Участники: Китенев, Бульдикбаев, Третьяков, Старых, Соколова

Сцена 11: В палату заходит злой Старых, ходит туда-сюда по комнате.

Старых: В печенках сидит уже эта морда его. Помяните мое слово - вполне может не успеть на войну. «Жизнь отдам за Родину, а на фронт не поеду…» Из таких.

Китенев: Что, поладили с новым капитаном?.. Соскучился, наверное, уже по Ройзману-то?

Заходит Макарихин, кивает головой в знак приветствия. Все присутствующие делают вид, что занимаются своими делами.

Макарихин /расхаживая по палате/: Им лишь бы в строй, лишь бы в строй выпихнуть, годен, не годен— в строй!

Ходит между койками, разъясняет статьи, по которым каждого из них должны комиссовать. Подходит к Китеневу.

Макарихин: Тебя, например, комиссовать по статье 11Б — Ограниченно годный первой степени, что в мирное время означает инвалид третьей группы.

Китенев: Слушай, Макарихин. У тебя как, на ногах не отразилось?

Макарихин:  Не понял.

Китенев: Пешком ходишь нормально?

Макарихин:  Если не на далёкие расстояния… Вообще-то у меня, конечно, плоскостопие— раз, варикозное расширение — два…

Китенев: На близкие.

Макарихин: На близкие? /Макарихин взял себя за колено, пристукнул ногой об пол/ На близкие могу.

Китенев:  Тогда иди ты… И не задерживайся!

Макарихин молча смотрит сначала на одного, потом на другого и выходит из палаты. Навстречу ему по коридору идёт Сазонтьев с молодым человеком в форме и халате. Сазонтьев первым появляется в палате, следом заходит его спутник.

Сазонтьев:  Здесь он, здесь. Разве что если на перевязку… Третьяков! Подводите вы нас. Вами вот интересуются.

Третьяков встает с кровати, поправляется.

Селиванов-одноклассник:  Володя!

Третьяков:  Олег!

Одноклассник Олег Селиванов смотрит на Третьякова и улыбается. И хирург улыбается, родительскими глазами глядя на обоих. И вся палата смотрит на них.

Третьяков: Как ты разыскал меня?

Селиванов:  Да, понимаешь, совершенно случайно.

Третьяков:  Слушай, по виду ты прямо «товарищ командующий».

Селиванов: Главное, ты здесь столько лежишь, а я лишь вчера узнал. В бумагах попалось…

Третьяков:  Представляешь, капитан, вместе в школе учились.

Китенев /поднимаясь с кровати и надевая халат/: Бывает…

Третьяков:  Олег, но как ты здесь?

Селиванов:  Я — здесь.

Третьяков:  Здесь?

Селиванов:  Здесь.

Оба в этот момент чувствуют тишину палаты.

Китенев:  Пошли, ротный, покурим.

Китенев говорит громко. Вместе со Старых идут они в коридор. И Сазонтьев удаляется, для порядка ещё раз оглядев палату. Селиванов встает вместе с Третьяковым, они выходят в коридор, где возле окна курят Китенев и Старых.

Селиванов: Извини, я еще зайду. Сегодня на пару минут зашел, давно ведь не виделись…

Третьяков: Приходи еще!

Жмут друг другу руки. Селиванов уходит, Третьяков задумчиво смотрит ему вслед из окна и возвращается в палату. Старых и Китенев входят за ним.

Старых:  Кореш?

Третьяков:  В школе вместе учились. Вот, разыскал меня.

Старых /радостно ощерясь/:  Большой человек!.. Нужен Родине в тылу.

Третьяков:  Что ты знаешь? У него зрение…

Старых (язвительно):  Плохое!

Третьяков:  Он ночью вообще, если хочешь знать…

Старых: Фронт с тылом перепутал! / под смех палаты заканчивает за него /Сослепу! Это не хуже того, летом в сорок втором везли нас в санлетучке. Как раз самое он на Сталинград пер… Какая же это станция, вот не вспомню… Ну, шут с ней. Тут эшелон с оборудованием на путях, тут бабы, детишки, кого взяли, кого брать не хотят, слезы, визг, писк. Набились к нам в товарные вагоны. Не положено, а не оставлять же. Тут гражданин вот такой солидный впёрся с чемоданами. Его выпихивать. «Товарищи, товарищи, что вы делаете? Я нужен нам!»

Китенев /хохоча/:  Врёшь! Ведь врёшь! «Я нужен нам!» Видишь, Третьяков, – дружок-то твой тоже Родине нужен, наверное… Ты и не думал, что он к тебе потом к раненому будет в госпиталь приходить.

Третьяков: Перестань! Кто тогда что мог знать, кто где служить будет, кого когда ранят… Хотя… вот я знал, что меня в тот день ранит.

Старых /не очень веря/ Как же это ты заранее знал? 

Третьяков:  Знал. А может ли это быть, чтобы человек всю войну воевал и ни разу не ранен?

Старых /зло/: Значит, не в пехоте! 

Китенев:  Здорово живёшь… Да вот я! /встает посреди палаты, всего себя представляя на обозрение/ С первого дня в пехоте, а ранен впервые. И то случайно.

Старых: Значит, не в пехоте!

Китенев: В пехоте!

Старых: Значит, не с первого дня!

Китенев: А ты возьми моё личное дело.

Старых: Знаю...  Моё личное дело все на мне. Все моё прохождение на моей шкуре записано, вон она— вся в дырах!  (Тычет пальцем себе в спину, в плечи) Этот раз, если б каску на голову не надел…

Третьяков: Ты знаешь, на кого похож?  На нашего начальника штаба. Он тоже не верил…

Старых:  Был бы я на начальника штаба похож, мне бы шкуру столько раз не продырявили! / Вдруг начинает дергаться, кричит / А я, небось, в штабах не сидел, как некоторые! Вы вот лежите здесь … И полёживаете! А пехота в окопах сидит. Кого позже всех в палату привезли? А-а-а… То-то! А кого первого выпишут? Вы ещё лежать будете, чухаться, а на Старыхе, как на собаке, все заживёт!..

Подпираясь костылём под плечо, прыгает на одной ноге в коридор, с грохотом захлопывает за собой дверь. Навстречу ему на шум идут Бульдикбаев и Кравченко, которых он с досадой отпихивает в сторону.

Кравченко (входя в палату):  Чего он дёргается, как судорога?

Бульдикбаев: Он самый здесь нервный…

Третьяков:  Один он воевал, другие не воевали?

Китенев: Вот заметьте, ребята, / понижает голос, но говорит серьёзно/… Это он уверенность потерял. Хуже нет, когда уверенность потеряешь. Ранит— ранит, ранит— ранит, вон уж в голову стукнуло— и жив. Когда-то же должно убить?.. Боится возвращаться на фронт, чувствует, оттого и злой. 

Старых, несколько успокоившись, возвращается в палату, садится на кровать, поет песню «Сестра» («Любэ»).

Участники: Старых, Китенев, Макарихин, Кравченко, Бульдикбаев, Третьяков, Селиванов, Сазонтьев

Сцена 12: Декорации меняются на сцену – дом Саши. С одной стороны выходит Фая, с другой – Третьяков.

Фая: Заходи, чего дом-то выстужать.

Третьяков: Саша сейчас у мамы?

Фая: В больницу и пошла-а.

Слышен гудок паровоза, скрежет рессор.

Фая: Вакуированных понагнали, ой, чо делаться стало!  Денег у всех помногу, во по скольку денег, цены-те сразу и поднялись. Чо на базар не вынесут, — вакуированные все хватают. Так и хватают, так и хватают, прямо из рук рвут. Деньги-те подешевели, людям ни к чему не подступись. — Первые-то самые все больше из Орши были. Где это Орша?

Третьяков:  В Белоруссии.

Фая:  И Данилыч мой так говорит…

Третьяков: Кто такой Данилыч?

Фая: Дак райвоенком ведь Иван Данилыч, мужа моего брат старший. Говорит, и чо люди думали? Нисколько даже в руки не взяли с собой. Чо надето на них, то и при них. А детей помногу у каждой.

Третьяков:  Они, Фая, из-под бомбёжки бежали. Тут живыми вырваться, детей спасти.

Фая:  Ой, страх, страх!  Морозы-те как ударили, Данилыч, бывало, придёт с дежурства: «Опять утром мёрзлых у вокзала подбирали…» Дак чо Данилыч, я и сама видала, вокзал— вон он…

В комнату забегает Саша с пучком одуванчиков, видит Третьякова, радостно подходит к нему.

Саша: Фая, там Данилыч пришел, на кухне ждет.

Фая вскакивает со стула и бежит к выходу. Возвращается и манит Сашу. Третьяков остается один в комнате. Несколько секунд спустя забегает Саша, чем-то обрадованная и смущённая.

Саша:  Пойдём к ним.

Третьяков:  Чего мы там не видели, Саша?

Саша: Неудобно, зовут все-таки.

Третьяков: Послушать, как товарищ майор шутят? Я чего-то не соскучился.

Саша: Мы ненадолго. Пойдём, а то обидятся.

Третьяков:  Загонит меня майор на гауптвахту, передачи будешь носить?

Саша: Буду!

Третьяков: Помни, сама отвела.