М . Я. Мудров

Родился Мудров в Вологде, где отец его был священником девичьего монастыря. Детство и юность его прошли в суровой нужде. Первоначальное образование Мудров получил дома, а затем поступил в местную семинарию. Уже с юных лет он должен был сам добывать средства для покупки книг и тетрадей. Живой и одаренный от природы большими способностями, он сумел найти выход из тяжелого положения. Он стал ходить к переплетчику, отцу своих товарищей по детским играм, и присматривался к его ремеслу. Благодаря его смышлености, он скоро усвоил переплетное дело и стал им заниматься, что и давало ему некоторый заработок, который он тратил главным образом на покупку сальных свечей. При таком освещении, а иногда и при свете лучины он усердно занимался вечерами. По недостатку средств ему приходилось списывать печатные книги и тетради. Сделавшись старше, он стал давать уроки детям штаб-лекаря, получая за это один рубль в месяц, а иногда, в виде награды, поношенное платье. При такой суровой бедности в семье Мудрова были условия, которые оказывали благотворное влияние на его умственное развитие. Отец его, человек образованный и гуманный, интересовался светскими науками, и особенно медициной. Читая медицинские книги, он приобрел некоторые познания по медицине, что давало ему возможность помогать советами бедным богомольцам, останавливающимся в Вологде по дороге в Соловецкий монастырь. Любя и уважая медицину, отец Мудрова желал поэтому, чтобы хотя один из его сыновей был врачем, и еще в детстве внушил своему младшему сыну, Матвею Яковлевичу, любовь к ней. Таким образом, уже в детстве Мудров приобрел склонность к медицине, и это стремление ко времени окончания курса в семинарии обратилось в твердое решение. Поэтому Мудров должен был сначала перейти в главное народное училище, затем преобразованное в гимназию, после чего, не имея никаких средств, отправился в Москву. Немногим мог снабдить его в дорогу отец: он подарил ему старый медный крест да старую чайную чашку без ручки и благословил, напутствуя словами: «Вот, друг мой, все, что могу тебе уделить. Ступай, учись, служи, сохраняй во всем порядок, будь прилежен к добрым делам». Запасшись рекомендательным письмом от местного штаб- лекаря к профессору Московского университета Францу Францевичу Керестури (1735-1811), Мудров, закинув за плечи котомку, отправился пешком в дальний путь. Благодаря содействию профессора Керестури, Мудров был принят в старший класс университетской гимназии, а затем в 1796 г. был переведен в университет.

Московский университет в то время, как мы уже видели, в научном отношении стоял невысоко. Центр тяжести всей учебной жизни его сосредоточивался в бывших при нем двух гимназиях. Сам же университет почти пустовал. Готовя молодых людей к службе, университет обучал их даже военным упражнениям: студенты исполняли роль ротных командиров и обучали учеников гимназий выправке, маршировке и ружейным приемам. Библиотека была «в скудном состоянии». Музеи и кабинеты были бедны вспомогательными средствами. Хирургические инструменты были выписаны еще в 1766 г. и с тех пор обветшали и сделались негодными. Клиник не было. Вообще, как писал первый попечитель университета, Муравьев: «медицинский факультет оставался без действия по малой склонности студентов к сему учению». Естественно, что при такой постановке дела университет не мог удовлетворять слушателей. Но при многих недостатках он все же оказывал некоторое воспитательное влияние на своих питомцев, и Мудров вынес из него достаточно знаний, любовь к медицине и стремление к дальнейшему усовершенствованию. Часто впоследствии вспоминал он с благодарностью Керестури, Зыбелина, Скиадана, Рихтера и Политковского, советы которых были для него «первой и лучшей школой и несравненно полезнее всех практических книг». За время пребывания своего в университете Мудров познакомился также с Новиковым, что, конечно, имело большое влияние на развитие его мировоззрения.

В 1801 г., по окончании университета, Мудров выехал в Петербург, где был прикомандирован к морскому госпиталю. Здесь он оставался полтора года, слушая в то же время лекции в Медико-хирургической академии у Загорского, Буша и Рингебройга. Сравнение их взглядов с взглядами московских профессоров вызвало в нем критическое отношение к наиболее распространенным тогда теориям. В середине 1802 г. Мудров был отправлен за границу с целью подготовки к кафедре. Здесь он отправился сначала в Лансгут, затем в Бамберг и остался равно недоволен как натурфилософией, которой тогда увлекались молодые умы, так и учением знаменитого Рошлауба. Свое внимание Мудров остановил на Гуфеланде, который в Берлине, «как маятник, колебался между различными системами», основывая свои взгляды только на наблюдении и опыте. Своими взглядами, своей личностью Гуфеланд несомненно имел большое влияние на Мудрова [33]. Кроме того, Мудров посетил еще Геттинген, Вену и Париж, где слушал Пинеля, причем все это время он изучал в равной степени хирургию, внутренние болезни, акушерство и глазные болезни. Отдаваясь всей душой изучению медицины, Мудров в то же время старался получить разностороннее образование, считая это необходимым для профессора. Уже в 1804 г. из-за границы он прислал в Московский университет диссертацию «De spontanea placentae solutione», за которую был удостоен степени доктора медицины. Еще за границей Мудров, как ученый, обрисовался вполне. Свою командировку он использовал так, что она могла служить образцом для других. Он счел своим долгом не только научно усовершенствоваться, но и ознакомиться с постановкой там врачебного дела и с местными медицинскими учреждениями, чтобы приобретенные по этому вопросу сведения впоследствии прилагать на родине. Он осмотрел не только все главнейшие клиники Германии, Австрии и Франции, но осматривал также и повивальные институты, приюты для подкидышей, оспенные дома, кладбища, знакомился также со способами очистки воды, с проветриванием палат, с питанием больных и вообще интересовался санитарными вопросами и медицинской полицией. Меж тем попечитель Московского университета, М. Н. Муравьев, задавшись целью поднять университет, и в частности медицинский факультет, обратился за содействием к профессорам и молодым ученым, в том числе и к Мудрову. Последний откликнулся на этот призыв и в чрезвычайно обстоятельном докладе изложил свои соображения, отличающиеся необыкновенной широтой взгляда. Подвергая строгой критике преподавание в России, Мудров указывал на необходимость соединения теории с практикой и особенно подчеркивал значение для клинического преподавания патологической анатомии.

Возвращаясь в 1807 г. из-за границы, Мудров по дороге встречал последствия войны с Наполеоном, — и он решил остаться в Вильне, где тогда находился главный госпиталь действующей армии. Деятельность в Вильне, продолжавшаяся около года, имела большое значение для Мудрова.

Здесь он хорошо ознакомился с некоторыми заразными болезнями и проверил на громадном материале свои теоретические взгляды. Здесь же он познакомился с известным профессором Виленского университета, Иозефом Франком (Joseph Frank, 1771-1842), сыном Ивана Петровича Франка, оказавшим на него известное влияние. Тут же Мудровым было издано первое руководство по военно-полевой хирургии. В 1808 г. Мудров вернулся в Москву и здесь, сознавая возобновление войны с Наполеоном, стал читать курс военной гигиены. Чтобы привлечь внимание широких слоев общества к делу улучшения санитарного состояния армии, он в 1809 г. на торжественном собрании произнес речь «О пользе и предметах военной гигиены», в которой высказывал впервые взгляд, что «задача полковых врачей — не столько лечить болезни, сколько предупреждать их; а наиболее учить солдат беречь свое здоровье». Когда в том же году вышел в отставку профессор Московского университета по кафедре патологии и терапии Политковский, то на его место был избран Мудров, и с этого времени начинается его кипучая деятельность в роли клинического профессора, продолжавшаяся свыше двадцати лет.

С первых своих шагов в Московском университете Мудров обратил на себя внимание своим организаторским талантом ив 1812 г. был избран деканом медицинского факультета. Перед занятием Москвы армией Наполеона был составлен комитет при участии Мудрова для выбора предметов, которые в первую очередь нужно было вывезти. Однако вывезти удалось немного, и 1 сентября Мудров вместе с ректором, профессорами, студентами и воспитанниками гимназии выехали в Нижний Новгород. Так как во время пожара Москвы сгорело большинство университетских зданий, то в 1813 г. был образован комитет для восстановления университета, куда вошел и Мудров. Благодаря энергии последнего 13 октября был восстановлен медицинский факультет и начались в нем учебные занятия. Было приступлено к сооружению нового главного корпуса университета, а также и нового анатомического театра, а затем и клинического института, сооружение которых было закончено в 1819-1820 гг. Организаторские способности Мудрова были использованы правительством и при появлении в России холеры, которая в 1830 г. распространилась на юге и в Поволжье, приняв характер большой пандемии. Для планомерной борьбы с ней была образована центральная комиссия, в состав которой был приглашен и Мудров. В начале сентября он вместе с комиссией направился в Саратов, причем по дороге напечатал «Краткое наставление, как предохранить себя от холеры». В следующем году, когда холера стала свирепствовать в Петербурге, к участию в борьбе с ней вновь был приглашен Мудров, приобретший опыт на Поволжье. Хотя он был еще вполне бодр и жизнедеятелен, но здоровье его было уже подорвано неутомимой тридцатилетней научной и общественной работой. Ему было поручено заведование двумя больницами, на Песках и у Калашниковской биржи. Всей душой отдался он тяжелому и ответственному делу. Но к сожалению, так энергично начавшаяся деятельность Мудрова в Петербурге скоро прекратилась. Он сам заразился вскоре холерой и 8 июля скончался.

В научных воззрениях М. Я. Мудрова можно различить два периода: до 1824 г. он был эклектиком, с преобладанием склонности к броунизму. Отдавая предпочтение то Франку, то Гуфеланду, Мудров пролагал себе особый путь, проявляя себя последователем гиппократовской медицины. Но с 1824 г. Мудров словно духовно переродился и превратился в убежденного последователя «физиологической медицины» Бруссэ [34]. Памятником деятельности Мудрова является переведенная им «Система практической врачебной науки» Гуфеланда, у которого идеи Броуна комбинируются с учением Бургава, причем «возбудимость» играет роль «жизненной силы». В первом томе этого труда находится изложение целительных сил природы, доказательством чему является существование различных методов лечения, приводящих к одному и тому же результату. Средства, которые пускаются в ход организмом для самоизлечения, суть отделения, критические извержения и воспаления. Причиной же самоврачевания природы являются симпатия частей, антагонизм и инстинкт.

С взглядами же самого Мудрова знакомит нас его речь «Слово о способе учить и учиться медицине практической». В этой замечательной для своего времени работе автор говорит, что врачевание состоит не в лечении болезни, не в лечении причин, а в лечении самого больного. Чтобы выполнить эту задачу, надо, во-первых, узнать самого больного, во-вторых, причины, воздействовавшие на тело, и, в-третьих, обнять весь круг болезни. Поэтому при лечении болезни прежде всего надо приступить к исследованию больного. Последнее должно начинаться с внешнего осмотра больного, затем его нервной системы, органов пищеварения, дыхания с помощью слуха, зрения и осязания. Однако из имеющихся в литературе источников нельзя видеть, как относился Мудров к выслушиванию и выстукиванию. Касаясь причин болезней, Мудров причисляет к ним голод, пьянство, обжорство, леность, напряжения умственные и телесные, простуду и наряду с этим также «поднебесные влияния, солнцестояния, изменения луны, испарения на суше и на водах». Таким образом, в этом вопросе Мудров отдавал дань своему времени. Но зато он был первым русским клиницистом, который устанавливал связь между клиникой и патологической анатомией, посещал вскрытия и сам нередко производил их, опережая в этом отношении большинство европейских клиницистов. Классификация болезней, которой придерживался Мудров, с современной нам точки зрения была весьма несовершенной. Он различал «четыре натуры болезней острых (воспалительную, простудную, желудочную и нервную) и восемь продолжительных (слабую, судорожную, ломотную, цинготную, золотушную, любострастную, затверделую и периодическую)» [35].

В деле лечения Мудров следовал рациональному способу, говоря, что надо лечить не болезнь, а больного, поступая так, дабы то, что для болезни вредно, было бы для больного полезно. Все лекарства действуют или материально, или динамически (возбуждая и ослабляя). Но какой бы способ он ни применял, он всегда строго сообразовался с особенностями данного случая и тщательно взвешивал все показания и противопоказания. Слабительных и рвотных он никогда не назначал так шаблонно, как другие. Особенно увлекался он, с тех пор как стал последователем Бруссэ, кровопусканиями. Но этот способ лечения, причинявший немало вреда больным, в руках Мудрова творил чуть ли не чудеса. Большой заслугой Мудрова было то, что он упростил терапию, выведя из практики употребление сложных лекарственных смесей. Охотно применял Мудров и физические способы лечения, особенно водолечение. Не переоценивая роли лекарств, он приписывал громадное значение обстановке больного и гигиеническим мерам. При заразных болезнях он назначал принятые тогда средства, но относясь к ним со скептицизмом, не признавал за ними значения средств, излечивающих болезнь. При тифе им применялись корень валерианы (radix Valerianae), потом serpentaria[*] и arnica[*], камфора (camphora), моксы (moschus), а когда все это не помогало (чувствуя в таких случаях свое бессилие) — Иверская Божия Матерь.

Оригинальный труд Мудрова заключается в собирании историй всех болезней больных, которых он пользовал в течение 22 лет. Преподавать он старался наглядно и значительно расширил и упорядочил практические занятия со студентами. В течение всей своей профессорской деятельности он стремился к тому, чтобы сделать своих учеников образованными врачами и вселить в них этические понятия. Преклоняясь перед гением Гиппократа и его нравственными взглядами, он поставил себе задачей перевести его на русский язык ив 1817 г. представил медицинскому факультету два перевода афоризмов Гиппократа.

Нельзя также не отметить той роли, которую играл Мудров в борьбе, имевшей целью освободить русскую медицину от опеки иностранцев и придать ей национальный характер. В связи с прекращением зависимости научных медицинских учреждений от бюрократической Медицинской коллегии, а также благодаря университетскому уставу 1805 г. и преобразованию Медико-хирургической академии, предоставлявшем этим учреждениям значительную автономию, создались благоприятные условия для развития русской науки. В особенности после 1812 г. в русской жизни наступил поворот к национальному сознанию, стремление к самобытности во всех областях. Вместе с этим возобновилась борьба против иностранцев, но теперь она уже была излишней, ибо русские промышленники, окрепшие после континентальной блокады, не боялись уже иностранной конкуренции и могли самостоятельно создавать свою как материальную, так и духовную культуру. Понимая это, Мудров не в борьбе с иностранцами видел средство придать русской науке самостоятельный характер. Питая до конца жизни глубокое уважение ко многим своим учителям - иностранцам, он стремился сообща с ними вести общее академическое дело, направленное к поднятию медицины в России.

Благодаря своему горячему стремлению высоко поднять образование и нравственный уровень русских врачей, Мудров имел большое влияние на молодежь. Его желанием было воплотить в студентах идеал Гиппократова врача, а молодежь, в свою очередь, ценила и любила своего учителя. Соединяя в себе талантливого ученого, во многом опередившего современников, блестящего организатора, поднявшего преподавание медицины на должную высоту, и авторитетного практического врача, профессор Мудров принадлежит к числу совершенно незаслуженно забытых в истории русской медицины личностей.

Е . О. Мухин

Желание Мудрова поднять образование русских врачей не осталось без отзвука. Соответственно этому, расширяется круг преподавания теоретических предметов на медицинском факультете, среди которого особенно выделяется преподавание физиологии. Одним из первых физиологов в Московском университете был профессор Иван Петрович Венсович (1769-1811), который с 1805 г. стал преподавать в Москве физиологию «по Блюменау», а анатомию и судебную медицину «по Пленку» [36]. Между прочим, он редактировал первый в России медицинский журнал «Труды общества соревнования врачебных и физических наук при Московском университете». Его сменил Ефрем Осипович Мухин (1766-1850), который читал физиологию, а именно, по руководству Ленгоссека на латинском языке с прибавлениями и комментариями самого Мухина. Но последний, в сущности, был отличным врачом-практиком, в области же физиологии являлся, по-видимому, самоучкой. Гораздо более значения имел Александр Матвеевич Филомафитский (1807-1849), который по окончании университета был послан для изучения физиологии в Дерптский профессорский институт, а затем за Гранину. По возвращении в Россию он был назначен профессором Московского университета по кафедре физиологии и общей патологии. Главным его трудом является появившийся в 1836 г. его «Курс физиологии», долгое время бывший одним из лучших руководств.

Благодаря такому расширению преподавания естественных наук среди ученых зреет мысль, что и медицина должна быть отраслью естествознания, а не простой эмпирией, каковой она была до тех пор. Таков, в особенности, был Устин Евдокимович Дядьковский (1784-1841), который усвоил себе всю важность применения общебиологических принципов к изучению и изложению медицинских наук, хотя и грешил в сторону умозрения. Заняв с 1831 г. кафедру частной патологии и терапии, Дядьковский, в противоположность своим предшественникам, читавшим свой предмет «по» какому-нибудь автору, первый стал развивать с кафедры свои собственные взгляды, призывая русских врачей к самобытности. Обладая громадной памятью, разносторонней эрудицией и умозрительным складом ума, Дядьковский отрешился от эмпиризма и задумал применить к изучению медицины общебиологические принципы, но при этом обнаружил большую склонность к «неотразимым силлогизмам» и прочим приемам схоластики. В своей диссертации он говорит, что разделение тел и сил на живые и мертвые не согласно с надлежащими воззрениями на вещи, что источник для объяснения всех тайн природы надо искать в материи, что сама материя жива и содержит в себе начало всех своих действий. В своей «Общей терапии» он указывает, что лечение должно быть рациональным, так как никакой целительной силы природы в человеческой натуре не имеется. Целительная сила природы одна и та же с болезнетворной причиной и есть не что иное, как свойство человеческого тела, а равно и прочих тел природы изменяться в своем составе и строении, отчего в одних случаях происходит улучшение, в других ухудшение отправлений. Болезнь, таким образом, есть уклонение телесной материи от нормы. Статьи Дядьковского о холере не утратили своего значения и до настоящего времени, а его «Systema morboram» представляет оригинальную классификацию болезней. Болезни, по взглядам Дядьковского, делятся на простые, или общепатологические, выражающиеся в виде припадков, и сложные, состоящие из соединения первых. Так как распознать болезнь можно, разложив ее на отдельные припадки, то лечение должно быть симптоматическим.

Близко к трудам Дядьковского стоят сочинения адъюнкта Лебедева, одновременно с Дядьковским читавшего в Московском университете общую патологию и терапию. Большой интерес представляет его «Общая антропопатология». В ней говорится, что жизнь есть движение животного вещества, для поддержания которого необходимы внешние влияния. Раздражительность есть химико-электрический процесс. Органы и ткани состоят из волокон, волокна из пучков, пучки из бляшек, бляшки из кристаллов в форме усеченных пирамид. Тело человека, прежде чем начинает жить, проходит все формы природы. Плод в утробе матери «по первоначальному соединению основных веществ его, кислотвора (кислорода), водотвора, углетвора и селитротвора (азота), совершенно нам неизвестному, в первое время своего бытия представляет каплю жидкости, которая по законам физическим пристает к стенкам матки, как постороннее тело, раздражает сосуды ее, отлагающие вследствие сего органическое вещество, и капля растет постепенно, как минерал». В следующем периоде развития животный организм представляет растение, а затем «из растения, имеющего вид червя, зародыш принимает форму человека». Таким образом, эти воззрения Лебедева рисуют картину, немного напоминающую знаменитый биогенетический закон Геккеля. Излагая сущность болезней, Лебедев в главе о воспалении трактует его, как «одинакового значения с процессом питания», состоящий в «раздражении какой-либо части и сильном стремлении крови в волосообразные артерии». Переход же в нагноение объясняется тем, что «скопившаяся кровь, изобилующая органическими окислами, которые должны были отделиться в виде парообразном из волосообразных артерий, посредством воспалительного процесса, подобного процессу кипения, как бы сваривается и превращается в особое вещество, гной».

Таким образом, в лице Дядьковского и Лебедева мы видим стремление отрешиться в медицине как от ненаучной эмпирии, так и от метафизических спекуляций, взамен чего делается попытка основать врачевание на биологической основе с явно заметным материалистическим уклоном. Если у этих ученых заметно влияние биологических наук на медицину, то вскоре стало заметно влияние на медицину и патологической анатомии. Занявший через десять лет после смерти Мудрова кафедру терапевтической клиники Александр Иванович Овер (1804-1864), знаменитый московский практик и человек с большими дарованиями, интересовался патологической анатомией, занимался патолого-анатомическими исследованиями и собирал материал для своего музея и атласа. Преподавание же велось в духе гуморального направления Рокитанского, причем воззрения этого ученого преподносились слушателям как окончательное слово науки, сомнение в коем было невозможно [37].

Зато уже вполне на уровне современной науки воззрения Григория Ивановича Сокольского (1807-1886). Его прекрасная подготовка, обширная эрудиция и основательное знакомство с западными течениями давали ему возможность вполне сознательно и осмотрительно разбираться в доктринах, выдвигавшихся представителями западной научно-медицинской мысли. Окончив в 1825 г. Московский университет, Сокольский был отправлен в Дерптский профессорский институт, а оттуда за границу, по возвращении откуда он был назначен в Москву профессором патологии и терапии. Его книга «Учение о грудных болезнях» с подробным изложением данных перкуссии и аускультации, является началом нового рационального направления в русской медицине. И это происходило в то время, когда адъюнкт Овера, Млодзеевский, относился с большим недоверием к постукиванию, а профессор Топоров не только называл шарлатанством перкуссию и аускультацию, но и публично издевался над новыми методами исследования посредством микроскопа и химического анализа. Взгляд Сокольского на болезнь также вполне гармонирует с современными понятиями; определяя болезнь как явление естественное, он и медицину относит к числу естественных наук. Задача врача состоит в выяснении всей картины болезни, в ее целом, путем сопоставления отдельных симптомов. Особенно восстает Сокольский против беспочвенного фантазирования и философствования, считая более всего необходимым для врача знакомство с химией и анатомией. Являясь учеником Биша, Леннека и Шенлей- на, Сокольский первый из русских врачей этой эпохи подходит уже к воззрениям Вирхова. Так, мало-помалу, со ступени на ступеньку поднималась юная русская медицинская наука, оперялась, оглядывалась вокруг себя, отряхивала с себя научную пыль веков, тяжелым балластом отягчавшую ее творческие плечи, и потом вдруг неожиданно, несказанно, к вящему удивлению Западной Европы, взмахнув своими могучими крылами, взнеслась над необъятными равнинами Восточной Европы, зычным голосом призывая озадаченных западных соседей идти вместе к единой общечеловеческой цели.

По сравнению с внутренней медициной, хирургия в Московском университете стояла гораздо ниже, и в этом отношении без боя уступала пальму первенства Петербургской медико-хирургической академии. Однако связь хирургии с анатомией, как нормальной, так и патологической, здесь тоже никогда не порывалась. Профессор хирургии Франц Францевич Керестури (Keresturi, 1735-1811), родом венгерец, наряду с физиологией, гистологией, судебной медициной, «бабичьим» искусством, преподавал также и анатомию, и при этом попутно «изыскивал анатомические причины болезей и смерти на кадаверах[*], на сей предмет присылаемых», т. е. наряду с нормальной анатомией делал экскурсии в области патологической. Профессор Федор Иванович Гильдебрандт, искусный и опытный практик, читал лекции по латыни, перефразируя свой краткий учебник, и не оказал сколько-нибудь заметного влияния на развитие русской хирургии. Более известен Вильгельм Михайлович Рихтер (1767-1822), открывший в 1806 г. в Москве новый повивальный институт. Культурным вкладом в нашу медицинскую литературу явилась его «История медицины в России».

Одним из последующих преподавателей был знаменитый Христиан Иванович Лодер (1753-1832), выдающаяся личность и европейская знаменитость. Он первый ввел наглядное и демонстративное преподавание, принеся с собой богатую коллекцию анатомических препаратов, среди коих были и из патологической анатомии. Из патологических препаратов много было ценных, а собрание болезненных костей было самое большое из всех известных в Европе и самое замечательное для знатоков.

Небольшой вклад в русскую хирургию сделал также знаменитый профессор 40-х гг. Федор Иванович Иноземцев (1802-1869). Сын пленного персиянина, он родился в Калужской губернии и в 1819 г. поступил в Харьковский университет казенным воспитанником на словесное отделение. С третьего курса был исключен и назначен учителем математики в одно из уездных училищ для отбывания учительской повинности за стипендию. Но в 1826 г. он снова поступает в Харьковский университет на второй курс медицинского факультета, который давно манил его к себе. Здесь большое влияние на него оказал профессор Еллинский, разрешивший ему произвести на живом человеке операцию отнятия голени. По окончании университета его отправляют для усовершенствования в профессорский институт в Дерпт, по возвращении откуда Иноземцев получает кафедру хирургии в Москве. Все свободное время он проводит в анатомическом театре, готовя к лекции препараты. Он впервые привил в Москве мысль о том, что хирургия должна быть основана на топографической анатомии. Курс практической хирургии, который он читал, разделялся на клинику, оперативную хирургию, хирургическую анатомию и десмургию. При распознавании болезней он принимал во внимание как объективные признаки, так называемый анатомический экзамен, так и субъективные, патологический экзамен. Но в истории науки Иноземцев не оставил никакого следа, ибо стоял далеко не на уровне современных ему знаний и фанатично следовал устаревшим взглядам школы солидарной патологии. Этот, по выражению Пирогова, фанатик различных предположений, считавший к тому же свой фанатизм медицинским рационализмом, сводил все к «genius morborum gangliosus». В своих «Основаниях патологии и терапии нервного тока», вышедших в 1863 г., он утверждал, ссылаясь на многочисленные патолого-гистологические исследования своих учеников, о существовании в осевых цилиндрах нервов особой полости, по коей якобы течет по всему телу «нервная жидкость», подобно тому, как кровь по сосудам.

По его взглядам, с 40-х гг. XIX в. изменился совершенно характер болезней. Тогда как раньше болезни носили преимущественно воспалительный характер и требовали для борьбы с ними кровопусканий и слабительных, теперь, по мнению Иноземцева, в болезнях преобладают явления раздражения симпатической нервной системы, выражающиеся почти исключительно катарами желудка. Соответственно этой перемене требовались и другие лекарства. Таким специфическим лекарством у Иноземцева была микстура из нашатыря с рвотным камнем, которая изготовлялась сиделками в больших количествах. Ее давали всем хирургическим больным до операции для устранения нервного раздражения симпатической нервной системы, а также после операции для предотвращения этого раздражения. И такие взгляды развивал Иноземцев в то время, когда рядом с ним уже работали Дядьковский и Сокольский. Любопытна историческая судьба этого, при всей его научной отсталости, все же талантливого хирурга-практика. Имя его известно многим русским врачам, но большинству из них оно известно лишь благодаря его противохолерным «Иноземцевым каплям». Даже многие иностранные историки медицины, уделяя Иноземцеву место среди известных русских клиницистов, помещают его в ряду терапевтов, а не хирургов. Тем не менее в глазах современников искусство Иноземцева в распознавании болезней и опытность его в производстве самых трудных хирургических операций доставили ему повсеместно самую громкую славу.

Однако в свое время Иноземцев служил одним из лучших украшений Московского университета. Но не научными заслугами, не как врач-практик выделялся он среди остальных профессоров медицинского факультета. Напротив, это был гуманный врач и человек, со светлым взглядом на науку и имевший на учеников своих неотразимое влияние. Это было время, когда Московский университет, ставший в центре русского общественного движения, находился на рубеже совершенно новой эпохи. Забитая после восстания декабристов общественная мысль незримыми ручейками стала вырываться на свет сквозь твердую кору николаевской жандармерии. Но, боясь открытых путей, она шла обходом, избрав себе руслом знамя философского романтизма. Уже в 20-х гг. сплотился в Москве около профессора М. Г. Павлова кружок русских шеллингианцев, принявший название «Общества любомудрия». Это общество было направлено главным образом против французской и английской философии, против рационализма, «эмпиризма» во всех их направлениях. Сыграв свою роль в истории русской общественности, «любомудры» сошли со сцены, уступив свое место поколению 30-40-х гг., которое вступало в жизнь с совершенно иными впечатлениями, чем предшествовавшее им. Стала намечаться разная перемена в профессуре и студенчестве. Вместо прежнего монотонного считывания со старых тетрадок, в незапамятные времена заготовленных и из года в год без малейших перемен повторяемых, с профессорской кафедры послышалось живое слово, стремившееся отразить веяния времени и удовлетворить нарождающейся потребности жизни. Наступала «весна» русской интеллигенции. Профессора, по словам Герцена, «принесли с собой горячую веру в науку и людей, они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были светлыми налоями[31], с которых они были призваны благовестить истину». Особое влияние на общество приобретает Герцен, в ряде блестящих статей протестующий против той науки, которая замыкается в себе и создает только цеховых ученых. Наука должна воздействовать на жизнь, должна идти навстречу назревающим вопросам современности. И как бы отвечая этому могучему призыву, возобновляется связь между профессурой и внеуниверситетскими кругами. И в то самое время, как в Московском университете гремел Грановский, на медицинском факультете из уст Иноземцева впервые раздались новые тогда слова о «русской медицине», о «русской науке». Реальным ответом на эти слова было основание вскоре «Московской медицинской газеты» и учреждение «Общества русских врачей» в Москве. С этой точки зрения, как идейный пионер в борьбе за национальную русскую медицину, важен для нас Иноземцев. Но сам он ничего не внес в сокровищницу русской медицины. То, о чем Иноземцев только говорил, то фактически сделали его современник, Пирогов, и его ученик, Боткин.

Что касается Петербургской медико-хирургической академии, то она в истории русской медицины играла в этот период роль, обратную той, какую играл Московский университет. Тогда как последний играл роль культурного и общественно-медицинского центра, академия была лишь исключительно центром научным. И тогда как Московский университет уже выдвинул целый ряд выдающихся деятелей медицины, каковы были Мудров, Дядьковский, Сокольский, академия в области внутренней медицины могла им противопоставить лишь одного Зейдлица. Одним из первых представителей кафедры патологии и терапии в Медико-хирургической академии был Ф. К. Уден, который, как и все его современники, придерживался учения Бургава и его школы. Ему принадлежит первая у нас попытка издавать медицинский журнал. Еще в 1792 г. он хотел издавать журнал под заглавием «Беседующие врачи, или Общеполезная врачебная переписка». Но Медицинская коллегия не позволила печатать журнала, ибо по ее рассмотрении было замечено «некоторое в оном отношение до веры и церковных обрядов», а именно в вопросах относительно различных родов пищи (постной и скоромной) в болезнях. Тогда Уден пригласил еще несколько врачей, запасся протекцией всесильного графа Зубова и, переменив заглавие, стал издавать журнал под заглавием «Петербургские врачебные ведомости».

Кроме непродолжительного пребывания в академии Ивана Франка, превосходным для своего времени клиницистом и образованным врачом был Ф. Ф. Гейрот (1776-1828). Несколько поколений врачей обязаны ему высоким уровнем медицинского образования и гуманным взглядом на назначение врача. В противоположность другим немецким врачам, он одинаково справедливо относился ко всем и поддерживал русских врачей. Славился также из практиков старого времени И. X. Рингебройг, профессор materiae medicae в Петербургской академии.

Новые веяния стали проникать в Медико-хирургическую академию, так же как и в Московский университет, в связи с Наполеоновскими войнами и знакомством русских врачей с медициной Германии и Франции, поколебавшим у нас авторитет Бургава. Так же как и в Москве, новые течения в медицине стали проникать к нам под флагом учения Джона Броуна. Но в то время как в Москве оно привело потом к господству системы Бруссэ, в Петербургской академии оно послужило мостом к восприятию натурфилософии Шеллинга. Первое знакомство России с немецкой идеалистической философией произошло в самом начале XIX в. Профессор патологии и физиологии Петербургской медико-хирургической академии Даниил Михайлович Велланский (1774-1847), посланный в 1802 г. за границу для научного усовершенствования, стал там последователем школы Джона Броуна, впоследствии внесшей в медицину основные принципы Шеллинговой философии природы. Сын кожевника из Черниговской губернии, по прозвищу Кавунник, Велланский впоследствии переменил фамилию. Уже в 1807 г. он представил диссертацию под названием «Dissertatio physicomedica de reformatione teoriae medicae», которая вызвала оживленный обмен мнений в конференции академии. Последняя, между прочим, указала, что автор сочинил диссертацию с намерением получить степень доктора философии и медицины, а потому «за лучшее признает не иметь участия в защищении такой диссертации», так как, по их мнению, «система Шеллинга бесполезна для врачебной науки». Несмотря на такой отзыв конференции академии, министр внутренних дел утвердил Веллан- ского в звании профессора. Вскоре затем, в 1812 г., Велланский выпустил в свет свой новый труд под названием «Биологическое исследование природы в творящем и творимом ее качестве, содержащее основные начертания всеобщей физиологии». В этом труде, будучи сторонником взглядов Шеллинга и Окена, Велланский выступил в качестве врага опыта в медицине, считая его грубым и недостойным философии. В общем, Веллан- ский преподавал физиологию по учебнику Прохаски, но считал, что «действия человеческого организма рассматриваются здесь не в надлежащем порядке, по которому следовало бы восходить от низших к высшим», ибо «человек составляет центр всей сферы органического мира, содержащегося в неорганическом, как внутреннее во внешнем». Во всяком случае, преподавание Велланского было мало полезно и слишком отвлеченно. Оно завлекало слушателей в область гипотез, не подтверждаемых фактами. Вел- ланский был как бы не на своем месте. Он был всецело поглощен философией и не признавал экспериментальных наук. Но он глубоко по своему времени знал естественные науки и умел горячим словом возбуждать в молодых людях охоту мыслить систематически. «Наука, — говорил он, — не в сборнике сведений, наблюдений, опытов, а в выводе из тех и других общих законов». Такое направление могло принести лишь вред научному развитию, и затормозило бы развитие русской науки, если бы удержалось у нас. Но тем большее влияние оказала книга Велланского на развитие философской и общественной мысли, и уже в 20-х гг. в Москве под влиянием его идей возник, как мы видели, кружок «любомудров». Что же касается собственно медицины, то, несмотря на отрицательное отношение Велланского к экспериментальному методу, заложенные в его учении глубокие философские истины, разрушая веру в авторитеты, вырабатывали самостоятельное свободное мировоззрение. Поэтому шеллингианская натурфилософия сыграла роль революционного бродила для старой схоластической и грубо-эмпирической науки. Поэтому против воли самого Велланского никто так не содействовал у нас возникновению естественно-научной медицины, как именно он, разрушая слепое поклонение Бургаву и его школе.

Одним из первых стал на новый путь профессор семиотики в академии Прохор Чаруковский (1790-1842), раньше адъюнкт Гейрота. Заслуга его как клинического преподавателя в том, что он первый в России писал «о стетоскопе и признаках, помощью его открываемых», и первый же стал употреблять его при клиническом преподавании.

Но особенно большое значение для своей эпохи имел Карл Карлович Зейдлиц (1799-1885), который был многосторонне образованным ученым. Он родился в Ревеле и учился в Дерптском университете. В 1822 г. прибыл в Петербург в качестве ординатора морского госпиталя, а в следующем году был послан в Астрахань для борьбы с холерой. В 1826 г. поехал за границу в Германию, Францию и Италию, а в 1828 г. прибыл в Россию, причем был назначен в Главную квартиру действующих против турок армий, где тогда была чума. После войны Зейдлиц вернулся в Петербург, а в 1836 г. он был назначен профессором клиники внутренних болезней Медико-хирургической академии, причем это назначение было сделано, помимо конференции, начальником академии Виллие. Однако академии впоследствии не приходилось пенять начальнику за это назначение. Зейд- лиц значительно поднял преподавание терапевтической клиники в академии и, вместе с Пироговым, сделал много реформ для преподавания у нас медицины. Он установил, чтобы студенты сами наблюдали и пользовали больных и вели бы подробные истории болезни, каждый в отдельности. Кроме клинических осмотров, Зейдлиц занимался также микроскопическими и химическими исследованиями, а также производил вскрытия. Задачи преподавания, по его мнению, сводятся к тому, чтобы, во-первых, обратить внимание учеников на явления, происходящие в здоровом и больном организме, во-вторых, учить анатомической диагностике, в-третьих, руководить учеником при наблюдении больных и, в-четвертых, научить ученика лечить болезни. В этом отношении взгляды, высказанные Зейд- лицем, во многом совпадают с взглядами, позднее высказанными Захарьиным. Но в своих научных воззрениях Зейдлиц не мог отрешиться от современных ему учений, хотя во многом опережал их. Рядом с устарелыми взглядами он высказывал и такие, которые не потеряли значения и до сих пор. Он постоянно применял выстукивание и выслушивание. Он первый описал симптомокомплекс, впоследствии известный под именем болезни Вейля. Он указал, что для развития чахотки, помимо бугорков, необходимо предрасположение. В вопросе о лихорадке он являлся противником антифлогоза[*] и ослабляющих способов лечения, выступая против рвотных, слабительных и кровопусканий, и стоял за укрепляющий способ лечения. Часто употреблял Зейдлиц отвлекающие. При тифах употреблял он ванны, при малярии — хинин. Его «Klinische Bericht» 1846 г. представляет образец учено-практического труда. В 1846 г. Зейдлиц оставил службу в академии и поселился в имении около Дерпта. Его терапия была высоко научна и основана на рациональных показаниях, на зрелом опыте и на близком знакомстве с действием главных врачебных средств. Он восставал против шаблонов и не подчинялся терапевтической моде. Этот выдающийся учитель, далеко опередивший свое время, имел огромное влияние на поднятие уровня образовательного ценза русских врачей. Многосторонне образованный ученый, Зейдлиц не только стоял на высоте современной науки, но и опередил ее собственными трудами. Новый дух повеял в академии. Зейдлиц первый указал раздельную черту между старинным эмпиризмом, отживавшим свой век, и фактическим рационализмом, зарождавшимся из научной точности физиологического опыта.

Такое естественно-научное направление медицины имело следствием учреждение в академии отдельной кафедры физиологии. До тех пор она была связана с анатомией, а затем с патологией, и только с 1847 г., когда ее представителем сделался Александр Петрович Загорский (1764-1846), она была совершенно выделена. Загорский был сторонником экспериментального метода в науке и последователем Клода Бернара, являясь предшественником Сеченова. Ему принадлежит также честь учреждения при академии физиологического института.

В связи с выделением отдельной кафедры физиологии, и практическая медицина изменяет свой характер и связывает свою судьбу с судьбами патологической анатомии. Таков был Николай Федорович Здекауэр (1815-1897), который стоит уже на уровне современной науки, хотя и мало оригинален сам по себе. Отправившись для усовершенствования за границу, он побывал у Мюллера, Ромберга, Рокитанского и Шкоды. Под влиянием Зейдлица он сосредоточился на изучении диагностической техники и патологической анатомии. Он впервые стал читать на трупах систематические лекции по патологической анатомии. Кроме того, он в 1866 г. основал главный холерный комитет, после чего совместно с Пеликаном основал общество охранения народного здравия. Здекауэр уже является непосредственным предшественником той эпохи, когда у нас появились врачи нового поколения, создававшие самостоятельную русскую медицину.

Гораздо выше, нежели внутренняя медицина, стояла в академии хирургия. Так как академия исторически развилась из госпитальных школ, то в ней сохранились те же принципы, что и в последних. Особенно ревниво оберегала академия ту связь анатомии с хирургией, о которой говорил еще Шрейбер. Поэтому при преобразовании школ в училища в них были учреждены кафедры анатомии, и первым представителем этой кафедры в Петербургском училище был Карпинский, а его адъюнктом был известный впоследствии анатом и профессор Медико-хирургической академии П. А. Загорский. Он сначала учился в Черниговской коллегии, а затем служил ратманом[*] в ратуше своего местечка. В 1784 г. он поступил в Петербургскую госпитальную школу, а в 1786 г. получил степень лекаря. В следующим году поступил адъюнктом анатомии в Москву, а затем в Петербург, после чего вскоре был назначен профессором. В 1803 г. был председателем конференции Медико-хирургической академии. В 1809 г. получил степень доктора медицины, а вскоре затем стал членом Академии наук. Загорский был представителем сравнительно-анатомического метода, хотя часто прибегал к метафизическим теориям. Наряду с хирургией и анатомией, он преподавал также и физиологию, руководясь учебником Прохаски [38]. Вместе с хирургией и анатомией стало развиваться также и акушерство. Таков был первый русский профессор «повивального искусства» Нестор Максимович Амбодик, бывший одним из ученейших врачей своего времени. Он первый ввел демонстрации на фантоме, сделанном по его же рисункам. Ему же принадлежит заслуга введения в практику акушерских щипцов в Петербурге.

И . Ф. Буш

Собственно родоначальником хирургии в академии был Иван Федорович Буш (1771-1843), создатель первой хирургической научной школы, к которой принадлежали такие лица, как С. Ф. Гаевский, впоследствии профессор терапии, Н. Ф. Высоцкий, занявший кафедру в Московской медико-хирургической академии, В. В. Пеликан, профессор Виленской академии, Савенко, и особенно Саломон и Буяльский. Родился Буш в Нарве, которая в то время была населена русскими и немцами. Достигнув пятнадцатилетнего возраста, Буш поехал в Петербург и здесь поступил в Калинкинский медико-хирургический институт. По окончании института он был определен во флот, назначенный против шведов. Здесь он попал в плен, и по возвращении из него поселился в Кронштадте, где написал свое первое сочинение «De abscessu hepatis», обратившее на него внимание профессоров Кронштадтского медико-хирургического училища. Вскоре затем он назначается сначала прозектором, а потом профессором Кронштадтского училища. В 1797 г. Буш был приглашен преподавать анатомию и физиологию в калинкинском институте, а в 1800 г. получил кафедру хирургии в Петербургской академии. В 1807 г. он написал первое руководство по хирургии на русском языке. Это руководство было разделено на три части. В первой части говорилось об общей хирургии, во второй — о практический и в третьей — об оперативной хирургии. Все, что в начале XIX в. могло быть введено в хирургию, все было введено в преподавание, и студенты четвертого курса должны были сами производить операции на больных. Конечно, в круг ведения хирургии входили тогда и наружные, кожные болезни. Будучи назначен в академию, Буш принял также на себя заведование так называемой «клинической хирургической палатой» при Генеральном сухопутном госпитале. Но обстановка палаты была бедная, хирургических инструментов было недостаточно, и вообще профессор не чувствовал себя полным хозяином хирургической палаты и потому не мог вести преподавание хирургии в желаемом направлении. Лишь с появлением в академии Ивана Франка была устроена палата при сухопутном госпитале, каковая была передана в ведение Буша. Устройство вновь открытой клиники было очень плохое. Само здание было старо и ветхо, печи никуда не годились, в палатах было холодно, и ветер свободно гулял по палатам. Не раз Буш, видя, как хирургические больные заболевают разными внутренними болезнями, угрожал, что он откажется от заведования клиникой. Тогда здание начинали чинить, но результат получался тот же: больные мерзли и простуживались. Как бы то ни было, шаг за шагом, Буш все же добивался своего и приводил клинику в надлежащий вид. Но количество больных, проходивших за год через клинику, было невелико. Сравнительно с настоящим временем, была велика послеоперационная смертность, а «черепосверления» почти всегда кончались смертью от менингита. В 1825 г. Буш разделил кафедру хирургии, отдав оперативную хирургию Саломону, а за собой оставил клиническую хирургию. Как хирург, Буш был внимателен, аккуратен и осторожен. Он всегда стремился охватить патологическое значение случая и ограничиться терапевтическим лечением, лишь в крайнем случае прибегая к хирургическому вмешательству. При всем том Буш был лишен научной инициативы. Но как создатель хирургической школы он стоит вне упрека.

По выходе в отставку Буша кафедра хирургии распалась. Теоретическая хирургия перешла к профессору П. Н. Савенко (1795-1843), хотя и образованному хирургу, но малооригинальному ученому. Оперативная же хирургия с клиникой перешла в руки профессора X. X. Саломона (1796-1851). Получив свое научное образование во Франции у Дюпюитрена и у Купера в Англии, Саломон развивал у нас практическую хирургию, издав в 1840 г. руководство по оперативной хирургии. Он первый в России произвел перевязку внутренней подвздошной артерии и первый же произвел литотрипсию[*] с помощью разбивателя Гарте - лупа. В общем, как Савенко, так и Саломон представляют собою европейски образованных хирургов, причем последний известен был за границей.