Глава четырнадцатая а потом…

А потом мы долго отсыпались. Но я – меньше всех. Нужно было идти на перерегистрацию.

Пришлось мне раскрыть старинный шкаф и достать родную форму номер четыре, которая меня терпеливо в нем дожидалась.

Опять юбка нижняя, юбка верхняя, хвост расчесан и приглажен, блузка белая, жакет серый… В старую шкурку влезать было ох как тяжело!

Тетушка надела экстравагантную шляпку вызывающего цвета, и мы с ней отправились предъявлять меня начальству.

Перерегистрация происходила в том же здании, куда нас привезли в первый раз. Вход перед ним был запружен экипажами родственников воспитанниц.

Пансионатское начальство было в наличии, но какое‑то помятое, прямо как крепость Легиона на Родинке, и на жизнь смотрело кисло.

Тетушкина великолепная шляпа им счастья не прибавила.

Надзидамы, постно поджав губы, делали вид, что вообще никакой шляпы не заметили, а у Серого Ректора был такой вид, словно он страстно хотел, но не решался ознакомить тетю с "Перечнем нижнего белья, обязательным для порядочной женщины". Голова у него была забинтована.

Перерегистрация свелась к тому, что меня осмотрели со всех сторон, проверили, не хожу ли я, упаси Медбрат, в светлых перчатках и кружевных панталонах, поставили крестик против моего номера и отпустили.

Тетя, терпеливо ожидавшая меня в кресле для родственников, с достоинством поднялась и, не оставшись в долгу перед высшим светом пансионата, одарила их напоследок таким чарующим взглядом, что без слов стало ясно, что она думает о них всех в целом и о каждом в отдельности. Тряхнув шляпкой, она взяла меня под руку и гордо вышла из помещения.

Я думала, что, вернувшись домой, буду спать себе дальше и видеть красивые сны, но не тут‑то было.

– Иди погуляй! – отправила меня с порога обратно сестра.

У них начались от меня тайны.

Лазить по гробнице вместе с ними мне можно, а участвовать в разговорах нельзя. Наверняка сейчас будут распределять оружие по отрядам и сообща думать, как его лучше применить.

Нет, все это правильно, конечно, лишние уши здесь не нужны и все равно обидно.

Я так и осталась младшей, маленькой для больших дел.

Надувшись, я молча переоделась, скомкала и закинула форму номер четыре в шкаф и угрюмо поплелась на улицу.

Дверь за мной закрылась моментально, чуть не прищемив мне хвост, и в комнате заговорили разом несколько человек, словно их прорвало от облегчения.

– Не очень‑то и хотелось! – пробурчала я и показала язык закрытой двери.

Идти мне было некуда.

Я хотела спать, а не гулять. Находиться в горизонтальном положении, а не в вертикальном. Поэтому, зевая на каждом шагу, я пошла по улице куда глаза глядят, смотря только, себе под ноги.

Шла, шла, шла и только потом сообразила, что сваляла полного дурака: совсем не обязательно было выходить на улицу, раз меня выгнали из комнаты.

Уж в тетушкином‑то громадном особняке прекрасно можно было найти свободную комнатку с кроватью под балдахином. Сопротивленцы жались в одной‑разъединственной комнате с тюфяками на полу совсем не потому, что тетушке было жаль пространства. Просто им самим это больше нравилось, это более соответствовало образу суровой борьбы.

И сейчас я посапывала бы себе, засунув руки под мягкую подушку, пока они не обсудили бы все тайны мироздания.

Но когда эта гениальная мысль пришла мне в голову, я обнаружила, что забрела неизвестно куда. Было бы даже странно, если бы все пошло по‑другому!

От расстройства я проснулась и перестала зевать.

Надо было выбираться к тетушкиному дому, но дорогу к нему я твердо знала только из центра, от ипподрома. Значит, надо выйти к ипподрому.

Выйти к ипподрому было не сложно: и он, и храм были видны почти из любой точки Хвоста Коровы. Попутными улочками я пошла к нему, злясь и на себя, и на сестру, и на весь белый свет.

– Опочки! Двадцать Вторая, куда бежишь? – возник на моем пути почти у самого ипподрома Ряха.

Я окончательно уверилась, что день сегодня черный и лучше бы было вообще не просыпаться с самого начала. Все одно к одному.

– Домой иду, – объяснила я. – С прогулки. Тороплюсь. У Ряхи были, похоже, свои планы насчет того, как я проведу этот день, потому что он уверенно сказал:

– Да некуда тебе торопиться. Дом – он никуда не убежит, ног‑то у него нет. Пошли на ипподром, сегодня есть на что посмотреть.

Ряхино умение ловко отрезать уши придавало его словам особую убедительность.

Не успела я и рта раскрыть, а Ряха уже оценил выражение моего лица, как полное согласие, подхватил меня одной рукой, второй изъял у продавца жареных орешков большой кулек (об оплате речи не было, продавец был счастлив, что живым остался), вручил кулек мне и сладкой парочкой мы направились к входу.

– Счас сыграем, – радостно пообещал мне Ряха.

Я чувствовала, как в коленках у меня поселилась какая‑то слабость, хвост обмяк, а на лице застыло невозмутимое выражение – точная копия морды каменной лягушки у гробницы Молниеносного.

Держа кулек за хвост, словно маршальский жезл, я послушно переставляла ноги, воспринимая мир как‑то отстраненно.

– Ты орехи‑то ешь! – ласково посоветовал Ряха.

Я послушно сунула в рот один орех. Он был соленым, а не сладким. Соленые орехи я больше люблю. Но сил обрадоваться этому не было.

Сопротивленцы бы сейчас локти кусали, увидев, как мы с Ряхой отправились прямиком в правительственную ложу.

Приземлив меня в кресло, Ряха на мгновение исчез, но не успела я вздохнуть поглубже, как он уже вернулся, потрясая какими‑то листками.

– И на тебя взял! – порадовал он меня. – Заполняй. Чтобы он отвязался, я поспешно поставила крестики в первых же попавшихся клеточках.

Ряха заполнил свои листочки и вместе с моими отдал их неизвестно откуда взявшемуся человеку. Такого обслуживания не было даже на западных трибунах.

Продолжая воспринимать мир через какую‑то легкую дымку, я заторможенно пялилась на беговые дорожки, делая вид, что наблюдаю за забегами.

По счастью, Ряха не считал болтливость достоинством женщины.

Наш разговор тек прямо и однолинейно:

– Хорошо идет, – говорил Ряха, показывая на какого‑нибудь скакуна.

– Хорошо, – соглашалась я.

– А вон тот сбоит.

– Точно сбоит.

– Жокей дерьмо!

– Ага.

Так мы мило ворковали первый забег и второй тоже. Но после третьего Ряха вдруг сказал, глядя в корешки листочков, что были зажаты у него в руке.

– Двадцать Вторая, чирей мне на задницу, а ведь ты выиграла!

Дымка между мной и миром заколебалась.

– Много? – с любопытством спросила я.

– Достаточно. На хорошую попойку хватит.

Оставшиеся забеги я была занята важным делом: думала, на что потратить деньги. Наконец это я решила и смогла снова поддерживать разговор.

Ряха продул все заезды, не знаю уж, по какой системе он ставил, и помрачнел.

Чтобы его утешить, я сказала:

– А у нас в Пряжке начальника охраны убили.

– Случайно или намеренно? – немного повеселел Ряха.

– Не знаю. Его нашли на лестнице.

– А чем убили?

– Штырем из стены. В грудь вогнали.

– Да, задача… – почесал затылок Ряха. – С одной стороны, так просто эту штуковину не всадишь, случай вроде бы исключен, с другой стороны, если специально замочили, зачем с этой хреновиной возиться? Нож куда лучше.

Еще немного подумав, он сказал:

– Темное дело, кто разберет. В этих дальних гарнизонах от скуки что только не делается. Мы вон когда на краю служили, у нефтяных озер, делать было нечего, – ловили ящерок. Обмакнешь ее в нефть, подожжешь – она несется на задних лапках и горит. Красиво.

Подбодрив друг друга подобным образом, мы покинули опустевший ипподром.

– Пропьем твой выигрыш? – с надеждой предложил Ряха.

– Ну уж нет! – категорически отказалась я. – Есть много вещей, которые меня только и дожидаются, и я не могу не оправдать их ожиданий. Пошли.

И мы пошли по лавкам на Большой улице.

Первым делом я купила себе такой же костюм, как тот, что мне одолжила сестра. Самый дорогой, красивый и вызывающий, какой был в Хвосте Коровы, а к нему белье и все, что полагалось. И там же, в лавке, переоделась.

Эта покупка Ряхе понравилась.

Затем в другой лавке я купила теплую куртку из овчины, теплые мягкие сапожки на меху. Зимние штаны.

– Ты, мать, рехнулась? – поинтересовался Ряха.

– Мерзну зимой, – объяснила я. – С детства.

И пока он переваривал мое объяснение, разом приобрела топорик, флягу, котелок, дорожный мешок, моток веревки, огниво.

– Ну а это тебе к чему? – угрюмо спросил Ряха. Самый лучший способ, чтобы тебе не поверили, – сказать правду.

– Да сбегу я из пансионата, надоел он мне! – простодушно поделилась я наболевшим с Ряхой.

Ряха посмотрел на меня с некоторым уважением.

– А‑а, понятно. Через степь пойдешь?

– Через степь.

– А есть что будешь?

– Не знаю, – искренне сказала я.

– Ты мяса насуши. Нарежь тонкими ломтиками и вывеси, – посоветовал Ряха. – Опять же сухарей можешь взять, они легкие. Да, купи чекушку слезки – греться. В бегах чекушка – милое дело, но только в меру.

В благодарность за хороший совет я купила две емкости со слезой Медбрата – одну маленькую, для себя, другую, объемистую, для Ряхи.

– Если уж ты серьезно пятки салом мазать собралась, – дал еще совет Ряха, – то возьми вот это.

"Вот это" представляло собой прочнейший кожаный мешок, намертво зашитый по всем сторонам, и лишь в один угол его была вставлена трубочка, снабженная затычкой.

– Шикарная шкура! – осмотрел ее Ряха. – Бери, не прогадаешь!

Стоила шикарная шкура бешеных денег, и я засомневалась:

– А зачем она?

– Тю, она еще бежать собралась! – изумился Ряха. – Чему вас только в вашем гадючнике учат? Ты ее надуешь через трубочку, пробочкой заткнешь. Если пропускать будет, веревочкой еще у основания перетянешь и порядок: речку переплыть – раз, ночку переспать – два. Это тебе не на камнях корячиться. Как в люльке, спи не хочу. Поняла?

И шкуру я купила.

– Ряха, ты не обидишься, если я тебя спрошу? – У меня в голове вертелся вопрос, и я понимала, что если я его не выпущу, то лопну.

– Валяй.

– Ты до Легиона много в бегах был? Все знаешь.

– Был! – оглушительно захохотал Ряха. – Золотое время!

Больше в лавчонке ничего стоящего не нашлось, и мы отправились дальше.

На радостях, что мы уходим, лавочник подарил Ряхе еще одну емкость со слезкой.

Это он сделал зря. Когда мы вышли, Ряха тщательно запомнил лавочку, где такой добрый и щедрый владелец.

Подъезд мой к дому тетушки в новом костюме и с кучей барахла произвел должное впечатление. От Ряхи удалось все‑таки отвязаться. Бутыль грела ему душу, с каждой минутой его все сильнее тянуло выпить за здоровье той лошади, что принесла мне победу. Но из чувства долга он решил проводить меня до дома.

Я твердо заявила, что если он будет меня провожать, то тетя обязательно заставит его пить чай с вареньем и говорить о перспективах его повышения по службе.

Ряху перекосило, и он исчез вместе со слезой Медбрата.

– Нагулялась! – с вызовом заявила я, входя в комнату. Следом за мной мальчик из лавки, пыхтя, внес объемистую коробку.

– Ты ограбила храм? – с легким любопытством спросила сестра, поднимая голову от реестра оружия, когда посыльный вышел. – Или провела все это время на панели?

– После того как храм очистили наши друзья из Легиона, грабить в нем нечего, а расценки в этом городе настолько смешны, что я бы не заработала за это время и пары вязаных чулок.

– Тогда я не могу придумать источник твоего внезапного дохода.

– О, у меня в столице много замечательных друзей, которые охотно готовы скрасить время девушке, которую выгнали за дверь. Наш общий друг Ряха, например. Мы посетили с ним ипподром.

– Ничего себе! – по‑настоящему разгневалась сестра. – Она шатается с Обрубленным Хвостом по ипподромам, как последняя уличная девка! А что я маме с папой скажу?! Ты еще пока младшая, а я пока старшая и в ответе за тебя!

– Утром ты не вспомнила, что в ответе за меня, – огрызнулась я. – А моего желания участвовать в этом походе на скачки было ровно столько же, сколько твоего желания видеть меня здесь. Посмотрела бы я на тебя, как бы ты отказалась от Ряхиного приглашения!

– Да не злись ты, – уже примирительно сказала сестра. – Ну что ты, как маленькая? Это прежде всего ради [тебя делалось, а потом таков порядок. Я не могу нарушить его даже ради сестры. Хочешь, завтра возьму тебя с собой?

– Куда? – глядя на нее исподлобья, спросила я.

– По делам. По тем делам, что мы сегодня обсуждали.

– Не хочу.

– Соглашайся, Пушистая Сестричка! – весело попросил меня Нож. – Не то мне придется упасть перед тобой на колени. Соглашайся, пожалуйста. Опыт показал, что выпускать тебя на улицу одну еще опаснее, чем посвящать в наши тайны.

Пришлось согласиться.