Р ис. 26. Петр I перевязывает раненого под Азовом. Бумага, акварель. Художник в. И. Передерей. Картина отражает реальное событие (иллюстрация из книги Будко а. А. И др., 2002)

Из его школы вышло много русских врачей, рассеявшихся по всей территории нашей страны и применявших затем на деле приобретенные в школе познания. Поэтому Бидлоо с полным правом может считаться родоначальником русской медицины. Николай Бидлоо, сын голландского анатома, прибыв в Россию из Лейдена, сначала был лейб-медиком Петра I, причем в этой должности ему часто приходилось сопровождать императора в походах. Тяготясь своим положением, он просил Петра освободить его от своих обязанностей. Петр исполнил его просьбу и спросил, куда его назначить, на что Бидлоо ответил, что пока нет у него госпиталя, ему нечего делать. Когда же был основан Московский госпиталь, Петр поручил ему устройство школы при нем, и Бидлоо с жаром принялся за дело. Он сумел приобрести расположение Синода, в ведении которого был госпиталь, и пользовался таким доверием, что не получал отказа ни на одну просьбу. Его уму, настойчивости и терпению московская школа обязана теми материальными ресурсами, какие были в ее распоряжении во время Бидлоо. Пожалуй, можно даже сказать, что время, прошедшее от основания госпиталя до смерти Бидлоо, скончавшегося в 1735 г., было вместе с тем и периодом высшего расцвета московской медицинской школы. Первой заботой Бидлоо было обеспечить медицинскую школу учащимися. Но так как преподавателями училища были иностранцы, то преподавание могло вестись или на иностранном языке, преимущественно на голландском, или на латинском, которым в то время врачи должны были обязательно владеть. Сначала комплект учащихся пополнялся иностранцами, но, ввиду того что последних было мало для заполнения школы, Бидлоо предложил привлечь в медицинскую школу учащихся из духовных славяно-греко-латинских школ. Ученики размещались во втором этаже главного здания госпиталя в 32 светлицах, называвшихся бурсами. Получали ученики 24 рубля жалованья в год, и кроме того, сукно неодинакового качества, в зависимости от успехов. Питались ученики госпитальной пищей, которая была очень плоха. Наконец, ученики пожаловались, и тогда при госпитале был устроен особый трактир для учеников, организация коего была поручена некоей Барбаре Тильк. Структура школы несколько напоминала собою устройство западноевропейских университетов, и по образцу последних, члены школы делились на учеников, подлекарей и лекарей. Ученик, пробыв в школе определенное число лет и выдержав экзамен, производился в подлекари и получал прибавку жалованья. После этого он продолжал учение до тех пор, пока не приобретет достаточно знаний и опыта для практики. Однако со времени архиятера Фишера подлекарей стали посылать в полки. Кроме учеников и подлекарей в состав учащихся входили еще «волонтеры», которые отличались тем, что не получали жалованья. Учение продолжалось от 5 до 7 и даже до 10 лет.

Бидлоо добивался того, чтобы кончающие лекаря «искусно учинены были», и стремился доучить каждого учащегося, индивидуально его приготовляя и не щадя для этого времени. Госпитальные ученики заменяли в госпитале также и фельдшеров и вступали в эти обязанности с самого дня своего поступления в школу. Все распоряжения врачей выполнялись учениками и подлекарями. Они же производили малые операции и обязаны были присутствовать при «визитациях» и нести дежурства. Но при таком обилии занятий и обязанностей страдало дело учения, и потому впоследствии при архиятере Лестоке решили привлечь в госпиталь для исполнения ученических обязанностей учеников из солдатских детей, умеющих читать и писать, с тем чтобы они «упражнялись в надзирании больных» и учились подлекарскому искусству, после чего они должны были определяться в полки. Это были первые фельдшера. Они получали в год 6 рублей жалованья с провиантом, и кроме того ежедневно чарку водки и кружку пива.

Обставлено было училище далеко не блестяще. При его открытии не было не только ни одного полного скелета, но даже ни одной кости для обучения остеологии. Обучение хирургии лежало на самом Бидлоо, а его помощник, лекарь Андрей Репкен, должен был обучать «учреждению бандажей», т. е. десмургии, и в то же время был прозектором, препаратором, ординатором госпиталя, репетитором всех специальных медицинских предметов и главным помощником доктора. Хирургические операции производились и на живых людях в госпитале, и на трупах в анатомическом театре. Обучение же накладыванию повязок производилось как на людях, так и на фантомах. Производству операций предшествовало разъяснение болезни и установление хирургических показаний. Между операциями особенно часто производилось «черепосверление», т. е. трепанация черепа. Имели место также и клинические обходы больных в сопровождении учеников, причем делался осмотр и расспросы больных. Но недостаточность больных в госпитале значительно затрудняла приготовление лекарей. Единственным источником знаний для учеников были продиктованные преподавателем лекции, «лекционы», которые диктовались из книги, записывались учениками и выучивались наизусть. Книг почти не было, а бумага тоже была дорога, так что приобретение ее для небогатых учеников школы было почти недоступно. Вместо карандашей служили свинцовые палочки, вытянутые из расплющенной дроби. Вместо того, были в ходу гусиные перья, которые ученики собирали сами каждое лето по берегам прудов, где разгуливали целые стада линяющих гусей.

Предметами преподавания были анатомия, хирургия и аптекарская наука. Анатомия преподавалась по атласу, привезенному Бидлоо из Голландии. Но кроме того, нередко в госпиталь для изучения анатомии доставлялись трупы «подлых людей», поднятые на улице. Изучение аптекарской науки происходило в «аптекарских огородах», где ученики знакомились с приготовлением галеновских препаратов. Кроме того, нередко предпринимались экскурсии за город для собирания лекарственных растений. Ясно, что учение не могло не идти медленно. Но несмотря на бедность, постановка учения во времена Бидлоо была правильная. Он не давил учеников авторитетом своего ума и учености и учил их всему, что было для них необходимо, предоставляя в то же время им возможность учиться самим. Но большинство учащихся составляли молодые люди, веселого и беззаботного образа жизни. Поэтому лекции посещались ими неаккуратно. Нравы учеников были грубы, буйны, хотя и безобидны, и за проступки их не скупились наказывать. Приходилось силой заставлять учиться, и многие из-за сурового режима бежали из школы. В 1712 г. Бидлоо писал Петру: «Взял в разных городах 50 человек до науки хирургической, которых 33 осталось, 6 умерло, 8 сбежали, 2 по указу взяты в школы, а один за невоздержание отдан в солдаты». Тем не менее Бидлоо никогда не прибегал к телесным наказаниям учеников.

Совершенно изменилось дело после смерти Бидлоо, когда на его место был назначен доктор при главной Московской аптеке, Антон де Тейльс. В то время как Бидлоо был не только анатом, но и знаменитый хирург и пользовался большим уважением как у Синода, так и среди своих учеников, де Тейльс очутился совершенно в другом положении. Еще при жизни Бидлоо он собирал вокруг себя иностранцев и через них распространял укоры и порицания на Бидлоо и его школу. Ни госпиталь, ни школа, мол, не нужны, ибо никогда не научат тому, чему научаются за границей. Когда Бидлоо умер, де Тейльс произвел в училище большие беспорядки, наказывал «батогами», сек, отправлял в солдаты учеников и упражнялся в жестокостях и своеволии. Грубые распорядки, введенные им в госпитале, мелочные придирки к шалостям учеников разошлись по Москве и сразу отняли у учащейся молодежи всякую охоту к поступлению в госпитальную школу. Разочаровавшись в своем ставленнике, архиятер Фишер устранил де Тейльса от управления госпиталем и назначил на его место брата архиятера Иоганна Блюментроста, Лаврентия Блюментроста (1692-1755), бывшего прежде президентом Академии наук, а впоследствии первым куратором Московского университета. Благодаря Блюментросту госпитальная школа благополучно вышла из того переходного периода, когда она была близка к погибели. Но в это же время народились новые соперники московской госпитальной школы. В Петербурге в 1735 г. были основаны два госпиталя, сухопутный и морской, со школами при них, а также и госпиталь в Кронштадте. Эти госпитальные школы стали соперничать с московской и вскоре затмили своей славой старую колыбель русской медицины. Но в то время как в Москве большинство учащихся комплектовалось из русских людей и преподавание там происходило на латинском языке, в Петербурге большинство учащихся было иностранцы и преподавание там происходило на немецком языке. Надо вспомнить, что это было время, когда в русской жизни начала уже сказываться дворянская реакция, направленная против интересов русской буржуазии. Еще де Тейльс был представителем этой «немецкой» партии, шедшей рука об руку с русским дворянством. В дальнейшем влияние этой партии еще более усиливается и особенно заметно в период времени от Екатерины II до Николая I.

Однако время управления де Тейльса госпитальной школой в Москве не прошло бесследно для нее, и с этих пор все более обострялись отношения между Синодом и Медицинской канцелярией из-за общего управления и контроля над госпиталем. Когда же Фишер, желая объединить все госпитальные школы, вздумал подчинить их Медицинской канцелярии, не исключая и Московской школы, то Синод стал отказывать давать воспитанников славяно-греко-латинских школ в Медицинские школы. Архи- ятеру Лестоку, однако, удалось исходатайствовать у Синода, что он по крайней мере будет отпускать в школы учеников из всех сословий, кроме детей священников. В связи с этим в госпиталях были введены должности «студиозусов», т. е. преподавателей латинского языка. Тем не менее этим вопрос о комплектовании учеников еще не был решен. В особенности в критическом положении очутились петербургские школы, с которыми повторилось то же, что раньше с Московской школой. Количество учеников-иностранцев в них было невелико, так что в то время как в Москве число учащихся равнялось пятидесяти, в Петербурге не превосходило и двадцати. Поэтому в 1754 г. Кондоиди обратился в Синод с просьбой распубликовать по семинариям, не желает ли кто из их воспитанников поступить в госпитальные школы. Желающие нашлись в большом количестве. На сделанную Синодом публикацию Тимофей, митрополит Киевский, и Иоанн, епископ Переяславский, ответили, что хотя желающих много, но они так бедны, что не имеют средств на проезд. Тогда Кондоиди выхлопотал для них также право бесплатного проезда, и этим была решена одна сторона вопроса, ставшая особенно важной после того, как школы перешли в ведение Военного ведомства. Но Кондоиди пришлось также произвести коренную реформу всего медицинского образования. Упадок нравов наблюдался в равной степени как среди учащихся, так и среди преподавателей, и кулачная расправа нередко разрешала различные недоразумения, возникавшие в школах. Интересен в этом отношении один случай, происшедший в 1743 г. В петербургском госпитале поссорились между собой два ученика, Парант и Тернер. Последний пожаловался на первого старшему лекарю госпиталя Риккерту. Лекарь хотел наказать виноватого ученика плетью, но тот был пьян и попрекнул Риккерта, будто тот за фальшивое увольнение в отпуск по болезни какого-то унтерофицера получил от него две головы сахару и пять рублей денег. Риккерт обиделся и потребовал удовлетворения. Тогда главный доктор госпиталя, Гриф, наказал обоих подравшихся, продержав их сутки под арестом. Вместе с тем началось следствие, во время которого свидетели отказались подтвердить показания Паранта. Тогда архиятер Лесток постановил: «означенного ученика Паранта „...за облыжные слова" на главного лекаря Риккерта о взятках бить при собрании учеников того госпиталя плетьми, дабы прочие таких дерзостей не чинили». Спустя некоторое время, лекарь Балк как-то попрекнул Паранта его прошлым и вызвал с его стороны ответ, который показался ему дерзким. Тогда, недолго думая, Балк влепил Паранту пощечину, да на него же пожаловался, и Паранта опять высекли.

Таким образом, когда Кондоиди стал во главе медицинского управления, ему пришлось поднять, с одной стороны, моральный уровень учеников, а с другой — повысить качество преподавателей. Прежде всего он предложил совершенно исключить из школ неуспешных и нерадивых учеников, вместо того чтобы наказывать их розгами, как то предлагала администрация госпиталей. Далее, он ввел экзамены в школах, установил сроки учения, положил начало клиническому учению, когда вместо пассивного записывания продиктованных доктором примечаний у постели больного и пассивного заучивания, ученики стали приучаться к собственным наблюдениям, причем впервые стали составлять о ходе болезни истории болезни. Во время Кондоиди вошла впервые в программу преподавания физиология, было введено преподавание акушерства, женских и детских болезней. Для этого из госпиталей подлекаря направлялись к докторам «бабичьего дела» слушать лекции и учиться акушерским операциям. Кстати, Медицинская канцелярия вменяла в обязанность докторам читать также лекции бабкам на русском языке. Но самым большим злом был недостаток учебников. Записанные под диктовку «лекционы» передавались от одного ученика другому за плату, причем при переписке их вкрадывались ошибки. Поэтому еще Фишер выписал в Петербург десять экземпляров некоторых учебников, среди коих были «Немецко-латинский лексикон» Кирша, «Анатомические таблицы» Кульма и «Хирургия» Гейстера. Недостаточность и дороговизна учебников заставила Фишера приступить к изданию «компендиумов», анатомического и ботанического, а с 40-х гг. XVIII в. стали уже появляться переводы на русский язык иностранных учебников. Кондоиди также заботился о снабжении школ учебными пособиями и, заключив с одним лейденским книгопродавцем договор, выписал оттуда книги Везалия, Бургава, Ван Свитена, Гейстера и других и распределил их по московской и петербургским школам. Кроме того, в 1754 г. он внес в Сенат предложение об устройстве публичной медицинской библиотеки. С этого же времени стали выписывать из-за границы медицинские журналы. В первую очередь был получен из Голландии «Journal des savants», а из Германии, из Лейпцига, «Commentaria de rebus in scientia naturali et medicina gestis».

Одновременно с этим Кондоиди, чтобы поднять уровень преподавателей, стремился поставить в наших школах дело так, чтобы преподавание в них не отставало от программы заграничных школ и чтобы устранить впредь необходимость выписывать лекарей из чужих стран. Он понимал, что энциклопедичность преподавания, что имело место до тех пор, равносильна плохому преподаванию. Поэтому вместо выписки учителей из-за границы Кондоиди решил посылать за границу собственных учителей. Так, в 1761 г. были посланы за границу девять человек, и с этих пор была установлена систематическая посылка молодых лекарей для усовершенствования в иностранные университеты, продолжавшаяся до Французской революции. Наконец, Кондоиди учредил при школах должности «младших докторов», или «доцентов».

Когда с воцарением Екатерины II была учреждена Медицинская коллегия, то в последней открылось широкое поле для борьбы между собою враждовавших партий, что не могло не отразиться на судьбе и медицинских школ. Стоявший во главе коллегии барон Черкасов всячески отстаивал их самостоятельность, желал дальнейшего их преуспевания, тогда как немецкая партия, руководимая Пеккеном, старалась изо всех сил задержать дальнейшее свободное развитие русской медицины. Вначале Черкасову удалось одержать несколько побед над своими противниками, но затем руководство медицинской частью переходит, особенно со времени Фитингофа, к «немецкой» партии. В 1764 г. Черкасову удалось добиться от коллегии признания равноправности русского и немецкого языка для преподавания медицины в России. За этой первой победой следовала вторая, которая, однако, далась Черкасову не так легко. В том же самом году коллегия получила право возведения в степень доктора медицины. В указе, вышедшем 9 июня 1764 г. и узаконивавшем это право, говорилось о ненадобности в России иностранных докторов и о замене их русскими кандидатами. Это до того раздражило членов коллегии, что они составили протест против указа и поднесли его императрице, прося об отмене указа. Та ответила, что члены коллегии могут поступать по собственному усмотрению, что было ими истолковано в смысле дозволения не исполнять указ. В следующем году врач Орреус, о котором мы уже упоминали, первый выдержал в России экзамен на высшую медицинскую степень. Однако члены коллегии задержали его диплом, и ему дважды приходилось жаловаться императрице, пока он не был восстановлен в своих правах. Зато немецкой партии удалось одолеть своих противников впоследствии, когда Черкасов сошел со сцены и на его месте воцарился Фитингоф. Немецкой партии удалось уверить Екатерину, что неизвестно, скоро ли госпитальные школы будут в состоянии удовлетворять потребности государства, и что потому полезно завести школу, где на первом месте будет преподавание учения об электричестве, затем математики, физики, метафизики, логики, госпитальной клиники, акушерства и т. д. Им удалось также добиться того, чтобы преподавание там было на немецком языке и чтобы окончившим эту школу давались лучшие места. Это училище, открытое при Калинкинской больнице, не было подчинено Медицинской коллегии, и содержалось на средства, отпускаемые из сумм кабинета царицы.

Предполагалось, что в училище будут переходить те ученики, кто уже кончил госпитальный курс, для повторения и более широкого обучения. Однако Калинкинское училище не оправдало возлагавшихся на него надежд и было закрыто в 1802 г. Впрочем, госпитальные школы уже вообще больше не удовлетворяли потребностям времени. Войны Екатерины II, а также указ о назначении врачей в наместничества вызвал недостаток в лекарях. Тогда Медицинская коллегия представила в 1780 г. проект о преобразовании четырех госпитальных школ в три училища. Проект был передан в «комиссию об учреждении училищ», и в то же время были посланы за границу доктора Мартын Матвеевич Тереховский (1740-1796) и Александр Михайлович Шумлянский (1748-1795) «по делам основываемой здесь школы хирургической», причем им было поручено собрать сведения об организации высших медицинских училищ в Европе. Доклад коллегии, после их приезда, был утвержден в 1786 г. По этому закону школы были отделены от госпиталей и стали называться училищами, причем им было дано право «возводить в докторскую степень». С этих пор судьба медико-хирургических училищ развивалась независимо от судьбы «генеральных» госпиталей. Вскоре Петербургское училище было преобразовано в академию, а Московское, просуществовав некоторое время, слилось с медицинским факультетом университета (рис. 27).