узким, далеким от когнитивной реальности и даже неадекватным. Энциклопедическая концепция лингвистической семантики дает возможность, по мнению Р.Ленекера, проведения есте­ственного и унифицированного ее описания (ср. а. Вежбицкую).

3. Лексикон и грамматика являются хранилищами «конвенциональной образности», которые различаются от языка к языку. «Если один язык вербализует нечто как cold, другой – как have cold, третий – it is cold to me, то эти высказывания различаются семантически, хотя и относятся к характеризации одного и того же опыта, так как они используют различные образы для структурации одного и того же содержания». Таким образом значение специфицировано в каждом языке. Полной универсально­сти невозможно признать даже при условии, что когнитивные спо­собности человека и его опыт вполне сопоставимы в различных культурах.

4. Различия в грамматическом «поведении» языковых единиц корректирует с последующими различиями и в их значении. Любые трансформации в когнитивной грамматик рассматриваются как ведущие к разным се­мантическим или по крайней мере прагматическим последствиям.

5. В когнитивной грамматике выделяются три основных типа отношений между компонентами сложной структуры. Символизация – отношения, устанавливаемые между семантической и фонологической структу­рами. Категоризация – отношения, характеризуемые Р.Ленекером в терминах схематизации. Интеграция – отношения между компонен­тами сложной структуры.

6. Язык, в целом, не считается отдельным «модулем» в психо­логической структуре: язык вызывает другие когнитивные системы и интегрирован в более общую психологическую организацию.

2

В начале 1970-х годов, на заре когнитивной лингвистики, американским лингвистом У.Чейфом был опубликован цикл работ, в которых предлагалось объяснение ряда закономерностей порядка слов и интонации в английском языке, а также тесно с ними связанных грамматических категорий определенности/неопределенности и данности/новизны особенностями устройства человеческой памяти и процессами активации информации в сознании человека. Так, интонация английских повествовательных предложений, выполняющих функцию сообщения о некотором событии, и место в них обстоятельств времени, по Чейфу, соответствуют тому, из какой глубины памяти извлекается информация о сообщаемом событии и, соответственно, насколько большие когнитивные усилия приходится прилагать для такого извлечения – какова цена активации некоторой информации. (Аналогичные закономерности имеются и в русском языке, хотя, как видно из переводов, полной тождественности в порядке слов и интонации в русских и английских предложениях нет. Заглавными буквами выделены слова, несущие фразовое ударение; некоторые интонационные детали опущены.)

(1) Steve fell in the SWIMMING pool [без обстоятельства времени]

Стив упал в бассейн.

(2) Steve fell in the SWIMMING pool yesterday [с безударным обстоятельством времени]

Стив вчера упал в бассейн

(3) Last CHRISTMAS, Steve fell in the swimming pool [с обстоятельством времени, несущим фразовое ударение, находящимся в начале предложения и отделенным паузой]

На прошлое Рождество Стив упал в бассейн

Отсутствие обстоятельства времени в (1) сигнализирует о том, что память об описываемом событии свежа; иначе говоря, информация о событии находится в поверхностной памяти, или, по более поздней терминологии Чейфа, имеет статус активной. Как долго информация сохраняет такой статус, зависит от ряда факторов, прежде всего от временной удаленности описываемого события, его субъективной значимости и плотности потока других событий; так, предложение типа англ. My DAUGHTER died (рус. Моя ДОЧЬ умерла или У меня умерла ДОЧЬ) может уместно употребляться и спустя много дней, недель и даже месяцев после описываемого прискорбного события, тогда как сообщение без указания на время о давно произошедшем событии приводит к коммуникативной неудаче, описанной Чейфом: маленький мальчик сообщает маме с папой о том, что их сосед сломал руку, а когда разохавшиеся родители спрашивают, когда же это случилось, говорит, что это было, когда сосед был маленьким мальчиком.

Разумеется, существуют обстоятельства времени, специально указывающие на малое временное расстояние от события (англ. just в одном из значений, рус. только что), причем они могут употребляться как без фразового ударения, так и нести его, но в их отсутствие возможно только понимание, в соответствии с которым событие произошло совсем недавно и память о нем свежа. Иными словами, отсутствие обстоятельства времени указывает на то, что сообщаемая информация хранится не глубже поверхностной памяти и цена ее активации невелика, чему иконически соответствует минимальная затрата языковых средств. Наличие в предложении не несущего фразового ударения обстоятельства времени (пример 2) сигнализирует о том, что информация о сообщаемом событии хранится не глубже так называемой «мелкой» (shallow) памяти (или, в более поздней терминологии, о том, что статус ее как минимум полуактивен). Время нахождения в «мелкой» памяти зависит от тех же факторов, что и в поверхностной, но в среднем оно больше и измеряется днями. Важной характеристикой «мелкой» памяти, по Чейфу, является то, что в ней сохраняется информация о реальном порядке следования событий. В случае же глубинной памяти, куда информация переводится со временем, освобождая место для новой, данные о порядке следования событий теряются; восстановить их можно только на основе логических рассуждений.

Использование обстоятельства времени, несущего фразовое ударение особого типа (восходящее), а в английском к тому же и отделяемого паузой, указывает на то, что информация о сообщаемом событии могла быть извлечена из глубинной памяти, или, иначе, о том, что он могла иметь неактивный статус. В глубинной памяти информация может храниться годами и десятилетиями. Граница между глубинной и «мелкой» памятью, по-видимому, выражена слабее, чем между «мелкой» и поверхностной. Аналогичные закономерности действуют в высказываниях о будущем и коррелируют с ожиданиями событий, которые, соответственно, произойдут или вот-вот, или в ближайшем будущем, или же нескоро.

Впоследствии на основании представлений о структуре памяти и происходящих в ней процессах поиска, активации и деактивации информации Чейф предложил когнитивную интерпретацию давно занимавших лингвистов категорий определенности/неопределенности и данности/новизны языковой информации. Традиционно эти категории трактовались через обращение к речевому контексту; Чейф предложил понимать определенность (выражаемую в артиклевых языках артиклями) как сообщение говорящего о своем предположении, что слушающий в состоянии найти в своей памяти уникальный концепт, соответствующий определенной именной группе, а данность (выражаемую прежде всего порядком слов и интонацией) как сообщение говорящего о своем предположении, что соответствующий оформленному как данное фрагменту высказывания концепт или концептуальный комплекс активирован в сознании слушающего. Обе грамматические категории, тем самым, предстали как имеющие прежде всего когнитивную основу, тогда как присутствие в предшествующем контексте – это только один из многих способов установления данности и определенности. Начиная с 1980-х годов такая трактовка стала наиболее распространенной.

В когнитивной лингвистике базовое для граммати­ческой системы любого естественного языка членение на части речи вовсе не отражает «реально существующего» в мире деления сущностей на предметы, признаки и процессы, но имеет ярко выраженный антропообу­словленный характер.

Поэтому многие действия и состояния язык не просто осмысляет как отвлеченные «предметы», но и в самом деле думает о них как о вещи или лице, веществе, вместилище или среде (пространстве). Так, например, в высказывании Я жду звонка Джона действие звонить осмыслено как ‘вещь’, в высказывании Повторение –– мать учения –– действие повто­рять осмысляется как ‘лицо’, а в высказывании Джон с головой погру­зился в чтение книг –– действие читать осмыслено как ‘вместилище, кон­тейнер’. Это и есть, в сущности, реификация (овеществление) как вид кон­цептуальной метафоры, по Дж. Лакоффу и М. Джонсону.

С другой стороны, в мире языка, напротив, существительные, т.е. предметы или лица, могут приобретать характеристики, в норме присущие действию, например, иметь вид, как глаголы (об этом говорила еще А. Вежбицкая). Причем это касается не только отглагольных существитель­ных, которым вид мог достаться, так сказать, по наследству. Достаточно того, чтобы в их толкование так или иначе входила сема ‘действие, про­цесс, состояние’). Например, существительное автор будет совершенного вида, так как автор мыслится как человек, закончивший действие писать, а писатель –– несовершенного вида, неактуального значения, т.к. это тот, кто вообще пишет.

Вообще говоря, различие между глаголом и существительным –– это различие в концептуализации некоего фрагмента реальности, т.е. в точке зрения говорящего, а не в реальном противопоставлении процесса и при­знака. Так, Р. Лангакер полагает, что выражения с аналогичным набором лексических показателей, но при этом различающиеся полярной грамма­тической реализацией одного и того же понятия типа Что-то взорвалось и Раздался взрыв различаются и по типу концептуализуемой сцены. По мне­нию Р. Лангакера, использование глагола заставляет вообразить происхо­дящее как что-то длящееся или случающееся во времени, тогда как ис­пользование существительного ведет к представлению этой сцены в виде единого (одномоментного) объекта восприятия. Взрыв — это как бы нечто ограниченное, соответствующее одному и отдельно взятому состоянию из всего действия (взрывать), это единица действия, квант действия [приво­дится по: Кубрякова 2004].

Можно утверждать, что грамматика естественного языка пре­доставляет человеку уникальную возможность по-разному концептуализи­ровать одно и то же явление окружающей действительности, породить разные модели этого явления, увидеть, так сказать, разные «виртуальные реальности» в этом явлении.

Так, например, зафиксировав явление утреннего дождя за моим ок­ном, я увидел его как одну простую ситуацию и описал ее простым пред­ложением: Утром пошел дождь. Но удивительно, что я смог увидеть в этом явлении и две самостоятельные ситуации (в моем восприятии их, действительно, было две –– сначала я обнаружил, что наступило утро, а потом –– что пошел дождь). Тогда я описал это явление уже двумя про­стыми предложениями: Наступило утро. Пошел дождь. Потом, подумав немного, я решил, что эти ситуации как-то взаимосвязаны, но пока не знаю как –– поэтому я только обрисовал их внешнюю связь с помощью обыч­ного бессоюзия: Наступило утро, пошел дождь. Но я современный чело­век и имею кое-какие навыки логического мышления. Чисто внешней связи мне оказалось мало. Поразмыслив, я соединил эти две ситуации в один ряд, подчеркнув их равновеликость, равнозначность в моей жизни –– с помощью сочинительной связи: Наступило утро, и пошел дождь. А по­том я вспомнил, что сначала-то все-таки было утро, а уже потом –– дождь, и не грех бы это как-то отразить. И тогда я подчеркнул эту временную по­следовательность с помощью подчинительной связи, установив, так ска­зать, иерархию двух ситуаций: Когда наступило утро, пошел дождь. На­конец, мне все это надоело, и я решил быть проще –– убрал из описания все лишнее, ограничившись простой номинативной конструкцией: Утрен­ний дождь. В результате получилось как минимум шесть возможных мо­делей описания явления, которые значительно различаются по способу представления реальности.

При этом языки могут существенно отличаться в характере представления одной и той же внеязыковой реальности. Вот две похожие русские фразы: Человек стоит в саду и Дом стоит в саду. Ну, стоят себе и стоят, что в этом такого? Для нас –– ничего особенного. А вот английский язык «уви­дел», что человек и дом, оказывается, стоят по-разному (на это обратил внимание Р.А. Будагов [Будагов 1974]). Так, человек стоит как бы вре­менно и по собственной воле, потому что сам пришел и может уйти когда угодно, а дом стоит постоянно и не сам туда пришел: он стоит потому, что его поставили.

Если я просто констатирую этот факт с помощью формы англий­ского времени Present / Past Indefinite (Simple) Tense, то это все равно: и The man stands in the garden и The house stands in the garden. Но уже в на­стоящем (прошедшем) продолженном времени Present / Past Continuous Tense, т.е. в значении актуального длительного действия, я смогу сказать только The man is standing in the garden ‘Человек [здесь сейчас] стоит в саду’ (а потом уйдет), но уже не могу сказать *The house is standing in the garden ‘Дом [здесь сейчас] стоит в саду’, потому что дом здесь стоит по­стоянно. Английскому языку, с его известной тягой к определенности и точности, важно грамматически, т.е. облигаторно выразить это тонкое раз­личие, которое нельзя передать по-русски.

А в праиндоевропейском языке на месте нашего стоять в этих слу­чаях вообще бы использовались совершенно разные глаголы, и даже не однокоренные –– ведь, вообще говоря, стоит₁ это физическое действие активного субъекта, а стоит₂ –– скорее, пассивное состояние субъекта инактивного. А есть языки, в которых именно поэтому для человек и для дом здесь были бы выбраны разные падежи. И все это –– весьма сущест­венные различия в типе представления события в грамматике, весьма раз­ные способы смотреть на мир, воплощенные в языке.