Клинический пример

Ситуации быстрого обращения деструктивности в "любовь" часто встречаются в клинической работе. Замужняя женщина, консультировавшаяся у меня, рассказала мне о своем муже, постоянно изводившем ее упреками в связи с романом, который был у нее двадцать лет назад. Он заявлял, что она никогда не давала ему возможности чувствовать себя любимым или особенным, и был настолько безжалостен в своем занудстве, что доводил ее до возбужденного состояния такой интенсивности, что у нее стала развиваться настоящая астма (у нее была склонность чувствовать вину за все). Она старалась изо всех сил, чтобы удовлетворить его потребности и сделать так, чтобы он переживал те особенные чувства, в которых, по его заявлению, она ему отказывала. Но это приводило только к временному смягчению его жалоб и его холодному отчуждению. Она начала отчаиваться в том, что ей удастся спасти брак. Так продолжалось довольно долго, пока, наконец, в терапии (яйцо) она не начала понимать, что независимо от постоянно жалующегося мужа, в ее собственной психике существовал волшебник, организующий нападения на нее, и потайная комната, в которой она регулярно расчленялась при помощи топора. Она поняла, что жалобы мужа были просто внешним поводом для дьявольского внутреннего нападения, против которого она была беззащитна. Каждая внешняя жалоба была усилена топором волшебника внутри нее самой, таким образом, получалось, что ее муж говорил "правду" о ней — а именно, что она плохой человек! В этой уступчивой пациентке начала брезжить мысль, что если она решит проблему с мужем, то она впервые разорвет чары этой внутренней самодеструктивной фигуры.

Постепенно, с помощью психотерапии, она начала входить в контакт со своей собственной агрессией, т. е. она стала заглядывать украдкой в свою потайную комнату. Для нее это означало утрату "невинности" — пребывания в роли божественной жертвы безрассудного мужа, постоянно критиковавшего ее, а значит,— принятие ответственности за свою собственную ярость и агрессию. Постепенно она все дальше и дальше проникала в свою запретную комнату, забирая мало-помалу обратно в себя темную энергию волшебника. Она заявила мужу, что его постоянные жалобы более невыносимы и она оставит его, если он не прекратит свои нападки. Она искренне сказала, что ему следует взять на себя некоторую ответственность за свои собственные чувства по отношению к ней и прекратить скрывать недостаток собственных чувств за этим нытьем раздутых жалоб на то, что ему не дают почувствовать себя особенным. К удивлению моей пациентки, эта вновь обретенная твердость (assertiveness) полностью положила конец его власти над ней. Вся его высокомерная ярость испарилась, и неожиданно он стал очень человечным и любящим по отношению к ней — хотя он и нуждался в жене для того, чтобы освободиться от запугиваний своего собственного инфля-цированного волшебника.

Двойственная природа жертвования в трансформации системы самосохранения

В нашей сказке возможный брак между волшебником и третьей дочерью представляет — как и в случае брака заколдованной Рапунцель и ее Принца — окончательно установившиеся (переходные) отношения между архетипичес-ким миром и человеком. Однако в данном случае эти отношения не могут быть вполне реализованы после того, как третья сестра вышла победительницей из ужасной комнаты. Это лишь начало трансформации системы самосохранения. Волшебнику требуется более глубокая трансформация, а третья дочь все еще находится в плену в его "чудесном" доме вместе со своими тайно воскрешенными сестрами, т. е. она все еще является субъектом его инфля-цирующего колдовства. Она должна найти путь из этого инфляцированного "великолепия" и возвратиться к человеческой реальности. Ее борьба за это представлена во второй части сказки.

Как нам известно из данных наблюдения за психологическим развитием детей, а также из клинической практики, в этом бурном процессе продвижения от генерированной травмой инфляцированной "околдованности" к укорененному в реальности человеческому эго требуется принести в жертву инфляцированные энергии архаичной Самости. Все великие мировые религии описывают это жертвование. Обычно сам бог приносит себя в жертву ради человека, нисходя от всеобъемлющей полноты, воплощаясь во времени и пространстве. Это требует ответной жертвы от эго, идентифицировавшегося с Богом (по Юнгу, от эго, идентифицировавшегося с Самостью).

Используя юнгианский язык, мы говорим о постепенном очеловечивании архетипического мира, когда participation mistique уступает дорогу сознанию. Эдвард Эдин-гер представляет это как циклический процесс, в котором инфляцированное эго ребенка, постоянно противостоявшее родительским дисциплинарным ограничениям, в унижении отступает, а затем восстанавливается для интимного союза с родителями. Процесс повторяется вновь и вновь: акт инфляции, наказание, унижение и страдание, восстановление любви. Постепенно в итоге появляется дифференцированное эго, способное выдержать противоположности (см. Edinger, 1972: 41).

В этом процессе есть и любовь, и ненависть. Ребенок "любит" расширять свои человеческие возможности — возможности эго и сознания, но также он "терпеть не может" жертвовать богоподобным всемогуществом архетипичес-кой сферы, с которой идентифицируется его эго. Мария-Луиза фон Франц замечает, что этот процесс одновременно является

для эго — расширением сознания... но для Бога — ограничением опыта. Этот зеркальный процесс означает, что великолепный, всемогущий Бог помещается в убогую клетку человеческого существования. Это поясняется одним из понятий христианской теологии: процесс кенозиса (от греческого "опустошать"), который означает, что Христос (будучи со своим Отцом до Его воплощения как Логоса, Логоса Иоанна) обладает полнотой Отца, всеохватным единством (oneness) с божественным миром, вне определенности. Как писал апостол Павел: "но уничижил Себя Самого" — ekonose heauton (Флп. 2: 7). Он уничижил Себя для того, чтобы стать смертным, уничижил Свою всеохватную полноту и единство для того, чтобы стать определенным.

(von Franz, 1970: 10)

Другими словами, рост эго влечет за собой двойное жертвование — одновременно и инфантильной, и инфляционной тенденций. Что касается диады, состоящей из нашего волшебника и его "невинных", подобных детям жен, живущих в неведомом великолепии, мы могли бы сказать, что обе ее стороны должны пойти на жертву. Мы видели, что диадическая структура — Защитник/Преследователь и его клиент-невинное дитя — является базовой несущей конструкцией системы самосохранения. Ее энергии, с одной стороны, невероятно инфляцированны, величественны и "царственны" —это король или королева, а с другой, в равной степени инфантильны, невинны и имеют жертвенный характер — это божественная жертва. Как только эта структура "король/ребенок" подходит к интеграции, обе ее стороны приносятся в жертву посредничающей человечности — ограниченной и способной принять личную ответственность. Околдованная "невинность" дочерей потеряна в потайной комнате, волшебник теряет свою колдовскую власть, когда третья дочь сочленяет (re-members) своих сестер и через это обретает власть над волшебником.