Ответ франсиску сарсэ

В статье, за которую я весьма благодарен, несмотря на содержащиеся в ней нападки, г-н Франсиск Сарсэ ставит в связи с моей книгой некоторые вопросы, касающиеся литературы. Я предпочел бы отвечать на те рассуждения почтенного критика, в которых не упоминается мое имя, иначе покажется, что я защищаю самого себя; писатель, по-моему, не должен брать слово по личным вопросам. Но в данном случае дело идет не только обо мне.

Г-н Сарсэ пишет: «Мне кажется, что мы опустились до еще более низкого уровня. Наши романисты уже не довольствуются изображением куртизанок; они проявляют непонятное пристрастие к проституткам ..»

И далее: «К чему утруждать себя изучением людей, столь мало заслуживающих интереса? Эти падшие существа способны лишь на немногие, чисто животные чувства».

В данном случае г-н Сарсэ, как мне кажется, превысил свои права. С тех пор, как существует литература, писатели всегда энергично отстаивали для себя полную свободу в выборе сюжетов. Виктор Гюго, Готье, Флобер и многие другие справедливо возмущались претензией критиков навязывать романистам сюжеты.

С таким же правом можно упрекать прозаиков в том, что они не пишут стихи, идеалистов — в том, что они не реалисты, и т. д.

Только сам писатель может судить о том, что он в состоянии написать. Это его дело. Дело критиков, собратьев по перу, публики — оценивать, плохо или хорошо он решил поставленную им перед собой задачу. Читатель вправе судить лишь о ее выполнении.

Если мне придет в голову отрицать или признавать наличие у кого-нибудь таланта, я могу это сделать, лишь став на его точку зрения, проникнув в его тайные намерения. Я не вправе упрекать г-на Фейе за то, что он никогда не изображает рабочих, или г-на Золя за то, что выбираемые им персонажи не добродетельны.

Из этого, конечно, не следует, что нам запрещается предпочитать определенные идеи или сюжеты.

Здесь мы затрагиваем вопрос, который вызывал очень много споров за последние десять лет. Приступая к его обсуждению, лучше всего, по-моему, процитировать одно место из весьма примечательного письма г-на Тэна, с мнением которого я, впрочем, вовсе не согласен, тем более, что оно совпадает с мнением г-на Франсиска Сарсэ:

«Во-вторых, я попрошу вас добавить к вашим наблюдениям ряд других наблюдений. Вы изображаете крестьян, мелких буржуа, рабочих, студентов, проституток. Когда-нибудь, несомненно, вы будете изображать и культурные классы, верхи буржуазии, инженеров, врачей, профессоров, крупных промышленников и коммерсантов.

«По-моему, цивилизация — большая сила. Человек, рожденный в достатке, потомок трех или четырех поколений почтенных, трудолюбивых, порядочных людей, имеет больше шансов стать честным, тонко чувствующим и образованным человеком. Чувство чести и ум — всегда в большей или меньшей степени тепличные растения.

«Эта доктрина довольно аристократична, но она основана на опыте...»

Добавим к этому пожеланию высказанное признанным романистом. Эдмоном де Гонкуром, чтобы молодые авторы применили к высшему свету, к настоящему высшему свету, те методы тщательного наблюдения, какие уже давно применяются писателями для изучения низов общества.

Как после этого не удивляться, что литераторы до сих пор пренебрегают людьми, которые одни только как будто и достойны изучения?

И почему? Потому ли, что бесконечно труднее, по словам Эдмона де Гонкура, проникнуть в их сердца, души и намерения? Может быть, отчасти и поэтому. Но есть и другая причина.

Современный романист старается прежде всего обрисовать людей такими, каковы они на самом деле. Он интересуется прежде всего побудительной причиной каждого поступка, которая тайно движет человеческой волей, и особенно побуждениями, свойственными всем людям, их инстинктивными импульсами.

Но представители высших классов отличаются от более простых людей главным образом тем, что истинные причины их поступков всегда завуалированы условностями, фальшью, лицемерием и притворством.

Итак, перед романистом встает альтернатива: либо изображать мир таким, каким он его видит, сорвать с него покровы изящества и благопристойности, показать, что под ними скрывается (ведь человеческая натура всегда одна и та же, если отбросить показную красивость), или же изображать мир привлекательным и условным, как это делали Жорж Санд, Жюль Сандо и Октав Фейе.

Я не говорю, что нужно бесповоротно обличать и осуждать тех писателей, которые предпочитают описывать лишь поверхностно-привлекательное, лишь кажущееся красивым; но если характер писателя позволяет ему изображать лишь то, что он считает истиной, то нельзя же принуждать его сознательно обманывать себя и других.

Франсиск Сарсэ негодует и удивляется, что куртизанка и проститутка за последние сорок лет вторглись в литературу, завладели романом и сценой.

Я мог бы возразить ему, сославшись на Манон Леско и всю эротическую литературу конца прошлого века. Но такие ссылки никогда не бывают убедительны.

Настоящая причина, быть может, коренится вот в чем: литераторы стремятся ныне к точному наблюдению, а у женщин только две задачи в жизни — любовь и материнство. Романисты (может быть, и неправильно) всегда больше интересовались любовью, полагая, что она более привлекает читателей, чем материнство, и начали свои наблюдения с женщины, избравшей себе профессией любовь, для которой она как будто и рождена.

Из всех сюжетов любовные наиболее притягивают к себе читателей. Поэтому-то и стали так много писать о жрицах любви.

Кроме того, мужчины значительно отличаются друг от друга по своему развитию; эти различия обусловлены образованием, средой и прочим. Не то у женщины: ее роль в обществе ограничена, как и ее способности; на всех ступенях социальной лестницы женщина остается одной и той же. Куртизанка, выйдя замуж, быстро становится блестящей светской дамой, хорошо приспосабливаясь к новой среде. Пословица говорит, что короли женились и на пастушках. И, право, мы ежедневно встречаем таких пастушек, и даже тех, что стояли еще ниже, а теперь стали дамами и поддерживают свое достоинство не хуже других дам.

Женщина сама по себе стоит вне классов. Ее положение в обществе определяется тем, за кого она выходит замуж или кто ей покровительствует. При выборе подруги — законной или нет — мужчину не так-то уж беспокоит ее происхождение. Почему же надо быть более разборчивыми при выборе героинь литературных произведений?

Тэн говорит в своем письме: «Чувство чести и ум всегда в большей или меньшей степени — тепличные растения».

Что касается ума — не стану спорить, но как с чувством чести?.. Помню, однажды этот вопрос обсуждался в присутствии одной молодой женщины, не парижанки, но принадлежавшей к сливкам общества, аристократки с головы до ног. Ее выводили из себя утверждения, что в низах общества неподдельно благородные, честные чувства встречаются чаще, чем в верхах. Когда ей стали приводить примеры, она рассмеялась и заявила, что, может быть, мы чуточку, только чуточку правы. Ей вспомнился один эпизод. Когда война 1870 года близилась к концу, комитет по сбору средств на освобождение страны поручил ей обойти с подписным листом часть промышленного города, где она жила. Начала она с рабочих кварталов. Конечно, ей попадались и грубияны, но нашлось немало бедняков, отдававших ей последнюю копейку. Женщины из народа, умиленные, стремились расцеловать ее, а мужчины, делясь своими грошами, пожимали ей руку так крепко, что она чуть не вскрикивала от боли. Когда же она пришла в буржуазные кварталы, ей отвечали, что хозяев нет дома, а если ей и удавалось их застать, они всячески хитрили, чтобы внести поменьше, лицемерно извинялись и длинно рассказывали о своем разорении.

Однажды, не застав дома одного крупного промышленника, она встретила его в подъезде. Он извинился перед нею, вежливо пригласил ее наверх в свой кабинет, угостил бисквитами и малагой, а затем принес торговые книги и доказал ей, как дважды два, что за весь год нашествия он не получил никакой прибыли и поэтому не в состоянии ничего уделить на нужды родины.

И рассказчица добавила: «Мы привыкли всегда снисходительно относиться к людям нашего класса, и, в сущности, вы, может быть, и правы».