6. Государственно – вероисповедные отношения в Московской Руси (XV-XVII bb.)

Концепция «Москва – Третий Рим»

Российское государство с центром в Москве, ставшее политической формой исторического бытия русского, а также других народов Евра­зии, на рубеже XV-XVI вв. выступило в качестве своеобразного пре­емника Византийской империи и Золотой Орды. Это обусловило осо­бую специфику имперской идеи Московского царства, явившейся важнейшим религиозно-политическим фактором государственной интеграции разнородных этносов евразийского пространства.

По мнению российского политолога А. Панарина, для достиже­ния целостности столь многосложного социума, как Российское го­сударство московского периода, было недостаточно установления функциональных связей. Требовалось духовное единство, обеспечи­вающее включение всех социальных единиц в общую ценностную сис­тему, на которую ориентируется народ как коллективный субъект ис­торического процесса. Отличие же народа от естественно-этнографи­ческой общности состоит в том, что его бытие реализуется через своеобразное историческое задание, обусловленное его ценностной ориентацией.

Историческое задание русского народа, определившее его иден­тичность, было сформулировано в московский период как российская имперская идея — сложный комплекс религиозно-идеологических представлений об эсхатологическом смысле и предназначении рос­сийской государственности, характере и целях великодержавного строительства. В связи с этим И.Ильин отмечал, что только из такого рода «духовно-политических мотивов» могла родиться «политика истинного великодержавия».

Образованные слои русского общества в полной мере усвоили имперскую модель мироустройства, восходящую еще к ветхозаветным пророчествам, переосмысленным в русле восточнохристианской визан­тийской традиции. Центральное место в этой модели занимала идея удерживающей государственности. Богоустановленное государство как форма организованного бытия народа в его служении замыслу Божию мыслилось в качестве силы, противостоящей разгулу миро­вого зла и удерживающей мир от беззакония.

Высшим типом такой удерживающей государственности явля­ется вселенская империя. Учение о ней восходит к толкованиям ветхо­заветной Книги пророка Даниила, который говорил о явившихся к нему в видении четырех зверях; «...эти большие звери, которых четыре, означают, что четыре царя восстанут от земли» (Дан 7. 17). Каждый из них, последовательно сменяя друг друга, станет господствовать над миром вплоть до прихода Мессии, чье царство пребудет вечно.

Восточнохристианская эсхатологическая традиция толковала эти четыре земных царства как сменявшие друг друга великие им­перии древности — Ассиро-Вавилонскую, Мидо-Персидскую, Гре­ко-Македонскую и Римскую. По словам хронографов, «Ассирийское царство раззорися вавилоняны; Вавилонское царство раззорися Персяны; Перское царство раззорися Македоняны; Македонское цар­ство раззорися Римляны — Римское царство разорится антихрис­том». При этом роль Римской империи в связи с Боговоплощением в ней Иисуса Христа являлась уникальной. Сын Божий, будучи по плоти римским подданным, тем самым придал Риму значение последнего земного царства, которое будет существо­вать до Его второго пришествия — эсхатологического завершения человеческой истории.

Римское (Ромейское) царство в отличие от всех предшество­вавших ему империй не могло быть уничтожено, поскольку оно слу­жит залогом земного существования человечества. Как писал об этом старец Филофей, «инако же Ромейское царство неразрушимо, яко Господь в Римскую власть написался», следовательно, христианская Церковь должна всегда пребывать под охраной рим­ской государственной власти. По словам А. Карташева, «так как ис­торическая действительность подрывала буквалистическое убеж­дение, будто бы это вечное православное римское царство должно недвижно оставаться в подлинном итальянском Риме, то уже визан­тийцы допустили, для объяснения своего собственного положения, принцип преемственного передвижения христианского царства». Отсюда возникала идея translatio imperii (странст­вующего царства), суть которой состояла в том, что вселенская Рим­ская империя продолжает свое метаисторическое и метафизическое существование, становясь поочередно достоянием разных народов, заслуживших эту честь. Удерживая мировое зло, вселенская импе­рия препятствовала распространению той «тайны беззакония», на которую указывал апостол Павел: «...тайна беззакония уже в дей­ствии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес 2. 7). В восточнохристианской тра­диции данные слова трактовались как указание на воцарение в мире антихриста — возможную альтернативу удерживающей вселенской империи с ее богоустановленной властью. Антихрист — это узурпа­тор и самозванец, стремящийся занять место Христа, фальшивый двойник Спасителя, во всем Ему противоположный. Царство анти­христа представлялось абсолютным торжеством морального зла. В нем, по словам апостола Павла, «люди будут самолюбивы, сребро­любивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, небла­годарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напы­щенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид бла­гочестия, силы же его отрекшиеся» (2 Тим 3. 2-5).

Воцарение антихриста станет возможным лишь на короткий исторический период, после чего его царство будет низвергнуто гря­дущим Христом. Однако сохранение удерживающей силы вселенской империей отдаляет царство антихриста на неопределенный срок. Пер­вый, языческий, Рим, являвшийся еще бессознательным «слугой Хри­стова строения», был наследован Византией, которая стала Вторым Римом — православной империей, соединившей разные народы не только (и не столько) административно, но и духовно. К сер. XV в. единственной частью «византийского содружества», сохранившей свою государственную и церковную независимость, ока­залась Московская Русь. Соответствующим образом московские го­судари стали единственными независимыми правителями во всем православном ареале. В сознании современников Русское государство заняло место Византийской империи, а московских великих князей стали рассматривать в качестве преемников экуменического величия императоров Второго Рима. Так возник базис религиозно-политической доктрины «Москва - Третий Рим», ставшей сердцевиной импер­ской идеи Московского царства.

<…> Наиболее полно доктрина «Москва — Третий Рим» была сформулирована настоятелем псковского Спасо-Елеазарова монас­тыря старцем Филофеем в 1514-1524 гг. в посланиях, адресованных великокняжескому дьяку Михаилу Мисюрю Мунехину и москов­скому великому князю Василию III (1498-1533). В них выведена зна­менитая формула Третьего Рима — последнего православного царства, которым стала Московская Русь: «...яко вси христианская царства приидоша в конец и снидоишся во едино царьство нашего государя, по пророчским книгам то есть Ромейское царство. Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Филофей объединил в данной формуле явления политического и метафизического порядка: потерявшая политическую независи­мость Византия продолжила свое спиритуалистическое существова­ние в Московском государстве, которое превратилось в последнее цар­ство пророческих книг, имеющее не географические, а духовные пара­метры. Отождествление неразрушимого Ромейского царства с Московским предполагало, что Россия стала не Римской и не Византийской, а метаисторической вселенской православной импе­рией. Поэтому доктрину «Москва — Третий Рим» следует рассмат­ривать не как имперскую концепцию, подтверждавшую право России на владение территориальным и политическим наследством византий­ских императоров, а как эсхатологическое обоснование национальной идеи.

Мысль о династических правах московского князя на византий­ское наследство формировалась не в России, а на Западе и была обус­ловлена намерением вовлечь Русское государство в антитурецкую коалицию. В 1473 г. в обращении сената Венецианской республики к великому князю Ивану III Васильевичу (1462-1505) в связи с его вступлением в брак с племянницей последнего византийского импе­ратора Зоей (Софьей) Палеолог говорилось: «Восточная империя, захваченная оттоманами, должна, за прекращением императорского рода в мужском колене, принадлежать Вашему Высочеству в силу Вашего благополучного брака». Тем не менее Иван III проявлял весьма сдержанное и достаточно трезвое отношение к идее борьбы за «Константинопольскую вот­чину», в связи с чем русский церковный историк Н.Каптерев писал: «Московские цари хотели быть наследниками византийских импе­раторов, не выступая, однако, из Москвы и не вступая в Констан­тинополь. Из всех прав прежних греческих императоров они усвоили только одно — право считаться представителями и защитниками всего вселенского православия, причем их покровительство всему все­ленскому православию на первых порах не шло далее дачи милос­тыни различным просителям с Востока».

Лишь с кон. XVII в. теократическая эсхатология доктрины «Москва — третий Рим» стала трактоваться как обязанность России по освобождению православных народов от турецкого господства. Последнее было связано с ее участием в войнах против Османской империи в составе «Священной лиги» европейских государств. Причем здесь явно прослеживалось усиление западного влияния на тради­ционную политическую философию московских правящих кругов: идея получения Москвой выморочного византийского наследства в большей мере исходила от европейских партнеров России по анти­турецкой коалиции.

В трактовке же Филофея и других московских церковных идео­логов Третий Рим - не парадигма завоевания или внешнеполитической экспансии, а прежде всего православная держава как вместили­ще и хранительница истинной Церкви. Утрата православия русским народом означала бы гибель Русского православного царства как не выполнившего своего исторического предназначения, аналогично прекращению существования ветхозаветного Израиля, отвернувше­гося от правой веры. Одновременно это влекло бы гибель правосла­вия во всей вселенной. Отсюда вытекала идея особой ответственно­сти Москвы и ее правителей, в деятельности которых на первый план выступали мироспасительные и церковные задачи.

Как отмечал русский религиозный мыслитель В.Зеньковский, «теократическая тема христианства развивается в России не в смысле примата духовной власти над светской, как это слу­чилось на Западе, а в сторону усвоения государственной властью священной миссии... Власть должна принять в себя церковные за­дачи».