Лекция 5. Духовные идеалы англосаксонской англии

Понятия и идеалы раннесредневековой Англии, отразившиеся в ее литературе, представляют своеобразное сочетание христианских и дохристианских представлений. Последние можно условно разделить на две группы: языческие верования и героико-эпические представления.

Языческие верования.

Методы введения христианства и первоначальные формы церковной идеологии в Англии отличались значительной терпимостью. Тонкий политик, папа Григорий I писал в 601 г. своим миссионерам “... храмы идолов в этой стране вовсе не следует разрушать, но ограничиться только истреблением одних идолов... ибо если эти храмы хорошо отстроены, то полезнее просто их обратить от служения демонам на служение истинному Богу”. Языческие верования были трудно искоренимы, поскольку человек в то время был тесно связан с природой и полностью зависел от нее. Поэтому церковь допускала постепенное вытеснение языческих обычаев, подмена их христианскими вплоть до временного сохранения языческих божеств, но уже в другой ипостаси - как злых духов, пособников дьявола. Заклинание от прострела, где эсы и эльвы приравниваются к ведьмам.

Языческие верования англосаксов сохранились в отдельных упоминаниях “Церковной истории” Беды, свидетельствах топонимики, данных римских и средневековых авторов, поэтическом творчестве англосаксов. До сих пор английские наименования дней недели включают имена языческих божеств (вторник – день бога войны Тюра, среда – верховного бога Водана и т.п.). Английское название Пасхи – Easter – восходит к имени языческой богини земли. Наряду с поклонением общегерманским богам, была распространена вера в злых духов и чудовищ, в магическую силу заклинаний и заговоров. Тацит о гадании по жребию у германцев.

Героико-эпические представления сохранились преимущественно в устно-поэтическом творчестве, которое было принесено англосаксами с континента. Уже римский историк I в.н.э. Тацит писал, что события прошлого запечатлеваются германцами в поэтической форме и эти песнопения любимы всеми. Англосаксы принесли на Британские острова предания о героях, живших во времена великого переселения народов. В период завоевания малоизвестных земель, населенных враждебными племенами, древние сказания о героях, стяжавших славу еще на континенте, были особенно популярны. Военно-героическая тематика преданий поддерживалась тем, что пиры и войны продолжали оставаться столь же актуальными для англосаксонских военачальников и дружинников в Британии, как и для их предков на континенте, а также интересом знати к своей родословной.

Относительная терпимость англосаксонской церкви к народной культуре привела к тому, что некоторые памятники народной словесности были записаны в монастырях и исполнялись не только на королевских пирах и на собраниях кэрлов, но и в монастырских трапезных. Несмотря на соответствующий отбор и обработку, они сохранили этику и представления дохристианской эпохи. Песни эти были любимы всеми, в том числе и монахами, что иногда вызывало тревогу церковных деятелей, как о том свидетельствует письмо Алкуина, монахам Линдисфарна: “Что общего между Ингельдом и Христом?.. Пусть громко звучат за столами в вашей трапезной слова Господа. Надлежит слушать чтеца, а не флейтиста, отцов церкви, а не языческие песни...”.

Героика и христианство. Героическая этика пронизывает древнеанглийскую литературу, определяя собой ее приемы, образность и ценности. Краеугольный камень этой этики - пожизненная связь вождя и его вассала (дружинника), основанная на личной преданности.

Преданность вождя проявляется в дарении сокровищ. Через пожалования лорд увеличивает собственную славу и славу вассала, возлагая на него обязанность дальнейшего служения. Даримый объект - конь, кольцо или оружие - становится материальным напоминанием о взаимных обязанностях, когда приходит время войны или мщения. Именно это имеется в виду в поэтическом напутствии юному конунгу (“Беовульф” 20-25): щедрость обеспечивает преданность. Раздача колец на пиру, как утверждают древнеанглийские “Максимы” 28-29, неотъемлема от самой природы королевской власти. Последнее слово Хродгара Беовульфу перед сражением с чудовищами - это заверение в щедрой награде: 660-1 и 1380-2. По возвращении домой Беовульф дарит своему вождю Хигелаку коней, оружие и сокровища, а взамен получает золото, почести и землю (2190-6). Этим поддерживается и взаимная связь, и обоюдная слава.

Преданность дружинника своему вождю проявляется в славных подвигах. Первейшая цель воина - приобретение вечной славы. “Слава всего дороже”, говорят “Максимы” I, 80, ибо только посмертная слава дает воину надежду на жизнь в вечности. Поэтому умирающий Беовульф выражает желание быть погребенным в высоком кургане на морском мысе, дабы все мореплаватели могли воздать ему посмертную честь (2807). Стремление воина к славе считалось одной из добродетелей: последней похвалой главному герою “Беовульфа” (его своеобразной эпитафией), на которой заканчивается поэма, служит эпитет “жадный до славы”. Слава выступает альтернативой забвения, которое может нести с собой смерть. Это видно в словах Хильдегит, подстрекающей своего возлюбленного Вальдере к мщению (“Вальдере”, 8-11): “День придет, когда должно тебе жизнь потерять или славу завоевать, Эльфхере сын”.

Однако смерть выступает и частой спутницей славы: вечная слава соседствует с риском для жизни. “Добрые дела”, которыми Вальдере увеличивает свою славу - это смелые подвиги, добываемые мечом Миммингом. Именно такая слава считалась заслуживающей похвалы не только для легендарных героев эпохи великого переселения народов, но и для современных королей X в., как говорят об этом первые строки поэмы “Битва при Брунанбурге”, записанной в “Англосаксонской хронике” под 937 г. и описывающей реальной историческое событие. Этельстан и его родич Эдмунд добыли себе “славу всевековечную”(ealdorlangne tir), то есть продолжающую жить в поколениях. Средством передачи такой славы в веках выступает героический стих. Даже загробная жизнь, как это видно в “Морестраннике” 72-80, описывается в терминах земного прославления.

Преданность вассала своему лорду может обнаруживаться и в изгнании. Персонажи поэтических житий руководствовались той же героической этикой, что и герои германских преданий. Одно место в житии св. Андрея позволяет предполагать, что если лорд отправлялся в изгнание, то и его дружинники обязаны были отправиться вместе с ним. Когда Андрей решает один отправиться в Мермедонию, чтобы пострадать за веру, его товарищи заявляют, что “лишенные господина” (hlafordlease), они никем не будут приняты и не смогут нигде найти себе пристанища.

Какова же природа уз, связывавших героя с его господином? Пир и дары- лишь подтверждение обязанности и готовности защищать вождя. Главной задачей дружинника была защита лорда и месть за него.

Пятидневное сражение людей датского вождя Хнэфа с фризами в “Битве при Финнсбурге” обозначено как “плата за белый мед” (39), которой они возместили господину полученные на пиру почести. Дружинники юного Беовульфа перед атакой на мать Гренделя восхваляются автором за их желание помочь вождю (1246-50). Перед битвой с драконом племянник Беовульфа Виглаф, напротив, упрекает дружинников за то, что те не захотели воздать своему вождю за прежние пиры и не приняли участие в сражении. Цена их трусости - потеря прав на землю, а ожидающая их позорная жизнь равносильна изгнанию. Речь Виглафа заканчивается энергичным афоризмом: “Смерть для воина лучше, чем жизнь в бесчестье!” (2890-91).

Проявлением преданности вождю - проявлением, столь восхваляемым в “Беовульфе” - служит месть. Хигелак мстит шведскому конунгу Онгентеову за смерть своего брата, короля Хадкюна; Беовульф убивает Дагхревна, убийцу короля Хигелака; Хенгест мстит Финну за гибель своего вождя Хнэфа - все это акты мести вассала за смерть своего господина. Не всегда месть была мгновенной: Хенгест целую зиму просидел у Финна после вынужденного перемирия, прежде чем у него созрел план мщения; Беовульф отплатил Онеле много лет спустя тем, что оказал поддержку его врагу Хенгесту. Мщение не по аффекту, а по долгу. Человек, не выполнявший своего долга перед господином или родом, оказывался в изоляции, которой боялись, как огня. Изгнанник в древнегерманском обществе - это изгой, который едва ли заслуживает сострадания, ибо он нарушил общественный закон. Грендель – чудовище, одиноко бродящее по пустошам, ужасно прежде всего тем, что не признает человеческих законов и не платит выкупа за пролитую кровь.

Христианская церковь в Англии осуждала обычай кровной мести и пыталась полностью заменить его вергельдом. Несмотря на то, что долг мести оправдывается и даже воспевается в “Беовульфе”, поэта явно тревожит мысль о том, что этот обычай, удовлетворяющий претензии пострадавшего, не может навести порядок в обществе. В поэме упомянуто немало казалось бы улаженных межплеменных конфликтов, и всякий раз вражда возобновляется из-за того, что кто-либо из сородичей или дружинников вспоминает о долге мести (Финнсбургский эпизод и рассказ об Ингельде).

Вместе с тем долг перед господином вступал иногда в конфликт с более древним долгом перед родом. Этот конфликт ярко обнаруживается в отрывке из “Англосаксонской хроники” (755 г.), посвященной распре между Кюневульфом и Кюнехеардом. Завершение этой распри показывает, что долг перед королем оказался выше долга перед родом. В этом обнаруживается увеличение роли королевской власти в Англии VIII в. Однако в конечном итоге в центре повествования оказывается конфликт между преданностью общественному служению и узким личным интересам, от которого страдает главное - общественный порядок. Не всякий акт насилия несправедлив и не всякая месть оправдана. Сигебрюхт был изгнан “за неправые дела” и получил справедливое возмездие в лице слуги-пастуха, отомстившего за своего господина. Месть Кюнехеарда за брата оправдана обычаем, но вместе с тем в известной мере беззаконна, поскольку не содействует поддержанию общественного порядка - власти справедливого короля Кюневульфа, на стороне которого остается сочувствие читателя. Вместе с тем и Кюневульф не свободен от недостатков: предавшись любовному свиданию, он теряет бдительность и расплачивается за свое безрассудство. Страдают от безответственности и его дружинники, которые не сумели сразу поспешить на помощь вождю. Разумеется, и безрассудство короля, и безответственность дружинников компенсируются этически их храбрым поведением, но не могут быть вполне оправданы. В этом просматривается признание некоего высшего закона, который стоит как над интересами индивида или отдельного рода, так и над установлениями данного общества.

В эпоху христианизации этот высший закон связывался с христианским пониманием добра и зла. Героический ответ Беовульфа Хродгару после гибели его любимого дружинника Эскхере - “лучше мстить за друзей, а не плакать бесплодно” - получает оправдание в свете того, что месть направлена против сородича Каина, каковым названо чудовище Грендель в поэме. Вообще героическая этика в “Беовульфе” получает признание не только сама по себе, но и в связи с тем, что противник героя Грендель трактуется как “порождение ада” и “враг рода человеческого”. Беовульф выступает как бескорыстный спаситель - сначала народа данов (от чудовищей), потом своего собственного народа геатов (от огнедышащего дракона), в чем некоторые исследователи даже видят его сходство со Христом.

Разумеется, поэма “Беовульф” - не аллегория, а исторически и художественно объективное воспроизведение образа жизни, обычаев, верований германцев VI в. (датировка связана с упоминанием в поэме скандинавского вождя Хигелака, упоминаемого в “Истории франков” Григория Турского в связи с походом на Рейн). Однако английский филолог и писатель Толкиен справедливо отмечает, что выбор в качестве центральных эпизодов поэмы трех битв героя с чудовищами не случаен: именно сверхчеловеческая природа противников Беовульфа позволила вынести сам конфликт за пределы отдельных межплеменных распрей и сделать героя поборником добра против зла. Христианские аллюзии поэмы находятся на уровне едва уловимого подтекста, но несомненно одно: воспевая героическое прошлое, автор пытался найти в нем моменты, которые позволили бы согласовать мировоззрение героев с новым христианским взглядом на мир. Ему хотелось верить, что лучшие из предков англосаксов будут оправданы на Страшном Суде.

К концу “Беовульфа” нарастают элегические мотивы - оплакивание гибели всего героического мира, которые показывают, что автор поэмы не только был отделен от героического прошлого эпической дистанцией, но и мыслил себя человеком иного времени. В небольших поэмах “Морестранник” и “Скиталец”, именуемых обычно “элегиями”, оплакивание героического прошлого связывается с разработкой мотива “бренности всего земного” в духе христианских проповедей, с призывом видеть истинное отечество на небесах. Но и здесь в полную силу звучат эпические темы преданности вождю, славы, сокровищ и военных подвигов, позора изгнания. Несмотря на использование в дидактических целях, сами эпические ценности не ставятся под сомнение как таковые.

Попытка совместить христианское и дохристианское миропонимание характерна не только для героического эпоса, но и для поэтических произведений, разрабатывающих библейскую или житийную тематику. Там происходит обратное: не германские герои и конфликты получают христианский подтекст, а персонажи и события Священной истории осмысляются в германском духе. В разных поэмах Христос называется “отважным воином”, “стражем народа”, “могучим вождем”, то есть метафорами, типичными для обозначения германского короля, а Сатана представлен как изгой, которому нет места в социальной иерархии. Как и идеальный король германского эпоса, Бог не просто милостив и щедр, но раздает дары своим верным воинам и требует взамен преданности. Таким же вождем предстает и Сатана до своего падения (строки 175-180). Бог создает ангелов, чтобы они составили его дружину, и Сатана занимает в ней место наиболее опытного и достойного воина, он “гордый ратеначальник”, воевода (104). Он него ожидается верность и преданность. Рассказ о падении ангелов представляется нарушением законов верности, разрывом освященной обычаем связи “король-дружинник” (33-37). Для обозначения христианских понятий поэт приспосабливает исконные германские слова: грех именуется как sin «распря (с Богом)», ад как hell (первоначально – языческая преисподняя)

Значимость героического идеала просматривается в предисловии короля Альфреда к его переводу “Забот пастыря”Григория I, в ностальгических размышлениях о прошлом Англии: “о том, как короли имели власть над людьми в те времена, повиновались Богу и Его посланникам; укрепляли мир, нравы и власть внутри страны и вместе с тем расширяли свои владения, и как они преуспевали и в войне, и в мудрости”. Мудрость не противопоставляется Альфредом войне, но и война заслуживает похвалы лишь в соединении с мудростью, а мудрость достойного короля исходит от Бога. Согласно взглядам Альфреда, высказываемым в том же предисловии, король занимает позицию посредника между Богом и народом: он осуществляет власть над людьми, но и сам повинуется Богу и церкви. Именно таким путем король поддерживает мир, нравы и власть (sibbe, siodo, onweald). Альфред считал короля лично ответственным за нравственное состояние своего народа, и в этом его идеал короля возвышается над героическим. В “Видсиде” король живет “достойно, то есть по обычаю” (þeawum 11, тем же словом восхваляется в старости Беовульф, 2144), но обычай этот не выходит за рамки материальных и мирских интересов. Альфред же по-новому осмысливает героические идеалы, примиряя их с христианским учением.

Законы Альфреда, как и его преемников, также не лишены воспитательной направленности. Например, “Кодекс Этельреда” (1008 г.), составленный под руководством архиепископа Вульфстана, начинается словами: “Все мы должны любить и почитать единого Бога... и держаться единой христианской веры под властью одного короля”. Речь здесь идет уже не о том, чтобы придерживаться обычаев предков, но чтобы исповедовать единую веру. В этих словах можно усмотреть также складывающееся единое государственное самосознание. Альфред заботился о моральном благополучии своих подданных, но учитывал и их хозяйственные заботы: так, он установил для своих вассалов военную службу в три смены, по месяцу каждая, чтобы они успевали позаботиться о своих имениях. Таким образом, их практика службы королю в IX в. отличалась от таковой их предшественников на континенте.

В эпоху борьбы с викингами в Англии появляется теория “справедливой войны”, корни которой следует искать в поздней античности. Так, еще Исидор Севильский (570-636) различал справедливые и несправедливые войны. Эльфрик, приспосабливая это различие к реальностям английской жизни конца X в., пишет: “Справедливая война - это война против свирепых мореплавателей или других народов, которые желают опустошить нашу землю”.

Однако в идеал могло возводиться и другое отношение к войне. В Евангелии есть достаточно мест, которые вообще отвергают физическое сопротивление, и потому неудача в борьбе могла быть истолкована и в положительном смысле, как нежелание причинять зло врагам. Так, “Англосаксонская хроника” под 870 г. просто констатирует, что король Эдмунд безуспешно сражался с данами и был убит. “Житие св. Эдмунда”, написанное Эльфриком, представляет ситуацию как добровольное мученичество. Согласно Эльфрику, Эдмунд, посоветовавшись с епископом, который предлагает ему заплатить выкуп или бежать, находит такое решение постыдным. Он отказывается взяться за оружие и идет на вольное страдание, следуя примеру Христа. Любопытно, однако, что и житийном варианте этой истории доводы Эльфрика против бегства содержат намек на преданность вождя своим людям: “Я желаю всеми силами моей души, чтобы я не оставался живым после моих любимых тэнов, которые были убиты этими пиратами у своих очагов вместе со своими женами и детьми”. Подобное отношение короля к своим обязанностям было, конечно, исключением. Существовал, однако, другой вариант мученической кончины вождя, также основанный на героическом нравственном кодексе.

Иной вариант совмещения героических и христианских нравственных ценностей обнаруживается в знаменитой поэме «Битва при Мэлдоне», где воспевается Бюрхтнот, элдормана из Эссекса, который также неудачно сразился с викингами в 991 г., но погиб как герой на поле боя и был захоронен в монастыре в Эли (Ely).

Под 991 г. в “Англосаксонской хронике” сообщается о смерти Бюрхтнота и о выплате данам большой контрибуции: “В этом году был опустошен Ипсвич, а вскоре был убит в Мэлдоне элдорман Брихтнот. И в том же году было впервые решено заплатить данам большой выкуп по причине того великого ужаса, который они наводили на все побережье. Первая выплата была в 10 тысяч фунтов. Посоветовал это сделать архиепископ Сигерик”. Контраст между лаконичной хроникой и украшенной героическими деталями поэмой наводит на мысль, что последняя была сочинена как панегирик Бюрхтноту, крупному магнату, оказывавшему покровительство монастырям.

Особенностью поведения Бюрхтнота в этом сражении является то, что он допускает тактическую ошибку, разрешая викингам перейти речной брод и тем предоставляя им равные с англосаксами шансы на победу. Однако ошибка эта была истолкована неизвестным автором поэмы как шаг героический, показывающий безмерную отвагу вождя. В тексте подчеркивается, что Бюрхтнот идет на этот шаг for ofermode “от чрезмерного духа”, то есть безмерной отваги. Несмотря на то, что этот термин в христианских памятниках мог служить обозначением гордости (именно этот термин включается в наименование Сатаны как “ангела гордости”), здесь он не умаляет достоинств Бюрхнота, чье поведение во время битвы представляет образец храбрости и служит прославлению германского героического кодекса, который приобретает еще более яркие краски на фоне трусливого бегства одних дружинников вождя и стойкого сопротивления других. Бюрхтнот до конца выполняет свой долг перед своим народом и войском и погибает как истинный германский герой и в то же время - христианский мученик, перед кончиной обращающийся на коленях с молитвой к Богу (краткий монолог Бюрхтнота перед смертью отчасти напоминает знаменитый текст молитвы “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка, по глаголу Твоему с миром”). Викинги названы в том же контексте “язычниками”, чем усиливается мученический ореол Бюрхтнота как погибшего за веру.

«Битва при Мэлдоне», одно из поздних произведений англосаксонского поэтического творчества, иллюстрирует силу героического идеала в эпоху, когда исторические обстоятельства не способствовали его сохранению (известно, что некоторые представители англосаксонской знати на севере переходили на службу к викингам за плату), и вместе с тем переосмысление его в духе новой христианской ментальности.

Лекция 6. ДРЕВНЕСКАНДИНАВСКИЕ ПЛЕМЕНА И ИХ КУЛЬТУРА. ЭПОХА ВИКИНГОВ.

Появление человека в Скандинавии относят к 6 тыс. до н.э. (после отступления ледников). 2 тыс. до н.э. эпоха меди и бронзы. В первые века до н.э. появляются письменные свидетельства античных авторов. Рассказ грека Пифея 330 до н.э., приводимый позднейшими римскими географами. Описания Плиния Старшего I в. до н.э., Страбона I в.н.э., Птолемея II в.н.э., Тацита 100 н.э., Иордана VI н.э. О народах Скандинавии рассказывают древнеанглийские поэмы “Видсид” и “Беовульф”. Прирадлежность скандинавов (шведов, норвежцев, датчан) к германской языковой группе засвидетельствована старшими руническими надписями II-VII вв., найденными на территории Скандинавии.

Древнескандинавские племена. Скандинавию называют иногда «кузницей народов». Действительно, большинство германских племен в эпоху переселения вышло оттуда и оставило следы либо в трудах античных историков, либо в топонимике Северной и Западной Европы. На п-ове Ютландия обитали первоначально тевтоны и кимвры (ушли на юг во II в. до н.э. и уничтожены Марием в 102-101 гг.), затем юты (переселились вместе с англами и саксами в Британию в V в.), вслед за которыми из глубины Швеции пришли даны, давшие окончательное название стране. Из Швеции вышли готы и бургунды, оставив свое имя в названиях: о.Готланд, г. Гётеборг, области Восточный и Западный Гётланд, о. Борнхольм. Название Швеции дало племя свеев (или свионов). в Норвегии обитало множество мелких племен, отразившихся в местной топонимике (например, трёнды – в Трондхейме, и т.п.); название страны означает «северный путь» и восходит к более поздней эпохе мореходов-викингов, когда была заселена и Исландия («букв. «страна льда», по ледникам в центре страны).