Участники: Бульдикбаев, Китенев, Катя-медсестра

Сцена 8:Тамара-медсестра: А ну-ка, давай посмотрим, как тут у нас дядьки выздоравливают.

Кравченко: Бачиш, яка гарна дывчина до нас пришла! Прывит, Галю!

Кравченко садит ее на колени, в это время медсестра делает перевязку на руке Кравченко.

Третьяков / Старых/: Это откуда такая малая?

Старых /тише, чтобы девочка не слышала/: Живет в госпитале здесь – сирота. Нашли ее в вагоне на станции. С собой фотография женщины, я видал однажды, как она её крошками от печенья кормила… Ну, фотографию эту… Сидит перед ней, шепчет что-то и… кормит… Представляешь?!.. Говорит, Галей ее зовут. Больше про нее ничего не известно.

Зина подходит к девочке, присаживается перед ней на корточки, гладит ей волосы, начинает петь песню «Щербатый месяц» из к/ф «А зори здесь тихие». По ходу песни, к Тамаре присоединяются остальные медсестры. На последнем припеве на сцене появляется женщина в «летящем» платье, танцует вокруг поющих и скрывается со сцены. Зина берет на руки девочку. Медсестры и девочка постепенно покидают палату. Как только персонал уходит, Третьяков и Китенев встают с кроватей и начинают суетиться.

Третьяков /Китеневу/: Капитан, дай мне твою шинель сегодня.

Китенев:  Ого!  Вот что значит овсянкой стали кормить!

Третьяков натягивает одной рукой гимнастерку. Кравченко из-под подушки достает газеты, протягивает их Китеневу.

Кравченко: Вот. Оберни ему ноги.

Китенев: Вот выпишусь, глядите, сколько вам всего от меня останется: шинель— остаётся, бушлат— остаётся, сапоги… Обожди! Я сейчас у Тамарки шерстяную кофту попрошу. Она даст. А то в одной гимнастёрке пронижет насквозь. Заодно у нее и адрес разузнаешь… Пошли.

Третьяков вслед за Китеневым покидает палату. Меняются декорации на сцену улицы.

Участники: Тамара-медсестра и другие медсестры, Кравченко, Третьяков, Китенев, девочка Галя, танцующая женщина

Сцена 9: Третьяков стоит на краю сцены, всматривается в бумажку, оглядывается. С другой стороны сцены появляется Саша с ведром в руках, замечает Третьякова, не узнает его, пятится назад. Третьяков распрямляется, идет в сторону Саши.

Третьяков: Саша, это я! Напугал?

Саша: Ой, да. Очень.

Третьяков: Что это у тебя там? Тяжело?

Подходит близко к Саше, забирает ведро, смотрит на нее сверху вниз. Она смотрит в пол, смущается, отходит на шаг назад.

Саша: Так я же уголь собирала. Это счастье, что мы рядом с железной дорогой живём, а то бы вовсе топить было нечем. Пока поезд стоит, обязательно из топки под паровозом насыплется. Иногда целое ведро наберёшь. Прошлой зимой не сообразили сразу, чуть не засохли. Сейчас вот на следующую зиму собираю…

Третьяков: Под вагонами?

Саша:  А иначе гоняют, не дают собирать.

Третьяков: А если тронется?

Саша: Я однажды, знаешь, как напугалась! Ведро там оставила…

Они смеются и бредут в конец «улицы-сцены». ПЕСНЯ?..

Участники: Третьяков, Саша

Сцена 10: Госпиталь. (Как Третьяков так быстро оказывается в палате лежащим в кровати?..) В палате все бойцы кучкуются возле тумбы посередине. Ройзман стоит в форме. Китенев разливает жидкость по стаканам.

Китенев: Так… Кому теперь? Бульдикбаеву нельзя. Ройзман!

Бульдикбаев: Зачем обижаешь лейтенанта Бульдикбаева? Эээ…

Китенев берёт Ройзмана за рукав, дает ему в пальцы стакан, мутноватый на свет.

Китенев:  Давай!

Третьяков видит стакан и садится в кровати.

Третьяков: За что это вы пьёте с утра пораньше?

Старых: Ты б ещё дольше спал. Наши к Берлину подходят, а он только проснулся.

Третьяков: Нет, в самом деле, что случилось?

Китенев /протягивая стакан Третьякову/:  Действуй! Спрашивать будешь потом. Ройзман наш откидывается.

Третьяков встал. Старых внимательно наблюдает за тем, как разливает Китенев. Затем он сам получает стакан. Все пьют. Старых, сам себе кивнув, выдыхает воздух,потягивает, благодарно зажмурясь. Вдруг начинает синеть, закашливается, выпученные глаза лезут из орбит:

Старых:  С-сволочи! Кто воду налил?

Раздается дружный хохот. Китенев ладонью вытирает слезы.

Китенев:  Не будешь жадней всех. Другому наливаю— он её уже глазами пьёт. А ты, Старой, оказывается интеллигентный очень: от воды кашляешь.  Держи, не кашляй!

Старых выпивает. Все поочередно подходят к Ройзмону, жмут руку, дружески хлопают по спине. Бульдикбаев срочно моет графин, заново наливает из-под крана туда воду, затем насухо обтирает его полотенцем, водружает на прежнее место посреди стола. Ройзман уходит, некоторые провожают его глазами у окна в коридоре. Кравченко замечает идущую по коридору главврача и бежит в палату.

Кравченко: Хлопцы, по окопам! Товарищ командир идет осматривать! Чур, команду «дышите - не дышите» не выполнять, а то погорим.

Соколова: Так, Третьяков, что там у тебя? Хорошо, маме с папой тебя невредимым вернем. Ты, главное, после госпиталя сбереги как-нибудь себя. Где ранило?

Третьяков: Мы со стороны действовали: Дворец, Лычково… Штаб нашего полка тогда в деревне Кипино стоял. Из тридцать четвёртой армии я.

Соколова меняется в лице.

Соколова: А Соколова Григория, часом, не встречал?.. Григория Васильевича, 18-го года рождения?.. (Может, указать звание, придумать редкое имя, - т.е. какие-то «особые приметы»?..)

Третьяков /оправдываясь/: Не помню такого, не могу ж я всю армию лично знать… А что?

Соколова отчаянно закрывает руками лицо, мотает головой. Несколько секунд сидит неподвижно. Встает, идет по направлению к двери, останавливается и, не оборачиваясь, отвечает.

Соколова: Муж мой. Писать перестал полгода назад…

В это время все бойцы слушают, привстав в кроватях.

Третьяков: Да мало ли что могло случиться, может, атаки, или госпиталь, или еще что… Война – она непредсказуемая…

Соколова: Да, да, я знаю… Я ждать буду…

Выходит в коридор и поет песню «Вернись» (Каким образом подключаются медсестры с бэками?..)