Р ис. 29. Титульный лист руководства по хирургии и. Ф. Шрейбера для русских медико-хирургических школ (иллюстрация из книги Мирского м. Б., 1996)

К числу преподавателей петербургской школы отчасти должен быть также причислен доктор Иван Андреевич Полетика (1722-1783) , которому первому из природных русских выпала на долю честь быть профессором в иностранном университете. Родился Полетика в Малороссии и по окончании Киевской академии поехал в чужие края учиться медицине, и четыре года учился в Голштинии, в Кильской медицинской академии. Прибыв в 1750 г. в Петербург, Полетика подал прошение в медицинскую канцелярию с просьбой принять его в петербургский сухопутный госпиталь «слушать медицинские лекционы на своем коште», ибо за границей он остался «наукой недоволен». Просьба его была удовлетворена, но здешним учением Полетика остался еще менее доволен, чем в Киле, и опять уехал за границу и стал учиться сначала в Киле, а затем в Лейдене. В 1754 г. он в Лейдене получил докторский диплом, и в том же году он был избран Кильской медицинской академией в число своих профессоров, причем это избрание было утверждено герцогом Шлезвиг-Голштинским, впоследствии русским императором Петром III. Два года занимал Полетика профессорскую кафедру в Киле, но потом, соскучившись по родине, возвратился в Россию, и там был назначен в петербургский сухопутный госпиталь «доктором и профессором». Не поладив с инспектором госпиталя, он в 1763 г. был назначен в Васильковский карантин, где вышли у него споры с откупщиками и чиновниками. Полетика требовал, чтобы товары на карантине распаковывались и развешивались на воздухе. Чиновники же настаивали, что достаточно прикладывать печать к тюку, не распаковывая его. В результате чиновники донесли на Полетику, что он берет взятки. Полетика был отстранен, началось следствие, но ему удалось оправдаться.

По сравнению с госпитальными школами медицинский факультет Московского университета сначала играл лишь второстепенную роль в развитии русской медицины. Открывший факультет профессор Иоганн Христиан Керштенс, прибывший в Россию из Лейпцига, один олицетворял собою весь факультет. Он занимал одновременно три кафедры, химии, натуральной истории и анатомии с медицинской практикой, причем он одновременно состоял врачом университетской больницы. Основу его учения составляла, так же как и у его современника из Московской госпитальной школы Щепина, система Бургава. Однако на его лекциях «врачебного веществословия» уже тогда изредка проскальзывали зачатки патологической анатомии. Тем не менее этот иностранец, первый представлявший у нас медицину в старейшем русском университете, вряд ли был выдающимся представителем науки своего времени. Пробыв в России десять лет, он в течение этого времени, по свидетельству историка, «ознакомился весьма основательно с болезнями, свойственными русскому народу и климату, и применялся к местным средствам и обычаям в отношении лечения русских недугов». В 1769 г. он произнес речь на тему «Наставления и правила врачебные для деревенских жителей, служащие к умножению недовольного числа людей в России». В речи Керштенс обращает внимание на то обстоятельство, что в России умирает из общего числа родившихся младенцев одна четвертая часть. Из лекарственных веществ он хвалит народные средства, баню, простоквашу, квас с мятой и пищу из тертого хлеба. Для научно-образованного врача и профессора этого как будто бы немного мало!

С 1764 г. на медицинский факультет был приглашен Иоганн Генрих Эразмус, который считался одним из образованнейших врачей своего времени, и с этих пор стал читать в Московском университете анатомию, хирургию и повивальное искусство, тогда как на долю Керштенса было оставлено преподавание «врачебного веществословия». Таким образом, тогда наметилось в Московском университете разделение между хирургией и внутренней медициной. В своих речах Эразмус отстаивал достоинство медицинской науки и нападал на тех невежд, которые сравнивали анатомов с мясниками и живодерами.

В 1765 г. начал читать в Москве курс теоретической медицины Семен Герасимович Зыбелин, сам воспитанник Московского университета. Степень доктора медицины он получил в Лейдене и, вернувшись в Россию после пробной лекции на тему «Афоризмы Гиппократа», был назначен профессором. Так как в 1769 г. выбыл Эразмус, а в следующем году и Керштенс, то Зыбелину пришлось взять на себя также чтение анатомии, хирургии, а затем практической медицины и химии. Таким образом, наряду с двумя практическими кафедрами, терапией и хирургией, появилась третья, теоретическая медицина. Эта последняя постепенно стала доминировать над первыми, ибо преподавание клинических предметов также велось чисто теоретически. Ввиду этого, более подробное рассмотрение состояния преподавания «теоретической медицины» представляет особый интерес, тем более что оно оставалось неизменным со времени Зыбелина почти в течение полстолетия, с 1765-го по 1811 г. Приступив к преподаванию теоретической медицины, Зыбелин излагал ее в такой последовательности: сначала физиология с диэтетикой, потом патология с семиотикой и, наконец, общая терапия.

В своих воззрениях Зыбелин придерживался взглядов голландской клинической школы, следуя руководству одного из учеников Германа Бургава, Христиана Людвига, переведенному на русский язык в 1790 г. под названием «Пафология, или Полезные наставления о существе, причинах, припадках и знаках болезней, в человеческом теле случающихся». Основу учения Людвига составляло воззрение о том, что все болезни являются в результате неправильного смешения «земляных частиц», составляющих главное основание нашего тела.

Следуя этому учению, Зыбелин в своем «Слове о сложениях тела человеческого» объясняет состав крови, как и всех «происходящих из нее влажностей», смешением «воды, горючего существа (масла), соли и несколько земли». Вода, «остроты в себе никакой не имея, возбуждения в теле и особливой чувствительности произвести не в состоянии». Напротив, «горючее» или «масляное», соединяясь с солями, «удобно претворяется в разную остроту», а соли, «всякого рода остроту в себе заключая, и другим телам оную сообщают». В зависимости от того или иного смешения основных жидкостей, Зыбелин различал четыре человеческих темперамента: 1) флегматичный, склонный к «мокротным» и долговременным болезням; 2) холеричный, отличающийся такой же склонностью к скорым лихорадочным болезням и судорогам; 3) меланхоличный, с наклонностью к длительным лихорадкам и ипохондрии и 4) сангвиничный, представители коего долго могли бы жить, но невоздержание сокращает их жизнь. При болезнях вовлекается в процесс главным образом кровь, которая тогда становится расположенной к «порче» и «остроте с гнилью». Лихорадка есть следствие расширения твердых частей тела, волокон и каналов, от теплоты. В таком виде учение Бургава и его учеников, Гауба и Людвига, было пересажено на русскую почву с легкой руки Зыбелина, и с этих пор Лейден стал научной Меккой русских врачей, а Людвиг и Гауб — их земными богами. Пользы русской медицине почин Зыбелина не принес. Сам он, пользовавшийся большой известностью в свое время, как врач-практик, быть может, и был свободен от рабского подражания своим учителям. Но ученики и последователи Зыбелина, не отличавшиеся оригинальностью своего учителя, попали в плен к школе Бургава и не могли освободиться от этого очарования, пока новые условия русской жизни, наступившие в связи с Отечественной войной, не встряхнули до основания и мертвые устои русской медицины. Тем не менее мы не можем уменьшить значения Зыбелина для нашей медицины. Не говоря о том, что он хотел сроднить русскую медицину с западноевропейской, он, кроме того, много содействовал созданию правильного, ясного, точного и изящного языка для врачебной науки. Из современников Зыбелина можем назвать Федора Герасимовича Политковского (1753-1809), европейски образованного врача, преподававшего сначала естественную историю, а затем перешедшего на кафедру практической медицины. Ф. И. Барсук-Мойсеев, первый доктор медицины Московского университета, читал физиологию, патологию, терапию, семиотику и диэтетику. Наконец, Михаил Иванович Скиадан (Skiada, ?—1802) читал физиологию, патологию и общую терапию. При этом он первый стал читать физиологию не догматически, а пользуясь экспериментом.

Так продолжалось в Московском университете господство гуморальной патологии, пока в связи с Наполеоновскими войнами русские врачи не узнали, что, кроме голландской клинической школы, существуют и другие течения в медицине. Исколесив почти всю Европу, побывав в Германии и Франции, наши врачи привезли с собой на родину из первой страны идеалистическую натурфилософию Шеллинга, а из второй — учение Броуна с его «стениями» и «астениями». Эти новые учения понемногу поколебали авторитет Бургава и с течением времени расчистили путь для самостоятельного развития нашей медицины. Однако следует указать, что учение Броуна нашло приверженцев преимущественно в стенах Московского университета, тогда как вторжение философии Шеллинга в русскую медицину началось через Медико-хирургическую академию в Петербурге [32].

Завоевание броунизмом русской медицины началось в Московском университете благодаря выдающемуся нашему клиницисту первой половины XIX в., профессору Матвею Яковлевичу Мудрову (1776-1831). В истории медицины в России имя Мудрова составляет целую эпоху, дав нам особое поколение образованных и просвещенных врачей. Мудров принадлежал к тем замечательным русским людям ломоносовского типа, которые благодаря своим способностям и горячему влечению к знанию умели на своем жизненном пути преодолевать всякие препятствия и выйти на научную дорогу. Уже до 1812 г. он принадлежал к числу первых врачебных знаменитостей врачебного мира Москвы, как об этом упоминает Лев Толстой в «Войне и мире», а в 20-х гг. Мудров был едва ли не единственным исключением из профессоров, по отсутствию склонности к рутине и способности горячо увлекаться новыми течениями в науке.