228 Восприятие лекция 25

И человек не может изъять себя из этого мира точно так же, как он не может изъять себя из четырехмерного мира натуральной объективности, естественной при­родной объективности.

Уж я скажу еще сильней — он не только объективен, он и вещественно выра­жен! Он имеет свое тело, этот мир. Все равно какое. Движущиеся слои воздуха, то есть субстрат значения в виде языка... Конечно, существенность этого значения не в том, что это звуки или знаки, начертанные на бумаге, а в значении этого, в идеальном содержании, то есть мир идеальный, он объективно существует.

И я еще раз в заключение хочу подчеркнуть — не субъективен этот мир! И человек не волен, не свободен выйти из этого мира, он просто не может из него выйти, потому что первые шаги ребенка, которые он делает после своего рождения, ну, не первые, так вторые, не в новорожденное™, так в младенчестве, — есть встреча с этим миром. Свое­образная встреча — с чашкой, с ложкой, с одеялом — ведь это все значения, то есть имеющие свое назначение и способы употребления вещи, которыми он овладевает.

Тут как-то в психологии — это последняя мысль, которой я с вами хочу поделить­ся в порядке разговора, а не лекции, — одно время, в 1920—1930-х годах, особенно были распространены опыты с малышами по типу обезьяньих, келеровских опытов (вы ведь, конечно, знаете, в чем они заключаются? — ну, что-то там доставать, практически действовать разумно), и были ужасно смущены исследователи: возраст вроде такой, что повыше обезьянки должны результаты-то быть. Бюлер называл этот ранний возраст «шимпанзеподобным» — немножко оскорбительное название, нехорошее какое-то, че­ловеческий ребенок и, представьте, «шимпанзеподобный»! Ну, в смысле интеллекта.

Вот у нас в Ленинграде покойный М.Я.Басов столкнулся тоже с этим явлением и удивился ему очень. Что такое? Надо сделать простую вещь — поставить трубку, по­весить приманку, встать на стул и взять эту самую цель. А дети не берут трубку. По­чему? А обезьянка потому берет трубку, что она в этом четырехмерном мире, нату­ральном, и оно подходяще по своим физическим свойствам, правда? Ну, почему? Связь-то механическая, пространственно механическая. Можно открыть связь. А ребе­нок не может. В чем дело? Наконец понято! Ведь это же от пятого измерения — стул-то есть то, на чем сидят. Поэтому надо разрушить это. А разрушить тяжело. Значения фик­сированы, а надо выйти в какой-то другой мир, в другие значения. Значит, получает­ся как бы запрет, если говорить простым языком.

Откуда же берутся эти запреты? Вот они откуда берутся. И анекдотическая, вот эта комическая ситуация состоит в том, что в этом дети оказались ниже обезьян, буду­чи намного выше. Потому что для них этот мир есть мир, человеком построенный. Он выступает таким в восприятии этого мира, его понимании, его приятии, то есть как он принимается. Иногда происходит бунт против этих значений, но это целая история, правда? И не во всем бунт, и, по-видимому, не против, так сказать, прозаических ве­щей, таких как стул, все-таки как-то удерживаются. Потом это расширяется, утончает­ся, усложняется. И с детства, с первых шагов жизни, самостоятельных шагов, ребенок начинает видеть еще и в новом измерении, в пятом. И мир приобретает это измерение, потому что оно объективно существует в мире. Для ребенка оно представлено взрослым. Причем реально существующим, реальным общением со взрослым. И прежде всего, физически реальным общением. Потому что он тянется, а я отодвигаюсь — вот незада­ча, правда? Протягиваю, наоборот, ему какую-то вещь, какой-то предмет в соответ­ствии с его назначением, то есть его значением.

Вот видите, какая сложность в проблеме чувственного восприятия. И как надо опасаться очень тощих схем. Они не могут быть тощими, эти системы, эти гипотезы, касающиеся того, что человек видит, что слышит, вообще, как выступает чувствен­но, в своей чувственности мир для человека. И очень трудно собрать эту картину. Вот на этом я закончу.