199Отеки, Румянцевского музеума семи списках разряда, вариантах и частных редакциях.

В силу большой загруженности, связанной с педагогической и политической деятельностью, П.Н. Милюкову не удалось осущест­вить задуманное "исследование самого содержания древнейшей раз­рядной книги, а также ее отношения к летописным текстам москов­ской эпохи". Однако даже то, что ученый успел опубликовать, поз­воляет связывать с его именем начало нового этапа в изучении это­го вида источников приказного делопроизводства. Многие его выво­ды были подхвачены и развиты в дальнейшем в трудах Н.П. Лихаче­ва и С.А. Белокурова¹⁹⁸.

Работа_над магистерской^диссертацией заняла у П.Н. Милюкова около шести лет (1886-1892). Такая '*медлительность" для чрезвы­чайно трудоспособного и амбициозного кандидата объяснялась дву­мя причинами. Во-первых, П.Н. Милюков не имел по данной тема­тике каких-либо собственных предварительных наработок. Во-вто­рых, в историографическом плане проблема была еще совершенно не освещена, и молодой исследователь принужден был обратиться к еще не разработанным фондам Разрядного приказа, Ближней кан­целярии, Кабинета е.и.в., Сената, коллегий, хранящимся в Государ­ственном архиве Российской империи, Московском архиве Мини­стерства юстиции, Морском министерстве и др.

Дополнительную сложность представляло отсутствие в россий­ском государстве конца XVII - начала XVIII в. централизованной си­стемы финансовой отчетности. Для восстановления более или менее полной картины ученому приходилось затрачивать много времени на поиск материалов в разных хранилищах. Отсутствие литературы по источниковедению делопроизводственной документации нового времени вынуждало параллельно с архивными изысканиями зани­маться вопросами определения ее источниковой ценности. Новые виды документов и огромный их массив требовали совершенствова­ния техники исследования. П.Н. Милюков продвинул вперед разра­ботку методов работы с массовыми источниками, применив практи­чески одновременно с А.С. Лаппо-Данилевским прием их статисти­ческой выборки. Подчеркивая строго документальный характер диссертации, П.Н. Милюков говорил во вступительном слове на дис­путе: "Мое объяснение реформы явилось не как следствие того или другого теоретического взгляда, а как результат фактического изу­чения.. .">"

Как "массовый" источник сведений о социально-экономических условиях существования "трудящихся классов", писцовые и перепис­ные книги отвечали задачам нового "социологического" направле­ния в науке. Поэтому выбор П.Н. Милюковым в качестве предло­женной В.О. Ключевским темы кандидатского сочинения на четвер­том курсе "о различных родах землевладения в Московском госу­дарстве на основании писцовых книг" ("О землевладении в Москов-

200

ском государстве XVI в.") не был случаен. Задачу "указать на ту раз­ницу, которая существовала между положением крестьянина на по­мещичьей и духовной (церковной) земле", студент пытался решить методом таблично-статистической обработки писцовых книг²⁰⁰.

В 1891 г. М.А. Дьяконов, отказавшись от предложения Акаде­мии наук написать отзыв о магистерском сочинении А.С. Лаппо-Да-нилевского "Организация прямого обложения в Московском госу­дарстве со времен Смуты до эпохи преобразований", порекомендо­вал В.Г. Васильевскому кандидатуру П.Н. Милюкова²⁰¹. Моногра­фию А.С. Лаппо-Данилевского рецензент назвал новаторской, "пре­красной работой" и часто на нее ссылался в тексте своего магистер­ского сочинения. П.Н. Милюков выражал согласие с основными вы­водами столичного коллеги, признавал его приоритет в постановке и освещении вопросов организации раскладки и взимания повинно­стей в XVII в., открытии новой окладной единицы - живущей чет­верти²⁰². Заключение Н.Е. Носова о том, что разногласия ученых по отдельным вопросам источниковедения писцовых книг и прямого обложения в Московском государстве XVII в. носили характер спо­ров "двух разных научных школ", не имеет, на наш взгляд, достаточ­ных оснований²⁰³. Против этого говорит и тот факт, что в перепис­ке 1890-1892 гг. П.Н. Милюков и А.С. Лаппо-Данилевский согласо­вали основные положения рецензии. Отзыв П.Н. Милюкова соста­вил объемистый труд в десять авторских листов²⁰⁴. Для написания рецензии он привлекал новый актовый материал и писцовые книги из Публичной библиотеки и Румянцевского музеума.

По той же причине, что и П.Н. Милюков, к изучению писцовых книг обратился его коллега - Н.А. Рожков. В 1900 г. он по тексту опубликованной монографии "Сельское хозяйство Московской Ру­си в XVI в." (М.,1899) защитил магистерскую диссертацию. Однако на диспуте ему пришлось выдержать "головомойку" и "разнос" от В.О. Ключевского, который "беспощадно по косточкам разобрал методологические несовершенства этой работы". Аналогичные претензии к монографии, но в более лицеприятной форме, предъя­вили А.А. Кизеветтер и М.М. Богословский. Упреки оппонентов и критиков в адрес диспутанта касались прежде всего принятого им метода выборочного и иллюстративного использования данных пи­сцовых книг. "Для установления процессов, интересовавших автора, он сопоставлял факты, относящиеся к совершенно различным рай­онам России, и не принимал во внимание различие местных усло­вий", - отмечал А.А. Кизеветтер и объяснял подобный подход тем, что Н.А. Рожков подошел к исследованию с уже готовой схемой, под которую механически подгонялись результаты источникового анализа²⁰⁵.

Докторская диссертация М.М. Богословского "Земское самоуп­равление на русском Севере в XVII в. Областное деление Поморья. Землевладение и общественный строй. Органы самоуправления"

201(Т. 1. М., 1909) также была построена на комплексном анализе писцовых, переписных книг, актового материала Новгородской и Устюжской четвертей. В предисловии к своему магистерскому сочи­нению Ю.В. Готье связал выбор темы с научной актуальностью раз­вития выводов Н.А. Рожкова применительно к последующему сто­летию. Однако рост источниковой базы вынудил его ограничиться территорией Замосковных уездов. Памятуя упрек В.О. Ключевско­го на диспуте в адрес Н.А. Рожкова об отсутствии в его монографии комплексного анализа писцовых книг как источника по изучению экономического быта Московской Руси, Ю.В. Готье посвятил этой проблеме целую главу. Учел Ю.В. Готье и замечания оппонентов а адрес Н.А. Рожкова о недопустимости выборочного использования источников. Его диссертация включала анализ содержания всего комплекса писцовых книг выбранного в качестве объекта исследо­вания региона. В целом Ю.В. Готье воспринял источниковедческие наблюдения Н.А. Рожкова и методику его работы (в первую оче­редь в плане необходимости самостоятельного подведения итогов данных сказок, не доверяясь результатам подсчетов переписчика) и защищал своего коллегу от обвинений В.И. Сергеевича в недобро­совестном использовании писцовых книг²⁰⁶. Его позицию поддержи­вал и В.И. Пичета, считавший нападки критиков в адрес набираю­щего силу течения экономического материализма во многом пред­взятыми: "Вся диссертация Рожкова, его терминология, была новин­кой в русской исторической литературе и, конечно, была неприем­лема с методологической точки зрения представителей историко-юридической школы"²⁰⁷.

Ю.В. Готье существенно развил мысль В.О. Ключевского и П.Н. Милюкова о тесной связи переписного дела с развитием крепо­стнических отношений, финансовой и тягловой политикой прави­тельства. В рамках изучения проблем эволюции прямого обложения Ю.В. Готье углубил данную в работах А.С. Лаппо-Данилевского, П.Н. Милюкова, М.А. Дьяконова характеристику живущей четвер­ти (промежуточная между сохой и двором единица обложения) и ее внутренней структуры²⁰⁸. Монографии Н.А. Рожкова, М.М. Бого­словского, Ю.В. Готье, фактически исчерпав исследовательский ре­сурс писцовых книг, завершали начавшийся в 1870-х годах основан­ный на их преимущественном анализе этап изучения экономическо­го быта Московской Руси. Поставив задачу широкого привлечения к исследованию материалов приказного делопроизводства, СБ. Ве-селовский писал: "Труд Ю. Готье есть плод того периода русской ис­ториографии, который может быть охарактеризован как период ув­лечения писцовыми книгами, когда в них видели ключ чуть ли не ко всей внутренней истории Московского государства"²⁰⁹.

Ю.В. Готье в "Замосковном крае..." продолжил начатую в док­торской диссертации С.Ф. Платонова и магистерской А.С. Лаппо-Данилевского работу по природно-географическому описанию

202

Московской Руси, чем внес существенный вклад в развитие истори­ческой географии. Составленная на основании данных писцовых и переписных книг карта региона, по выражению М.М. Богословско­го, "сама по себе давала право поставить Ю[рия] Владимировича] в ряд с выдающимися исследователями истории Московского госу­дарства". В то же время вывод об определяющем влиянии речной системы на формирование границ волостей и сельских округов²¹⁰ не был поддержан М.К. Любавским. Оппонент полагал, что речная система сама по себе может рассматриваться лишь как один из фак­торов (наряду с особенностями почвы, растительного и животного мира и др.) складывания административного деления.

В магистерской диссертации "Посадская община в России" (1904), подготовке которой А.А. Кизеветтер отдал десять лет жиз­ни, на основании фондов Главного и городовых магистратов, Камер-коллегии, Сената из Московского архива Министерства юстиции, Комиссии о коммерции столичного архива департамента таможен­ных сборов исследователь установил численность, социальный со­став, динамику роста городского населения, размеры государствен­ного тягла и порядок его раскладки, определил компетенцию и ме­ханизм функционирования органов посадского самоуправления. Его исследование фактически положило начало изучению истории тре­тьего сословия в России. В 1905 г. диссертация А.А. Кизеветтера была удостоена престижной премии Общества истории и древно­стей российских имени Г.Ф. Карпова. В докторской диссертации А.А. Кизеветтер значительно расширил хронологические рамки ис­следования истории муниципального строя России. Процесс разра­ботки Городового положения 1785 г. (источники, редакции текста) А.А. Кизеветтер проследил на основании "бумаг" Екатерины II из Государственного архива Российской империи и делопроизводства Уложенной комиссии 1767-1772 гг. Проанализировав семь проектов Ремесленного положения, исследователь привел аргументацию в пользу вывода о допущенных в нем широких механических заимст­вованиях из остзейского, шведского, прусского законодательств: уничтожение цеховых привилегий, идея свободной конкуренции и др. На основе материалов фондов генерал-прокурора, Московской городской думы ученый написал очерк о практике применения ста­тей Городового положения в царствование Екатерины II (состав, деятельность градского общества, общей, шестигласной дум, их вза­имоотношения между собой и с коронными учреждениями).

Младший коллега А.А. Кизеветтера - М.М. Богословский "борьбу начал, положенных в основу областной реформы 1719 г., с действительностью", проследил на материалах Кабинета Петра I, Сената (Государственный архив Российской империи), Камер- и Юстиц-коллегий (Московский архив Министерства юстиции). В своей докторской диссертации - "История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 1. Реформа 1727 г. Областное

203деление и областные учреждения 1727-1775 гг." (М., 1913) -Ю.В. Готье на материалах Сената, генерал-прокурора, Герольдмей-стерской конторы, Клинской воеводской, Переславль-Залесской, Галицкой провинциальных и Московской губернской канцелярий осветил функционирование губернской, провинциальной админист­рации, местных судебных и фискальных учреждений "от разруше­ния того, что было создано Петром, до создания нового областного строя при Екатерине II".

В целом же, сочинения П.Н. Милюкова заложили основы источ­никоведения разрядных, Н.А. Рожкова, М.М. Богословского, Ю.В. Готье - писцовых и переписных книг XVII в.; П.Н. Милюкова, А.А. Кизеветтера, М.М. Богословского - документоведения XVIII в. При этом собственно источниковедческие монографии в их творче­ском наследии практически отсутствуют (исключение составляют исследования П.Н. Милюкова и СБ. Веселовского). Это объясня­лось как "проблемным" характером работ, так и их хронологиче­ским охватом. М.М. Богословский отмечал в этой связи: "В значи­тельной степени задачи критики упрощаются временем и характе­ром актов... Относительно актов такого позднего времени, как XVIII век, притом касающихся таких сторон жизни, какие по взгля­дам их современников и не должны были стать предметом истори­ческого изучения, вовсе не приходилось прибегать к малой или внешней критике. Подлинность актов несомненна уже потому, что никому не было ни малейшего интереса подделывать такие бумаги, как переписка учреждений. Время и место происхождения актов всегда обозначены. Но и задачи большой или внутренней критики относительно этого рода памятников сужаются в круг очень неболь­шого радиуса"²¹¹.

XII

В Московском университете лишь М.К. Любавский и Ю.В. Го­тье²¹² широко знакомили своих слушателей с последними открыти­ями археологии, этнографии, сравнительного языкознания по проб­лемам догосударственной истории славян, что самым прямым обра­зом вытекало из их интереса к теме колонизации и общих корней русского, украинского и белорусского народов. "Преисторией" че­ловечества, "происхождением народностей" Восточной Европы ин­тересовался и П.Н. Милюков. Однако в широком плане он проана­лизировал их только в эмигрантских изданиях "Очерков по истории русской культуры". Эта тематика, с одной стороны, дополняла и расширяла аргументацию его теории контраста в плане обоснова­ния "зависимости бывшего и будущего исторического развития от '■ условий месторазвития"²¹³, а с другой - была полемически направле­на против сторонников евразийства и игнорировавшего фактор сре­ды обитания марксистского учения.

204

По мнению П.Н. Милюкова, особенности природы определяли тип культуры (кочевой или оседлый) первобытных племен. Заро­дившись в степи, человеческая цивилизация постепенно распростра­нялась на лесостепь и значительно позднее на наиболее благоприят­ные для "прогрессирующего процесса истории" лесные районы, где осуществился переход от кочевого быта к оседлому. В силу природ­но-климатических особенностей, цивилизационные процессы в Ев­ропе шли с Запада на Восток с видимым запаздыванием, что сызна-чала определило отставание исторической жизни славянства²¹⁴.

В 2500-2000 гг. до н.э. произошло выделение общеславянской общности из индоевропейской (арийской). Детально ход этого про­цесса в современной П.Н. Милюкову науке не прослеживался. Лишь лужицкую археологическую культуру (территория Чехии, Южной Польши, Моравии, Силезии) эпохи бронзы 1 тыс. до н.э. П.Н. Милю­ков уверенно отождествлял со славянской прародиной. М.К. Любав­ский связывал ее с бассейнами Буга, Вислы, Днестра, Припяти, Бе­резины. В отличие от С.А. Гедеонова, Ф.Л. Морошкина, А.А. Шах­матова, ученики В.О. Ключевского не относили Поморье к числу территорий древнейшего славянского расселения. С VIII в. до н.э. по V в. н.э. славяне-земледельцы попали в сферу влияния кочевников. Однако ни М.К. Любавский, ни П.Н. Милюков не разделяли мнений Д.Я. Самоквасова, И.Е. Забелина, Д.И. Иловайского об иранских племенах скифов, сарматов, гуннов как прямых предках восточных славян. По их мнению, кочевники представляли собой смешение иранских элементов европейского запада с тюркскими из Азии. Бу­дучи подчинены более сильными соседями, вплоть до появления на Дунае в VI в. славяне выступали в источниках под названиями илли­рийцев, венетов, вендов и др.

В I-VI вв. под давлением враждебных соседей часть славянских племен была вытеснена с лужицкой прародины на Балканы и об­ширные пространства Восточной Европы. Колонизационные пото­ки славян на восток шли в трех направлениях: южный - в Прикарпа­тье, Волынь, Подолию; среднелесной - в верховья Припяти, Днепра, Двины; и через Польшу, литовские земли в Поморье. Лужицкие племена к VI в. через Карпаты достигли верховьев Волги (фатья-новская, дьяковская археологические культуры) и установили тор­говые связи с Византией и Хазарией. Вскоре этот волжский торго­вый путь попал под контроль варягов, подчинивших племена сло-вен, кривичей, чуди и мери. Волжский варяжский "каганат" в 840 г. пал под ударами венгров. Последовавшее перенесение торговых пу­тей на Днепр дало могущественный толчок развитию киевской госу­дарственности.

Вслед за СМ. Соловьевым П.Н. Милюков повторил выводы о неспособности кочевников к самостоятельной политической жизни, определяющем влиянии "борьбы со Степью" на генезис российской государственности в удельный и московский периоды его исто-

205рии²¹⁵. Ни о каком слиянии оседлой славянской с кочевой (половец­кой, монголо-татарской) цивилизацией, как о том писали евразий­цы, не могло быть и речи. Не соглашался П.Н. Милюков и с выво­дами советской историографии 1930-х годов о господстве в степных ордах феодальных отношений. По его мнению, кочевники раннего средневековья все еще находились в стадии разложения родового строя, поэтому завоеватели не могли оказать сколько-нибудь суще­ственного влияния на экономические отношения и общественный быт восточных славян: "Русские княжества фактически платили дань и не считались независимыми, но продолжали управляться сво­ими князьями, сохранявшими суверенитет"²¹⁶.

Среди учеников В.О. Ключевского не было специалистов по пе­риоду раннего средневековья, поэтому не удивительно, что в целом их трактовка построена на материалах "Курса". Это в значительной мере объясняет беглый характер изложения событий истории Киев­ской Руси в лекциях М.М. Богословского, Ю.В. Готье. Раскрывая смысл дискуссионных проблем "начала Руси", они, как правило, из­бегали высказывать отношение к ним. Для П.Н. Милюкова, А.А. Кизеветтера события в Приднепровье представляли в значи­тельной мере лишь "археологический интерес", ибо они органиче­ски были никак не связаны с последующей социально-политической историей восточного славянства.

К началу освоения Приднепровья (V-VI вв.) славяне вели осед­лый образ жизни и занимались преимущественно земледелием. Ро­довая община, как конгломерат нескольких патриархальных семей, постепенно вытесняется территориальной. Однако в условиях коло­низации (необходимость обработки целинных земель) этот процесс замедлился и приобрел неравномерный характер. В стороне от вод­ных путей вплоть до XII в. продолжал существовать кровнородст­венный быт²¹⁷. К IX в. генезис общественных отношений у полян привел к возникновению частной (семейной) собственности, имуще­ственного неравенства, владений племенной аристократии, исполь­зовавшей в своих имениях рабский труд. Основной хозяйственной единицей и собственником земли теперь выступал двор. Дворы объ­единялись в села; села - в территориальные общины (верви). Несколько соседних вервей составляли волость, политический центр которой сосредоточивался в вечевых городах. Географиче­ские границы городовых волостей определялись естественными, как правило, водными преградами²¹⁸. Подобная общественная стру­ктура "земли" просуществовала весь киевский период истории вос­точного славянства.

Предложенная М.К. Любавским схема начальной русской исто­рии в разной степени разделялась всеми московскими учеными. В ее основу положена теория городовых волостей В.О. Ключевского, дополненная элементами родовой теории СМ. Соловьева и задруж-ной Ф.И. Леонтовича²¹⁹. Она была построена с учетом сложности

206

общественной организации славянства накануне и в ходе политиче­ского объединения, длительности процесса генезиса государствен­ных отношений.

Вслед за В.О. Ключевским, его ученики относили себя к умерен­ным норманистам. Отвергая летописное известие о призвании кня­зей, они придерживались точки зрения о покорении славянских пле­мен по водному пути из Скандинавии в Византию дружинами варя-гов-руси и изгнании княжеских династий туземных городовых воло­стей²²⁰. Распространив на местное славянское население название "русь", варяги сами были вскоре им ассимилированы. Этому, как подчеркивал М.К. Любавский, способствовал тот факт, что сканди­навы преследовали не цели покорения территорий, а в первую оче­редь обеспечения безопасности торговых путей. Завоевание не на­рушало органичного развития славянской государственности: "Ва­ряжские конунги потому только и объединили восточных славян под своею властью, что жизненные обстоятельства в известный мо­мент настойчиво... потребовали этого объединения... Жизнь подго­товила и почву для этого объединения, ибо восточные славяне... уже успели организоваться в ряд крупных, общественных союзов, связы­вавшихся друг с другом некоторыми существенными интересами"²²¹. Киевская Русь не была государством в полном смысле этого сло­ва: отсутствие определенной территории, географическая разоб­щенность земель, постоянная миграция населения и др. Последова­тели В.О. Ключевского видели в ней федерацию городовых волос­тей во главе со старейшим князем. М.К. Любавский, М.М. Богослов­ский, Ю.В. Готье разделяли вывод В.О. Ключевского о внешней торговле как экономическом основании Киевской Руси²²². Охрана торговых путей выступала как главная цель существования племен­ной федерации.

Политическая жизнь Киевской Руси характеризовалась москов­скими учеными как дуализм княжеской и вечевой власти. Изложен­ная в летописи мотивировка призвания для установления внутренне­го "наряда" не была воспринята учениками В.О. Ключевского. Функции князя ограничивались обеспечением своих торговых инте­ресов, защитой территории от внешних врагов (один из параграфов курса М.К. Любавского так и назывался: "Объединение славян под властью Олега для борьбы с кочевниками"), сбором полюдья и "вер­ховным" судом. Вся власть на местах была сосредоточена в руках "вечевой сходки стольного города". При этом отношения князя и ве­че определялись "случайным стечением обстоятельств", а не дого­вором (А.А. Кизеветтер).

М.К. Любавский и М.М. Богословский не восприняли теорию СМ. Соловьева о противоборстве родовых и государственных отно­шений как главном содержании социально-политической истории средневековой Руси, но в то же время, вслед за В.О. Ключевским, признавали факт бытования пережитков родового строя в семье

207Рюрика (нераздельное владение землей, порядок наследования великокняжеского стола). Межкняжеские отношения строились не на договорной основе (как полагал В.И. Сергеевич), а на порядке родового старшинства²²³. До Ярослава Владимировича вся земля на­ходилась в единоличном владении великого князя. С середины XI в. она формально принадлежала всему роду Рюрика при номинальном характере и частых нарушениях принципа старшинства при выделе­нии княжений. В.О. Ключевский, М.М. Богословский, А.А. Кизе-веттер ограничивали существование семейного права в отношениях князей киевским периодом и не восприняли гипотезу А.Е. Пресня­кова о борьбе отчинного начала и старейшинства как основном со­держании истории восточного славянства и в удельное время²²⁴.

П.Н. Милюков и А.А. Кизеветтер отрицали наличие княжеско­го и дружинного землевладения в Киевской Руси. Напротив, М.К. Любавский, М.М. Богословский, Ю.В. Готье признавали факт существования земельных владений князей, бояр и монастырей, об­рабатываемых трудом зависимого населения (холопов). В то же вре­мя они полагали, что постоянные "передвижки по волостям" князей и дружины препятствовали закреплению этого процесса²²⁵.

В Киевской Руси не было условий для усиления великокняже­ской власти и политической консолидации составлявших ее город­ских и сельских миров²²⁶. Разложение "родового порядка княжеско­го владения" вследствие сложности и запутанности определения "старшинства волостей" привело к падению роли киевского князя. В свою очередь его неспособность в изменившихся условиях обеспе- , чить надежную оборону от кочевников вызвала резкий отток насе­ления в более спокойные регионы - Юго-Запад и Северо-Восток. Запустению Приднепровья содействовало и падение значение Киева как экономического центра восточнославянской федерации: оно было вызвано изменением направлений транзитной торговли с За­падом (через Галицко-Волынское княжество) и Востоком (через Владимиро-Суздальское княжество) в связи с возросшей военной опасностью со стороны Степи. В целом нельзя не отметить, что уче­никами В.О. Ключевского при объяснении причин "падения Киева" и становления удельной системы (ослабление связей между ветвями рода, появление "новых" городов и др.) акцент был перенесен на экономический аспект.

В конце XII - начале XIII в. княжеские передвижения "со стола на стол" прекратились; произошла разверстка "Русской земли" на от­чинные (удельные) владения отдельных линий (семей) Рюрикова ро­да²²⁷. На смену киевской федерации пришел областной строй. Много­кратный рост территории славянского расселения привел к политиче­скому и экономическому обособлению западных и восточных земель, образованию двух центров государственности: великорусского (Владимиро-Суздальского, Московского) и белорусско-малорусского (Галицко-Волынское, Витебское, Полоцкое княжества)²²⁸.

208

Бассейны Верхней Волги и Оки до их слияния начали осваивать­ся словенами с оз. Ильмень и кривичами (с запада до Пахры) еще до образования Киевской федерации. Усиление военной опасности с юга обусловило стихийный наплыв колонистов из черниговских, ря­занских земель. Смешение славянских колонизационных потоков между собой и с туземным (преимущественно "финского племени") населением в процессе колонизации привело к складыванию здесь центра великорусской народности. Приток тяглецов и боярства из пограничных территорий способствовал усилению политического и экономического веса Владимиро-Суздальского княжества.

Ученики В.О. Ключевского солидаризовались с идущей еще от СМ. Соловьева историографической традицией противопоставле­ния условий исторического существования восточнославянских пле­мен Северо-Запада и Юго-Востока. С XII в. ввиду расстройства , внешней торговли и обнищания разоренного кочевниками населе­ния натуральное земледелие становится основой хозяйственной жизни. Русь из "торговой" превращается в "деревенскую", а город из "промышленного" в военный и административный центр²²⁹. Земля приобретает реальную ценность, а ее размеры становятся основой могущества князей. Малое плодородие почв при интенсивном хара­ктере сельскохозяйственных работ вынуждает искать новых терри­торий. Начавшаяся еще во времена Киевской Руси стихийная народ­ная колонизация Северо-Востока в ХИ-ХШ вв. была поставлена под контроль княжеской администрации. Вновь освоенные территории переходили в частную (вотчинную) собственность княжеских "ли­ний" и исключались из "Рюрикова достояния". Князя-кормленщика сменил князь-хозяин по праву наследования от отца к сыну. "Перед­вижки" со стола на стол прекратились. Земельные владения удель­ных князей получают права неприкосновенности от посягательств старейшего. При этом, однако, М.К. Любавский не соглашался с вы­водом В.И. Сергеевича о равноправии старшего и младших князей. Последние в военно-политическом отношении были подчинены старшему брату.

Б.Н. Чичерин полагал, что удельные порядки были всецело ос­нованы на частном праве и регулировались договорами. Наличие не в полной мере контролируемой князьями волостной организации да­ло А.Д. Градовскому основание к выводу о том, что вотчинные пра­ва не исчерпывали содержание понятия "удел". В последнем органи­чески переплетались элементы частного и государственного права. М.К. Любавский солидаризовался с такой точкой зрения и поэтому вместо обозначения этого периода "удельным" употреблял более широкий термин - "областной строй", трактуемый как процесс рас­падения "Русской земли" на экономически и политически разобщен­ные территории²³⁰.

В новых экономических условиях служба оказалась не в состоя­нии обеспечить материальное благополучие дружины, поэтому кня-

209зья всячески содействовали развитию боярского землевладения. Превращение бояр в "оседлый землевладельческий класс" связыва­ло их с местными земскими интересами и много способствовало "прикреплению княжеских линий" (М.К. Любавский). Колонисты-крестьяне на новом месте превращались из собственников в аренда­торов княжеской, боярской, монастырской земли. Разоренное поли­тическими катаклизмами, местное и пришлое население принужде­но было брать ссуды у землевладельцев, что вело к росту категорий зависимых людей на владельческих землях²³¹.

Новые основания экономической жизни на Северо-Востоке привели к установлению здесь принципиально отличного от Киев­ской Руси "политического порядка": "Из двух сил, руководивших об­ществом, вече и князя, в ней с течением времени осталась одна -князь, сделавшийся хозяином-вотчинником, устроителем земли, ор­ганизатором народного труда"²³². При этом П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, М.М. Богословский завершение этого процесса относили к середине XII в., полагая, что усобицы князей, набеги ко­чевников, массовый уход населения одновременно привели к затуха­нию исторической жизни Киевщины. М.К. Любавский же оформле­ние удельных порядков связывал с временем "татарского разоре­ния". До этого, по его мнению, на всей территории расселения вос­точного славянства проходили процессы противостояния вечевой и княжеской власти, превращения князей и бояр в оседлых владель­цев²³³.

В соответствии с традициями отечественной историографии процесс государственной централизации московские ученые осве­щали с точки зрения вотчинной теории. Генезис удельного строя шел по пути сосредоточения земельного фонда в руках московской княжеской семьи, а внутри ее - усиления материальной и политиче­ской силы старейшего "из инстинкта династического самосохране­ния" (М.К. Любавский). Завещанием Ивана Калиты была прекра­щена практика раздела "отнего имения", а в распределении его уде­лов между наследниками преимущество отдавалось старшему сыну. С Дмитрия Донского старшие князья берут вновь подчиненные тер­ритории под свое непосредственное управление. Смысл государст­венной централизации М.К. Любавский, в отличие от А.Е. Пресня­кова, видел не в "собирании власти", а в открытых захватах терри­торий соседей²³⁴.

М.К. Любавский полагал, что традиционное понимание процес­са государственной централизации лишь как территориального рос­та московских владений не учитывает в полной мере народнохозяй­ственные и военно-политические факторы. В своем "экономиче­ском обосновании" хода возвышения Москвы определяющую роль он отводил крестьянской колонизации, "счастливому" экономиче­скому и стратегическому положению между киевскими и владими-ро-суздальскими землями²³⁵. При этом ученый выступал против пре-

210

увеличения И.Е. Забелиным роли транзитной торговли в укрепле­нии экономики княжества: она была сосредоточена не в руках мест­ной династии и, следовательно, не могла существенно влиять на рост ее материальных ресурсов. Претензии Даниловичей на великое кня­жение владимирское объяснялись М.К. Любавским не только поли­тическими преимуществами старейшинства. В своей политике мос­ковские князья в большой мере опирались и на экономические инте­ресы: непригодность значительной части "отнего" имения для зем­леделия заставляла их обращать внимание на более плодородные и богатые рыбными ловлями владимирские земли. Направления московских захватов в значительной мере определялись также необ­ходимостью организации эффективной обороны княжества от та­тарских вторжений²³⁶.

Разработанная М.К. Любавским "демографическая" концепция эволюции удельных отношений, включавшая в себя географиче­ские, миграционные, экономические факторы, поставила изучение этой проблемы вровень с задачами историографии рубежа XIX-XX вв.²³⁷ Принципиальное согласие с ней выражали П.Н. Ми­люков, А.А. Кизеветтер. Однако в рамках общей трактовки причин возвышения Московского княжества между учеными наметились и существенные расхождения.

М.К. Любавский в традициях В.О. Ключевского характеризовал местную династию как последовательных и деятельных "стяжате­лей". В дополнение к этой характеристике М.М. Богословский ука­зывал на активную роль православной церкви в ходе объединения великорусских земель²³⁸. П.Н. Милюков и А.А. Кизеветтер, напро­тив, не признавали за Даниловичами какой-либо "передовой поли­тической мудрости", всецело объясняя этот процесс объективными экономическими причинами - "логический результат медленной, стихийной работы предыдущих поколений"²³⁹.

А.А. Кизеветтер исключал "ордынский фактор" как катализа­тор объединительной политики: татары лишь "собирали дань, пре­доставляя данщикам свободно оставаться при их прежних поряд­ках"²⁴⁰. Признавая определенное влияние последствий ига на темпы экономического развития восточных славян, этнографический со­став, быт и "нравы" населения, М.М. Богословский также полагал, что оно не оказало существенного воздействия на генезис удельных отношений²⁴¹. Иной точки зрения придерживались М.К. Любавский и П.Н. Милюков. По их мнению, Батыево нашествие знаменовало собой "окончательное политическое распадение Руси; установление удельного порядка княжеского владения"²⁴². Оно ускорило сверты­вание деятельности городских вечевых собраний и установление всевластия князя. "Татарское разорение", поведшее к резкому обни­щанию населения, ускорило обезземеливание и превращение сво­бодных смердов в полузависимое от князя и бояр население. Татары "оторвали" восточных славян от Европы, способствовали усилению

211политической и экономической разобщенности Владимиро-Суз-дальской, Галицко-Волынской и Литовской Руси. И наконец, ордын­ская поддержка Москве много значила для обеспечения ее военно-политического первенства среди русских княжеств. П.Н. Милюков полагал, что борьба с татарами и последующая колонизация Степи оказали существенное влияние на форму славянской государствен­ности: механически составленная из двух противоположных "типов культур" (европейской и азиатской), она не могла стать ничем иным, как только монархической диктатурой²⁴³.

Обращаясь к освещению удельного периода русской истории, московские историки не могли обойти вопроса о феодализме. К его разрешению из воспитанников В.О. Ключевского первым обратил­ся П.Н. Милюков. На его оценки конца 1880-х - 1890-х годов опре­деляющее влияние оказали традиции русской историографии третьей четверти XIX в.

По мнению ученого, в странах Западной Европы феодальные отношения органично пришли на смену племенному быту с общин­ным землевладением. П.Н. Милюков понимал под ними обществен-i ный строй, экономической основой которого являлось не связанное с рынком натуральное хозяйство. Мелкие крестьянские дворы нахо­дились в поземельной и юридической зависимости от крупных зем­левладельцев; ее высшей степенью выступало крепостное право. Подобная форма земельных отношений обусловливала социальную структуру средневекового общества, представлявшую собой иерар­хию сеньоров под главенством государя. Земельная собственность давала феодалу права политической власти в своем владении, что приводило к раздроблению государства на фактически независимые территории²⁴⁴.

В Россию же отношения собственности были принесены извне. Князья-скандинавы за отсутствием местной земельной аристокра­тии захватили и политическую власть над восточными славянами, и все их земли. Поэтому процесс социальной дифференциации ту­земного общества в киевский период в значительной мере развивал­ся не на основе института собственности, а за счет внешних факто­ров - борьбы с кочевниками и транзитной торговли. Сословие бояр­ства оказалось в полной экономической и политической зависимо­сти от князя и, в отличие от стран классического феодализма, види­мого влияния на верховную власть не оказывало. "Владение землей в средневековой Руси не давало владельцу политических прав" и его положение по отношению к князю носило служебный характер. Неблагоприятные природные условия, малая плотность населения и его бедность приводили к тому, что бояре не дорожили земельной собственностью и хозяйственная деятельность играла в их жизни второстепенную роль Вслед за Б.Н. Чичериным, П.Н. Милюков ви­дел в боярах "перехожих странников". "При крайней первобытности экономического развития, при редкости и бродячем состоянии рабо-

чего населения, при полном господстве натурального хозяйства и невозможности сбыта земледельческих продуктов владение землей, естественно, не давало значительного дохода землевладельцу. Поэ­тому высшее сословие и не особенно дорожило землей в Древней Руси", - писал он в "Очерках...". В своих вотчинах бояре были не столько "государями", как европейские бароны, сколько помещика­ми - условными держателями земель. Иммунитетные права "высше­го сословия" не получили развития и являлись результатом княже­ских пожалований. Боярство не выступало самостоятельной поли­тической силой с ярко выраженными сословными интересами. П.Н. Милюков отрицал даже признаваемую СМ. Соловьевым и В.О. Ключевским аналогию закладничества с европейским патрона­том и коммендацией. По его мнению, оно получило широкое рас­пространение только с XVI-XVII вв. и в отличие от Запада было не "естественного", а государственного происхождения. Подобная "примитивность" социально-экономических отношений удельного времени была, по мнению П.Н. Милюкова, "несовместима с феода­лизмом".

Коллеги П.Н. Милюкова, избегая крайностей в его характери­стиках, в целом соглашались с подобной трактовой феодальных от­ношений. Оправдывая российских ученых от упреков в невнимании к этой актуальной в западной историографии на протяжении всего XIX столетия проблематике, М.М. Богословский писал: "Многое, что было так смело высказано и так ясно и отчетливо сформулиро­вано г. Павловым-Сильванским, смутно предчувствовалось и неоп­ределенно выражалось и ранее. Не на наших прежних историках ле­жит вина, что они не замечали в наши удельные века тех явлений, которые сближают эти века с феодальною эпохою на Западе. При том положении, в каком стояло изучение феодализма на Западе до работ Сибома, Фюстель де Куланжа, Лютера, Лампрехта, Мэтланда, Виноградова, Ковалевского и Петрушевского, такого детального сравнения и сделать было нельзя. Только с тех пор, как изучение за­падного феодализма раскрыло его внутреннюю социально-эконо­мическую сторону, выяснило значение общины и крупного земле­владения, стало возможным сравнение однородных с ним явлений в истории России"²⁴⁵. Столь же важное значение для российских ис­следователей в деле пересмотра проблемы имел отказ их западных коллег от восприятия феодализма как результата завоевания (Ф. Ги-зо, О. Тьерри) и выявление связи его происхождения с внутренними процессами экономического развития, а также от абсолютизации роли вассальной службы как основной черты политического строя европейского средневековья²⁴⁶. Переходным мостиком к широкой постановке этой проблемы явились единодушные выводы специали­стов по социально-экономической истории Великого княжества Литовского о существовании "в отношениях литовских помещиков и вотчинников к великому князю, друг к другу и, наконец, к людям,