1 8 Проект а. X. Бенкендорфа об устройстве высшей полиции // pc. 1900. Т. 104. С. 615—616.

260

здание специальной секретной агентуры, насаждение системы до­носительства и других мер вроде рекомендации почтмейстерам за­ниматься перлюстрацией писем.¹⁵ 12 апреля 1826 г. Николай I пе­редал проект Бенкендорфа генерал-адъютантам И. И. Дибичу и П. А. Толстому.

Николай I решил придать политической полиции статус не министерства, а нового отделения С. Е. И. В. канцелярии. 25 июня 1826 г. последовало назначение А. X. Бенкендорфа ше­фом жандармов и командующим Императорской главной квар­тирой, а 3 июля — указ об учреждении III отделения С. Е. И. В. канцелярии во главе с А. X. Бенкендорфом, который становится одним из наиболее влиятельных высших сановников империи.²⁰ Практически основу III отделения составила бывшая Особенная канцелярия Министерства внутренних дел, из которой сюда бы­ли переведены 18 чиновников во главе с М. Я. Фоком. При Бен­кендорфе как главном начальнике Фок занял должность началь­ника его канцелярии. Ведению III отделения подлежали: 1) «все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей поли­ции»; 2) сбор сведений о сектантах и раскольниках; 3) дела о фальшивомонетчиках и подделке документов; 4) контроль за лицами, состоящими под надзором полиции; 5) «высылка и раз­мещение людей, подозреваемых и вредных»; 6) места заключе­ния, в которых содержатся государственные преступники; 7) «все постановления и распоряжения об иностранцах»; 8) ве­дение ведомостей «о всех без исключения происшествиях»; 9) «статистические сведения, до полиции относящиеся».²¹ В ука­зе 3 июля подчеркивалось, что все документы, направляемые в III отделение, следует адресовать на имя императора с уточне­нием: «По III отделению». Эта, казалось бы, чисто формальная деталь служила еще одним напоминанием о том, что III отде­ление находится в непосредственном ведении императора и дей­ствует от его имени.

5 июля 1826 г. на заседании совета Министерства внутренних дел было принято решение передать в III отделение секретные политические тюрьмы. Министерству вменялось в обязанность со­общать в III отделение статистические сведения. Всем губернато­рам предписывалось сноситься с III отделением по делам, входя­щим в его компетенцию. 14 июля 1826 г. Бенкендорфом была представлена записка о создании в III отделении 4 экспедиций. Наиболее важной была первая (секретная) экспедиция, на кото­рую возлагалось «наблюдение за общим мнением и народным ду­хом». В ее ведение входили сыск и следствие по политическим де­лам, слежка не только за революционерами и революционными организациями, но и за общественными деятелями, писателями и т. п. Здесь же должны были составляться ежегодные отчеты, пред­ставляемые императору, обзоры, сводки и т. п. Вторая экспедиция

^{1 9} Там же. С. 615—616.

20 См.: Троцкий и. М. III отделение при Николае I. Л., 1990; Ерошкин н. П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981. С. 158—177.

21 Псзи. Т. 1. № 449.

261

ведала расколом и сектантами, расследованием должностных и уголовных преступлений, приемом жалоб и просьб. Третья экспе­диция следила за иностранцами. Четвертой экспедиции предстоя­ло заниматься «всеми вообще происшествиями», среди которых были и крестьянские дела. Именно сюда наряду с сообщениями о таких происшествиях, как пожары и бандитские нападения, по­ступали жалобы крестьян на притеснения и случаи жестокого об­ращения со стороны помещиков. III отделение, призванное обес­печивать «безопасность престола и спокойствия в государстве», представало еще и в роли контрольного и карательного учрежде­ния, руководимого непосредственно императором.²² В России им­ператорская власть при Николае I представала как военно-по­лицейская диктатура.

Выдвижение новых приближенных происходило в начале цар-^ ствования Николая I наряду с увольнением некоторых высших го­сударственных служащих. С удовлетворением была встречена обществом отставка попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого, последовавшая 6 мая 1826 г. 28 июня 1826 г. был уволен попечитель Петербургского учебного округа Д. П. Ру-нич. В ином свете воспринималась отставка популярного А. П. Ер­молова, уволенного 28 марта 1827 г.

Постепенно вырисовывался круг ближайших сотрудников Ни­колая I. На смену А. И. Татищеву, ушедшему в отставку 26 ав­густа 1827 г., пришел А. И. Чернышев, вступивший в управление Военным министерством, а затем ставший и военным министром. 19 апреля 1828 г. министром внутренних дел стал А. А. Закрев-ский. Четыре дня спустя, 23 апреля, был уволен 74-летний адми­рал А. С. Шишков, с 1824 г. являвшийся министром народного просвещения. С уходом в отставку 15 октября 1828 г. 76-летнего Д. И. Лобанова-Ростовского министром юстиции стал А. А. Дол­горукий.

Отставка Лобанова-Ростовского не удивила чиновный Петер­бург: ей предшествовало неожиданное посещение Сената Никола­ем I. 10 августа 1827 г. он явился туда в 10 час. утра и, застав лишь сенатора П. Г. Дивова, поручил ему передать сенаторам, что он был у них с визитом, но никого не застал. Следствием этого визита был рескрипт на имя Лобанова-Ростовского, содержавший высочайшее повеление сенаторам являться на службу в часы, пре­дусмотренные петровским регламентом. В ответ на замечание им^ ператора статс-секретарем Н. Н. Муравьевым была составлена всеподданнейшая записка, в которой сообщалось, что хотя по ре­гламенту сенаторам следовало являться в 6 или 8 час.,²³ Алек- j сандр I разрешил им съезжаться на службу между 10 и 11 часами. Этот эпизод свидетельствовал о том, что сенаторы, в какой-то ме­ре представляя служилое дворянство, давали понять императору, что он должен считаться со сложившимися традициями, что его распоряжения могут и оспариваться. Николай I отступил, и, как

^{2 2} Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие... С. 162—164.

²³ Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Т. 2. С. 36.

262

сообщает его биограф, решение относительно Сената «видоизме­нено было в смысле заявления Муравьева».²⁴

Несколько близких к Александру I государственных деятелей сохранили свои высокие должности и при Николае I. И. И. Дибич, сопровождавший Александра I в его предсмертном путешествии и проявивший большое рвение при получении первых известий о тайных обществах, не только остался начальником Главного шта­ба, но и стал одним из самых доверенных лиц нового императора. Именно Дибича Николай I послал на Кавказ, узнав о трениях между А. П. Ермоловым и И. Ф. Паскевичем. После некоторых колебаний Николай I решил оставить на прежнем месте министра иностранных дел канцлера К. В. Нессельроде.

Е. В. Тарле на примере Нессельроде и его ведомства показал, что в условиях диктатуры вмешательство главы государства в пре­рогативы подчиненных ведет к тому, что эффективность работы государственных служащих, даже обладающих способностями и имеющих должную профессиональную подготовку, неизбежно снижается, если не сводится к нулю.²⁵ Дипломатические ошибки Николая I, подавлявшего инициативу своего министра иностран­ных дел и практически парализовавшего деятельность его мини­стерства, привели к поражению в Крымской войне. Из старых ми­нистров Николай I оставил и йинистра финансов Е. Ф. Канкрина. Николаю I могли импонировать его осторожность и консерватизм. Вместе с тем Канкрин был человеком способным и хорошо знав­шим свое дело. Министром императорского двора был назначен П. М. Волконский. Столкновение с Аракчеевым в 1823 г. было причиной того, что он был отправлен за границу по делам, а фак­тически был отстранен от обязанностей начальника Главного шта­ба. Тем не менее при Николае I он в силу своего положения главы дворцового ведомства был многие годы одним из наиболее близких к императору лиц. У Николая I в отличие от Александра I «не бы­ло любимца, который имел бы такое влияние, какое имел Арак­чеев», — писал Шильдер... Если кто-либо заслужил однажды его милостивое внимание, тот мог рассчитывать на его благоволение до тех пор, пока не лишался по собственной ошибке».²⁶

Создав жесткую государственную структуру, Николай I одно­временно отчетливо сознавал, что существующее в России госу­дарственное и политическое устройство несовершенно, что неиз­бежны преобразования. Поэтому он имел в виду подготовку и об­суждение проектов и планов необходимых реформ. Однако все, что могло быть связано с реформаторскими начинаниями, должно было, по его твердому убеждению, сохраняться в глубокой тайне. Если в свое время П. А. Строганов и его коллеги лишь рассуждали о необходимости окружить подготовку реформ строгой конспира­цией, но при этом их деятельность была известна достаточно ши-

^{2 4} Там же. С. 37.

²⁵ Тарле Е. В. Крымская война. 2-е изд. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 76—77.

²⁶ Цит. по: Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Т. 2. С. 80. Н. К. Шильдер ссылается на кн.: Goetze Peter von. Furst Alexander Nikotajewitsch und seine Zeit. Leipzig, 1882. P. 393.

263

рокому кругу лиц, то теперь обсуждение и решение вопросов, свя­занных с государственными преобразованиями, действительно оказывались достоянием лишь допущенных к этому государствен­ных деятелей. Правда, Манифест 13 июля 1826 г. разрешал под­данным Российской империи приносить к подножию трона их мне­ния о необходимых улучшениях в государстве, но обсуждение тех и иных мнений, а тем более принятие решений должно было со­храняться в тайне.

Для изучения и решения проблем, связанных с возможными преобразованиями, «повелением» Николая I был образован сек­ретный комитет, по дате своего учреждения получивший название Комитета 6 декабря 1826 г. Он в первую очередь должен был ра­зобрать и рассмотреть бумаги (преимущественно содержавшие предложения о преобразовании высших органов власти и местного управления), оставшиеся в кабинете Александра I после его смер­ти. Среди них были проекты М. М. Сперанского, записки В. П. Кочубея, Д. А. Гурьева, Н. С. Мордвинова, другие матери­алы, затрагивавшие широкий круг вопросов. Сюда же Николай I распорядился передать свод извлечений из показаний декабристов о внутреннем состоянии России. Поручив Комитету 6 декабря для начала разобраться в этих документах, Николай I как бы прини­мал на себя обязанность продолжить те реформаторские искания, которые так и не были осуществлены в царствование Александра I. Председателем Комитета был назначен В. П. Кочубей, а перво­степенную роль должен был играть М. М. Сперанский. Предостав­ляя Бенкендорфу, Чернышеву и им подобным держать в узде Рос­сию, Николай I поручал искать пути к реформам лицам, непо­средственно причастным к преобразовательной деятельности в александровское царствование, хотя и осторожным, но в сущно­сти, более дальновидным политикам.

В Комитете 6 декабря началась работа по изучению как про­ектов прошлых лет, так и записок, поступавших в ходе его работы. Сперанский обратился к составлению новых проектов, касавшихся и административного устройства, и крестьянского вопроса. По­следний занимал особое место. На решение его болезненно реаги­ровали помещичьи круги, но и в верхах сознавали его остроту. В. П. Кочубей напоминал в ходе первых заседаний Комитета, что в прошедшее царствование «направление умов и часто являвшиеся признаки нетерпеливого перенесения помещичьими крестьянами их рабства обращали внимание правительства к сему важному предмету». Одновременно он призывал к осторожности, «удаляя всякую мысль о даровании мгновенно свободы крестьянам».²⁷

Выдвижение на первый план вопроса о государственных кре­стьянах для Николая I и членов Комитета имело то несомненное преимущество, что не создавало угрозы недовольства со стороны помещиков. В перспективе же и Николай I, и члены Комитета имели в виду не просто упорядочить управление казенной дерев­ней, но добиться такого правового и экономического положения

^{2 7} Цит. по: Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Ки­селева. М.; Л., 1946. Т. 1. С. 172.

264

государственных крестьян, которое со временем сыграло бы роль стимула для далеко идущих реформ в крестьянском вопросе вооб­ще и способствовало бы освобождению от крепостной зависимости помещичьих крестьян. Характерное для работы Комитета 6 декаб­ря осторожное отношение к затрагиваемым вопросам, постоянное подчеркивание необходимости придерживаться принципа посте­пенного их решения вело к тому, что в рамках данного Комитета реформа государственной деревни подготовлена не была. Дело за­медлялось тем, что внимание как самого Николая I, так и других государственных деятелей отвлекалось внешнеполитическими и другими проблемами.

* ♦ ♦

Среди дел, откладывавшихся до лучших времен, но тем не ме­нее требовавших своего разрешения, была предстоящая коронация Николая I как польского короля. Во время допросов декабристов выяснилась их связь с членами польского Патриотического обще­ства. Последовали их аресты, и в Варшаве начался политический судебный процесс. Это создавало явно неблагоприятные условия для коронации и даже для прибытия Николая I в Варшаву. Отвле­кали от польских дел и войны, сначала между Россией и Ираном, затем между Россией и Турцией. Помимо таких чисто внешних причин, коронация Николая I как польского короля затягивалась также из-за формальных неурядиц и отсутствия у императора ка­кого-либо энтузиазма в отношении такого рода церемонии. Тем не менее откладывать этот юридически обязательный акт было не­возможно. Николай I прекрасно сознавал его необходимость и уже в первые месяцы своего царствования обсуждал вопрос о предсто­ящей коронации в качестве польского короля и связанные с ее про­ведением сложности.

Одна из них заключалась в том, что при составлении Консти­туции Царства Польского не был продуман и законодательно оформлен порядок проведения этой церемонии. В «дарованной» Александром I Польше конституции 45-й параграф гласил: «Все наши преемники в Королевстве Польском обязаны короновать се­бя королями польскими в столице по обряду, который мы устано­вим, и они будут приносить следующую присягу: „Я клянусь и обещаю перед Богом и на Евангелии поддерживать и всею моею властью побуждать к выполнению конституционной хартии"».²⁸ Однако Александр I так и не выполнил своего обещания устано­вить обряд коронации, что неизбежно порождало и недоуменные вопросы, и сомнения. По словам Н. К. Шильдера, рассказывали, что в разговоре с кн. К. Ф. Друцким-Любецким Николай I заме­тил: «Не вижу, почему такая коронация должна быть непременно в Варшаве, а не в С.-Петербурге или в Москве: в конституции сказано глухо, что этот обряд совершается в столице». — «Так точ­но, — отвечал Любецкий в шутку, — и нет ничего легче, как ис-

²⁸ Цит. по: Шилъдер Н. К. Император Николай Первый. Т. 2. С. 212—213.

265

пользовать вашу волю; стоит только объявить, что конституция, в которой это постановлено, распространяется и на русские ваши столицы».²⁹ Разговор этот имел достаточно серьезный подтекст. Во-первых, присяга в верности Конституции Царства Польского напоминала о том, что в свое время были надежды на введение конституции и в России, которые усилились, когда конституцию получило Царство Польское. Смущала Николая I и необходимость присутствия на католическом богослужении. Вел. кн. Константи­ну Павловичу он писал: «Я очень желаю, чтобы это могло про­изойти с возможно меньшими церемониями... что касается духов­ной церемонии, то само собою разумеется, что это совершенно не­возможно».³⁰

5(17) мая 1829 г. Николай I прибыл в Варшаву. 12(24) мая со­стоялась коронация в королевском замке в зале Сената. Николай I после молитвы, произнесенной архиепископом, возложил корону на себя, затем на императрицу, после чего произнес слова присяги. Архиепископ провозгласил троекратно: «Vivat rex in aeternum!» («Да здравствует король во веки веков!)». Однако присутствовав­шие на коронации сенаторы, нунции и депутаты от воеводств это приветствие не повторили. По мнению польского историка Лисец-кого, «это не оставляло никакого сомнения как насчет настоящего, так и насчет будущего: разрыв между поляками и династией в ду­ховном отношении совершился».³¹ Этот эпизод и состоявшееся за­тем торжественное богослужение в соборе св. Иоанна в присут­ствии Николая I также оставили у его приближенных неприятные воспоминания.

21 мая (3 июня) 1829 г. Николай I отправился в Берлин, где состоялась его встреча с прусским королем Фридрихом-Вильгель­мом III. По приказу прусского короля в Бреславль прибыл ки­расирский полк, носивший имя Николая I. Как вспоминал А. X. Бенкендорф, Николай I на обратном пути из Берлина ко­мандовал этим полком в течение часа на немецком языке, по прус­скому уставу, «ни разу не ошибаясь, как будто бы всю жизнь толь­ко этим и занимался». Затем провел полк церемониальным мар­шем.³² Судя по всему, роль командира прусского кирасирского полка Николаю I подходила куда больше, чем короля польского. По возвращении из Пруссии он был в Варшаве с 4(16) по 13(25) июня, а в следующем, 1830 г., пробыл здесь с 9(21) мая по 21 мая (2 июня). На этот раз был созван польский Сейм. В своей речи , Николай I сначала говорил о внешней политике России, а затем, ', перейдя к делам внутренним, призвал поляков «упрочить творе­ние» Александра I, «пользуясь с умеренностью и благоразумием правами», которые он им «даровал». В отличие от Александра I Николай I, как поняли поляки из его речи, не даст ни малейшего повода надеяться на «возвращение Литвы» и на еще какие-либо уступки. Наделенная конституцией и автономией Польша уже не

^{2 9} Там же. С. 213—214.

³⁰ Там же. С. 214.

³¹ Там же. С. 220.

³² Там же. С. 229.

266

рождала надежд на конституцию в России, да и на другие рефор­мы. Однако и Николай I, который, совершив обряд коронации в Варшаве, казалось бы, продемонстрировал твердую решимость со­хранять самодержавие в России, не испытывал чувства удовле­творения. Наоборот, во время пребывания в Варшаве он в полной мере «ощутил и осознал» «неловкость положения русского монар­ха в королевстве Польском».³³

Тем временем Николай I, выполнивший все формальности, связанные с его статусом короля польского, решил посетить Фин­ляндию, где еще не бывал. Накануне отъезда он получил еще одно тревожное известие: было прервано сообщение с Францией; судя по всему, там начиналась революция. После беседы с взволнован­ным послом Франции Николай I отправился на несколько дней в Финляндию. Сопровождавший его А. X. Бенкендорф впоследст­вии вспоминал: «Сидя вдвоем в этой ломкой повозке, мы, разуме­ется, говорили только -о парижских происшествиях и о последст­виях, которые они могут иметь для остальной Европы. Помню, как, рассуждая о причинах этой революции, я сказал, что с самой смерти Людовика XIV французская нация, более испорченная, чем образованная, опередила своих королей в намерениях и по­требности улучшений и перемен; что не слабые Бурбоны шли во главе народа, а что сам он влачил их за собою, и что Россию на­иболее ограждает от бедствий революции то обстоятельство, что у нас со времен Петра Великого всегда впереди нации стояли ея мо­нархи; но что по этому самому не должно слишком торопиться ея просвещением, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уро­вень с монархами и не посягнул тогда на ослабление их власти». Н. К. Шильдер, который привел в своей монографии о Николае I этот рассказ, сожалел о том, что Бенкендорф не записал ответ им­ператора «на историческую импровизацию своего спутника».³⁴

Непродолжительная поездка по Финляндии, включавшая в се­бя и посещение Гельсингфорса, внешне прошла спокойно. Поло­жение великого князя Финляндского не требовало от Николая I никаких формальных церемоний. Вдумчивый наблюдатель, срав­нивая пребывание здесь Николая I с тем, как бывали обставлены приезды Александра I, мог сделать некоторые выводы. Николай I не выразил намерения возобновить работу Сейма, занятия кото­рого прекратились еще при Александре I, и вместе с тем ничто в его поведении не говорило о том, что он будет ограничивать авто­номию Финляндии. Молчаливый характер поездки Николая I в Финляндию давал понять самим финнам, что им не следует ожи­дать расширения прав Великого княжества Финляндского, а сто­ронникам реформ в России — что более либеральные порядки, со­храненные в Финляндии, на российские губернии распространены не будут.

Вскоре по возвращении из Финляндии Николай I отправился в Москву, где провел конец сентября и начало октября. Повод был

^{3 3} Там же. С. 283.

³⁴ Там же. С. 287.

267

неприятный: в Москве началась холера. На обратном пути он и его спутники задержались на несколько дней в Твери, соблюдая карантинные правила. Распространение холерной эпидемии влек­ло за собой обострение социальной напряженности. В Петербург холера еще не пришла, но настроение жителей становилось все более тревожным. По городу ползли зловещие слухи. Повсеместно высказывалось недовольство властями.

Из внешнеполитических дел императора беспокоили события во Франции. По получении первых известий об изгнании Бурбо­нов с французского престола Николай I решил было порвать дип­ломатические отношения с Францией, но затем отказался от этого намерения, хотя «все-таки продолжал увлекаться мыслию стать во главе легитимистского крестового похода в духе Александ­ра I».³⁵ Желание Николая I предпринять такой поход, однако, не находило поддержки ни у бывших его союзников, ни у многих го­сударственных деятелей в России. Министр финансов Е. Ф. Кан-крин напоминал императору «о бедности наших финансов». Ми­нистр иностранных дел К. В. Нессельроде, не во всем разделяя мнение Канкрина, все же вынужден был согласиться, что «источ­ники займов и некоторых других чрезвычайных средств совершен­но иссякли». «Без субсидий от Англии я не знаю, где мы почерпнем ресурсы для ведения войны, продолжительность которой никто не может предвидеть»,³⁶ — такими словами Нессельроде кончал свое письмо, адресованное находившемуся в Берлине генерал-фельд­маршалу И. И. Дибичу, в котором пересказывал и точку зрения Канкрина, и свои соображения. Осторожную позицию занимал и вел. кн. Константин Павлович.³⁷ Зато воинственно был настроен военный министр А. И. Чернышев. От него Дибич получал пись­ма, что войска для войны против Франции готовятся и местом их сосредоточения избрано Царство Польское. К тому же на польское правительство предполагалось возложить расходы по содержанию этих войск. Был намечен и начальник штаба Действующей армии. Выбор Николая I пал на К. Ф. Толя.

Известие о подготовке похода против Франции, да еще и сила­ми армии, которую .собирались ввести в Польшу и содержать за ее счет, взбудоражило оппозиционные силы в Польше. Там и так давно назревал взрыв. Центром враждебных России сил была шко­ла подхорунжих (младших офицеров). Недовольство достигло вы­сшей точки, когда поляки узнали, что польскую армию также предполагается использовать в предстоящем походе против Фран­ции.

17(29) ноября 1830 г. началось восстание в Варшаве. Из захва­ченного повстанцами Бельведерского дворца бежал вел. кн. Кон­стантин Павлович. Восставшие образовали Временное правитель­ство, в него вошел и Адам Чарторыйский, в прошлом один из «мо­лодых друзей» Александра I. Сейм и Временное правительство направили в Петербург делегацию, которая передала Николаю I

^{3 5} Там же. С. 299.

³⁶ Цит. по: Там же. С. 319.

³⁷ Там же. С. 319—320.

268

требования, выражавшие настроения склонной к соглашению с русским императором поместной шляхты: гарантировать соблюде­ние конституции 1815 г., включить в состав Королевства Польско­го литовские, украинские и белорусские земли в границах 1772 г. Более радикально настроенная демократическая по своему составу часть восставших выдвигала требование провозгласить республику и провести социальные реформы.

Николай I ответил приказом двинуть против восставших вой­ска под командованием И. И. Дибича. 13 (25) января 1831 г. Сейм объявил династию Романовых лишенной польского престо­ла. Восставшие полки польской армии не только оказали ожесто­ченное сопротивление, но и сумели 2 (14) февраля одержать по­беду под Сточком. Однако превосходство было на стороне войск, посланных Николаем I. Они нанесли серьезный урон повстанцам. Наиболее значительные сражения произошли 13 (25) февраля под Гроховом и 14 (26) мая под Остроленной.

Польское восстание оказалось не единственной заботой прави­тельства. Эпидемия холеры, начавшаяся еще в 1830 г., охватыва­ла одну за другой русские губернии, достигнув, наконец, и Петер­бурга. Проникла она и в русские войска, воевавшие с поляками. Ее жертвами стали генерал-фельдмаршал И. И. Дибич, умерший 29 мая, и вел. кн. Константин Павлович, скончавшийся в ночь с 14 на 15 июня. В Петербурге в связи с эпидемией общее недоволь­ство, накопившееся в разных, особенно в низших и средних слоях общества, вырвалось наружу в форме протеста против карантин­ных мер, предпринятых властями. 22 июня произошли массовые беспорядки, центром которых стала Сенная площадь. Лишь при помощи военной силы они были прекращены. На Сенную площадь прибыл сам Николай I. Официальная историография подчеркива­ла факт личного участия Николая I в подавлении «холерного бун­та», видела причину прекращения волнений в решительных дей­ствиях императора. Вместе с тем все происходившее свидетельст­вовало не только о растерянности властей, их неспособности наладить борьбу с холерой и сохранить порядок в Петербурге. Хо­лерный бунт был лишним напоминанием о несовершенстве систе­мы государственного управления. Убедительным тому подтверж­дением было то, что волнения произошли не только в Петербурге. Еще более массовый и грозный характер имело восстание, вспых­нувшее в Новгородских военных поселениях и начавшееся 11 июля в Старой Руссе. Выступление военных поселенцев было жестоко подавлено, но самый факт такого рода волнений стал еще одним предостережением властям о серьезном неблагополучии не только в системе военных поселений.

Войска, по приказу Николая I действовавшие против польских повстанцев, к началу сентября 1831 г. подошли к Варшаве. И. ф. Паскевич, пришедший на смену И. И. Дибичу, 7 сентября отдал приказ начать штурм польской столицы, а 8 сентября Вар­шава была занята. В ноябре Николай I учредил Временное прави­тельство Царства Польского во главе с И. Ф. Паскевичем, кото­рому император пожаловал титул князя Варшавского. Это было мрачным предзнаменованием того, что автономия и конституция

269

Царства Польского под угрозой. Министр иностранных дел К. В. Нессельроде в специальной ноте уведомлял иностранные державы о намерении Николая I «совершенно изменить» консти­туцию Царства Польского. Смысл этой формулировки был доста­точно прозрачным: это была прямая угроза польской конституции. Правительства Англии и Франции, чье мнение больше других дол­жен был учитывать Николай I, не заявив протеста, приняли к све­дению эту ноту. Николай I после этого предпринял практические шаги с целью уничтожения автономии и конституции Польши. В феврале 1832 г. был опубликован новый «Органический статут», согласно которому Царство Польское объявлялось «неотъемлемой частью» Российской империи. Польская корона провозглашалась наследственной в российском императорском доме. В силу этого положения российский император автоматически становился ко­ролем (царем) Польским. Отпадала, таким образом, необходи­мость отдельной коронации, в свое время доставившей столько хлопот Николаю I. Сейм прекращал свое существование. Распу­скалась польская армия. Управление Царством Польским возла­галось на Административный совет, который возглавлял намест­ник российского императора. В ноябре 1832 г. Николай I «пове­лел» учредить уголовный суд, который начал жестокую и по существу беззаконную расправу над участниками восстания; их ; (большей частью заочно) приговаривали к ссылке в Сибирь и дру­гим тяжким наказаниям. Выносились и смертные приговоры. Не­которые повстанцы были высланы за границу.

Разгром восстания 1830—1831 гг., уничтожение конституции Царства Польского, роспуск польской армии, ликвидация Сейма были тяжелейшим ударом не только для польского народа. Гоне­ ния на конституционные права поляков одновременно означали, что Николай I не только лишил население Царства Польского тех ' прав, которые оно получило при Александре I, но и положил коп ; нец малейшим надеждам на то, что по примеру Царства Польского J и Россия получит конституцию. Оставалось, правда, сохранившее | известные автономные и конституционные права Великое княже-1 ство Финляндское. Николай I, обрушивший все силы на разгром | польского восстания, озабоченный сложным положением и в самой 1 России, Финляндию до поры до времени оставлял в покое. Более*;| того, при нем в финляндской политике правительства России глав- | ное внимание было обращено в первую очередь на ослабление вли- || яния Швеции. Что же касается финского языка и финской куль- < туры, то они не преследовались и даже имели некоторую поддер- { жку как средство, способное противостоять шведскому влиянию, j Сохранялись и финляндские войска. i

Подавив польское восстание, холерные бунты, другие беспо- ' рядки и волнения, Николай I, усиливая репрессивную политику, i одновременно стремился упорядочить существовавшую в России ( государственную систему. I

270 ;