Текст 19.

(1)… С огромным интересом я читал материалы по краеведению. (2) Цикл статей под названием «Давнее» и с пушкинским эпиграфом: «Дела давно минувших дней». (3) Во мне, семнадцатилетнем парне, шевельнулось чувство гордости за свою «малую родину», за край, в котором что-то происходит, место, у которого была своя история. (4) Без этих событий, происшедших на моей земле, не была бы полной история всей страны.

(5) Писал их некто Темников, который представлялся мне маститым писателем, мэтром, живущим в светлых палестинах разума и учености, в кабинетах, где вместо стен были книжные полки. (6) Где он накопал эти чудесные истории про наш любимый городишко? (7) Какие старики подарили ему бесценный клад притч и легенд?

(8) Я отправил Темникову письмо со своими опытами в прозе и получил ответ – со сдержанной похвалой и руководством к дальнейшему действию. (9) Он советовал больше заниматься историей края, расспрашивать стариков, хранящих в памяти эти истории, интересоваться рассказами очевидцев и все записывать.

(10) «Аз же, треокаянный» думал, что история, конечно, нужна, но она не главное. (11) Главным я ставил то, что происходит со мной, затем в обществе, а уж потом шли фольклор и история. (12) Как может влиять на настоящее то, что отжило и прошло? (13) Но к Темникову же я положил зарок съездить и пообщаться вдосталь, поучиться уму-разуму от щедрот души его.

(14)Этот зарок я протащил чуть ли не через всю жизнь. 915) На что я потратил свои годы? (16) Нетрудно догадаться: учился в институте, обзаводился семьей, обрастал заботами, публиковался, вступал в творческий союз. (17) Но однажды обещанное себе слово тревожило, не давало покоя. (18) Кривыми путями (во время командировки) завернул я все-таки к Темникову.

(19)… Я не верил своим глазам: жилище патриарха краеведения – ветхая на два окна избень, чуть живые воротички… (20) А вместо него – новые жильцы, которые сказали мне: (21)»Да в доме престарелых он».

(22) В доме престарелых меня обдало неуловимым запахом отверженности. (23) В регистратуре ответили: такого здесь нет. (24) Умер.

- (25) А вещи, бумаги его где? (26) Где бумаги его? – повторял я. – (27) Он всю жизнь собирал.

- (28) Сожгли! – с беспечной веселостью отвечала регистраторша. – (29) А кому они нужны? (30) У нас своих вон девать некуда, а тут еще чужие…

(31) Не я – ноги вынесли мое бренное тело, где замерла в каком-то уголке душа. (32) Я брел наугад по чужому городу, не способный к попытке найти хоть следок жизни Николая Ивановича Темникова – в городском ли музее, архиве местной газеты – брел, не слыша ничего.

(33) Я вспомнил тридцать лет своих сборов к Темникову, причины, вставшие на пути моем к нему, и сквозь слезы, застилавшие глаза, прочел во взглядах бродячих псов: а теперь – куда?

(По С. Полякову)

Текст 20.

(1)Шаталов растопил печку, сам уселся на стул верхом и закурил. (2) Боль в костях усилилась, монотонная, нудная…

(3) Все неприятности начались тогда же, когда он заработал этот треклятый ревмокардит. (4) Удивительно глупо бывает иногда: маленький, рядовой случай становится водоразделом целой судьбы.

(5) Шаталов – в те времена старший лейтенант, штурман гидрографического судна – запустил отчетную документацию и неделю не вылезал из каюты, занимаясь журналами боевой подготовки, актами на списание шкиперского и штурманского имущества, конспектами занятий с личным составом. (6) От бесконечных «разделов», «подразделов», «параграфов» и «примечаний» уже рябило в глазах и почему-то чесалось за шиворотом. (7) Сроки сдачи документов надвигались неумолимо, командир корабля при встрече хмурил брови, а конца работе все не было видно.

(8) И вдруг приказ выходить в море: где-то на островке испортился автоматический маяк, и надо было сменить горелку. (9) Осенняя Балтика штормила, но штурман ликовал. (10) Он был молод. (11) Он козлом прыгал от компаса к карте, от радиопеленгатора к эхолоту: ведь никто теперь не мог загнать его в каюту и заставить писать акты инвентарной комиссии – он вел корабль через штормовое море!

(12) Островок был замкнут в кольцо прибоя, но штурман вызвался идти туда на вельботе. (13) Он уверил командира в том, что уже неоднократно высаживался здесь, что знает проходы в прибрежных камнях. (14) Он никогда даже близко здесь не был и не ведал никаких проходов. (15) зато он хорошо понимал, что срок сдачи документации будет продлен, если удастся наладить маяк, не дожидаясь ослабления штормового ветра.

(16) Нет, это не была совсем уж отчаянная авантюра. (17) Шаталов был хорошим моряком и румпель вельбота чувствовал не только ладонью, но и всем своим существом. (18) Просто судьба изменила… (19) Он потерял ориентировку среди волн, бурунов, завес из брызг…

(20) Навсегда запомнились скользкий блеск на миг обнажившегося камня под самым бортом вельбота, удар, треск ломающихся весел, перекошенные рты на матросских лицах и рык ветра… (21) Только чудом никто не погиб. (22) Израненные, простывшие, они больше суток провели на островке, пока не затих шторм.

(23) Хотя Шаталов маячного огня и не зажег, но от документации избавился: угодил на полгода в госпиталь. (2) За неоправданное лихачество ему не присвоили очередное звание, а когда началось новое сокращение вооруженных сил, демобилизовали одним из первых.

(По В. Конецкому)