3. Язык и информация как насилие

Насилие может быть не только прямым, физическим, как, к примеру, нанесение раны. Средством насилия может выступать также язык. В каких формах язык проявляется как косвенное насилие? «Внесение смуты, соблазнение и все способы извлекать преимущества из своего языкового превосходства над тем и теми, кто обладает меньшим словесным могуществом» [12]. Даже в демократическом типе правления язык применяется как средство манипуляции, то есть как непрямое насилие, и «немногим правительствам, как показывают наблюдения, было так уж трудно побудить своих подданных выразить именно такую волю, какая этим правительствам нужна» [13]. Язык как вторая сигнальная система и начинался как суггестивно-информационное (дезинформационное) насилие, извращающее истинное положение дел. Еще и потому,

[174]

что, как отмечал К.А. Гельвеций, «если для общества всегда выгодно знать истину, то для отдельного человека не всегда выгодно говорить ее» [14].

П. Рикёр замечает, что уже у Платона можно найти разработку темы «нет тирана без софиста», то есть мудреца. Политик-тиран действует не только и часто не столько посредством вооруженного, физического насилия и административного, дисциплинарного принуждения, но в большей степени извращением языка, маскирующим логику, истинные цели и смысл его управленческих действий.

«Идеальное государство» Платона как «воплощенная справедливость» («Государство», 433 а) нуждается для своего основания и производства во лжи как «лечебном средстве», предписываемом «несведущим людям» «врачами», то есть философскими экспертами в вечных истинах (там же, 389 b). Причем, практический вопрос состоит здесь в том, как «заставить» людей — не только «третье сословие», но также правителей и стражей, — «поверить… благородному вымыслу» (там же, 414 c-d) [15]. В этой связи Платон предлагает некий абрис теории идеологии и пропаганды, ограниченно сочетающий грубое насилие и манипуляцию сознанием.

Язык софистов-идеологов тирана прячет в изящную упаковку псевдоморали и ложного благородства коварство данного политического руководителя, безнравственность его решений и действий, за которыми в первую голову или сплошь — корысть, выгода, стремление к богатству и собственно к самой власти. Так, гремучая смесь физической и вооруженной силы с силой демагогического языка образует испытанно форму скрытого социально-политического насилия. Устойчивую до тех пределов, пока общественный взрыв не сметает властителей вместе со лже-мудрецами, заодно подрывая надолго доверие масс к самой человеческой мудрости и ее языку. Тогда формы интеллектуального примитивизма на время (порой не малое) обретают господствующее положение в обществе, пока мучительно не исчерпывают себя, в конце концов, уступая дорогу вдумчивой тихой мудрости, рациональным знаниям как интеллектуальной честности, идущей и ищущей дорогу к истине, нравственности, справедливости. В итоге рост знаний выдвигает вперед и поднимает социальный вес «умственно трудящегося класса» (Г. Бокль).

Однако этот «умственно трудящийся класс» в ряде иных условий может и способен действовать также и во вред данному обществу,

[175]

обслуживая власть и применяя свое интеллектуальное могущество в виде языкового насилия тогда, когда нет массы достаточного интеллекта в других классах, сословиях, стратах, способного адекватно и рационально-критически контролировать действенность и пользу деятельности власти и обслуживающей ее «интеллигенции».

Языковое коварство, таким образом, — наиболее распространенный вид социального насилия. «Непрямое насилие также успешно подавляет свободу», — замечает, к примеру, Э. Дюркгейм [16]. Отдельные авторы утверждают, что язык вообще выработан человеком для того, чтобы выдать свои намерения другим людям под видом самых лучших для данных людей, при этом скрыть собственные целевые намерения [17]. Но это на самом деле есть лишь первый шаг языкового развития и эволюции самого человека.

П. Рикёр смотрит на проблему иначе, шире, видя в языке одновременно и средство благородства, мощный потенциал, даже аппарат справедливости как противодействия насилию. Язык несет в себе информацию, адекватно или ложно отражающую действительность. В общественных отношениях, как отмечает Н. Винер, «важен тот факт, что мы получаем через наши органы чувств информацию и действуем в соответствии с полученной информацией» [18].

Ошибочность многих определений информации [19] состоит в том, что знания и понимаются в них как информация, а информация — как знания. Однако на деле знания представляют собой не информацию вообще, а некоторую редукцию информации, отсеивание из нее сведений, не несущих смысла для получающего ее лица. И ближайшим родовым понятием для информации следует считать сведения как таковые, которые совсем необязательно будут превращены в знания. Именно так определяется информация в Законе РФ «Об информации, информатизации и защите информации», где говорится (ст. 2), что «информация — [это] сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах независимо от формы их представления» [20]. Нельзя не увидеть,

[176]

что знания как термин в этом определении не фигурируют; и данный закон фактически вообще не использует понятия знаний в своем тексте [21].

Наиболее ёмким представляется определение информации, даваемое В.П. Бранским, через понятие отрицательной энтропии, или «негэнтропии» (специально введенный им термин) как меры организованного порядка. При этом Бранский, говоря о том, что информация представляет собой негэнтропию, не отождествляет ее с негэнтропией как таковой. «Информация, — уточняет он, — появляется только там и тогда, где и когда одна упорядоченная система «отражается» в другой, т. е. где имеется отношение одного порядка к другому порядку» [22]. И это понимание информации, связанное с сознанием, языком и психикой человека, имеет в нашем случае ключевое значение.

«Информация» как термин имеет латинское происхождение: informatio, который первоначально означал ознакомление, разъяснение [23]. Начальное понимание информации как сведений, отмечается в данном энциклопедическом словаре, сохранялось вплоть до середины ХХ века, и в связи с развитием коммуникационных средств в дальнейшем были предприняты первые попытки измерения количества информации с использованием вероятностных методов. При этом в информации следует выделять содержательный и аксиологический аспекты, связанные со смыслом и ценностью информации как важнейшими ее критериями.

Способность со стороны кого-то поставить в «информационную зависимость» того или тех, кто нуждается в истинной информации, превращается, таким образом, в потенциальную форму насилия, как в межличностных, так и в общественных отношениях. А реализация этого потенциала могущества, связанного с удержанием или строгим нормированием информации, выгодным ее держателю, превращается в насилие

[177]

над менее информационно могущественной стороной. Под «информационным могуществом» в концептуальном смысле мы понимаем и совокупность актуальных знаний вообще, и также уровень образованности индивида или общества в целом, а в смысле, так сказать, тактическом — наличие у данного лица или организации информации, важной для принятия решения в данный конкретный отрезок времени.

При этом перед руководством встают также проблемы лжи и дезинформации как разновидностей интеллектуально-информационного насилия. Ложь представляет собой преднамеренное введение заведомо неверных представлений в сознание другого человека. Ложь буквально укоренена в повседневной жизни людей, отмечал еще К. Мелитан [24]. Ложь, говорит он, есть всюду, где взаимодействуют люди, ложь — одна из функций человеческих коммуникаций, при которых осуществляется соприкосновение интересов различных людей и социальных групп. Интерес психологии и философии состоит здесь главным образом в определении «удельного веса» ее в общественной жизни. Из этого же вытекает и стратегия информационной разведки, стратегия получения информации на различных уровнях управления, а также и противоположные им задачи — сохранения тайны и защита необходимой собственной информации.

Понятие дезинформации близко понятию лжи. Дезинформация — это скрытая ложь, выдаваемая за правду. Дезинформация представляет собой передачу ложных сведений как истинных или, наоборот, истинных сведений как ложных. Таким образом, сущность дезинформации заключается в том, чтобы ввести другого человека или группу людей, даже общество в заблуждение. Ложно информированный, обманутый человек дезориентирован в социальном, политическом, экономическом, правовом пространстве и времени и поэтому фактически подвергнут насилию. Дезинформация как языковой обман есть, таким образом, одна из самых коварных форм так называемого «косвенного насилия», ведущего к ограничению свободы индивида и общества. Непрямое насилие также успешно подавляет свободу, как и открытое, сказали мы выше.

Дезинформация с целью представления себя как истины выступает, как правило, в таких эффективных формах замаскированного насилия как полуправда и как «ложь умолчанием». «Ни один нормальный человек не скажет всего ни зрителю, ни жене, ни другу», — сформулировал однажды, быть может, сам того не желая, свою концепцию «правды» Николай Сванидзе, автор и ведущий телепрограммы «Зеркало» [25]. После знаменитой выборной кампании 1996 года

[178]

«Голосуй и победишь!» по переизбранию Б.Н. Ельцина на пост президента России, в обществе были обильно посеяны семена сомнений не только в отношении целей масс-медиа, и в первую очередь телевидения, как средств, предназначенных приносить истинную информацию обществу, избирателям, но и в элементарной правдивости «средств массовой информации». Политический режим, построенный на интеллектуальной нечестности по отношению к своим согражданам и защищающий интересы в первую очередь определенных слоев общества, стоит на феноменах полуправды или «лжи умолчанием», как на столпах, пока вместе с ними не падает ниц. История изобилует примерами, наиболее ярким среди которых является вынужденный (как «добровольный») уход Ельцина с поста президента 31 декабря 1999 года, еще в мае атакованного процессом парламентского импичмента. И эта отставка, также лживо, как и все его пребывание у власти, вынужденно обличенная в триумфально-новогоднюю форму, явилась закономерным результатом лживости созданного самим Ельциным псевдолиберального и псевдодемократического политического режима.

Управление больше чем какая-либо иная область социальной деятельности является сферой информационной; управление строится в самую первую очередь именно на основе распространяемой управляющим центром информации, через информацию, информирование. Управление есть по существу регулирующее информирование больших масс людей, не связанных между собой непосредственным образом. Управление — это «намеренное воздействие» (А. Гжегорчик) на группы людей, связанное в первую очередь с их информированием. Является ли данное «намеренное воздействие», как и «вмешательство» насилием? Определение насилия через понятие свободы позволяет с большой степенью ясности подойти к ответу на этот вопрос. «Намеренное воздействие, — говорит А. Гжегорчик, — может уменьшить степень свободы действия лица, на которое мы воздействуем, а может и не уменьшить ее. Заключая кого-то в тюрьму, мы уменьшаем степень свободы его физического действия. В то же время, давая ему совет, мы не уменьшаем свободы его действия» [26].

Совет — это информация; польский ученый имеет ввиду добрый совет и добросовестную, истинную информацию.

«Совет» из разряда «голосуй и победишь» является полуправдой, недобросовестной информацией, и потому — насилием, ибо он дезориентирует человека, в немалой степени даже его зомбирует.

[179]

Однако даже «добросовестный совет» как форма «намеренного воздействия» нуждается в определенном анализе. «Можно считать, что каждая информация уменьшает субъективное чувство психической свободы, — продолжает А. Гжегорчик здесь же. — Те, кто ничего не знает, считают, что все возможно, тем самым они не имеют никаких тормозов. Однако, это чувство иллюзорно», — резюмирует он. «… Имеется большая разница между восприятием истинной информации и восприятием ложной информации, — подчеркивает ученый. — Принятие истинной информации не ограничивает действия, наоборот, оно делает его более эффективным. Лучше сознавая факты, мы не совершаем ошибок, не делаем лишних попыток. Познание фактического состояния своевременно указывает нам на препятствия, на которые мы бы и так натолкнулись в своем действии». «Итак, — резюмирует он, — истина не создает ограничений, она лишь обнаруживает те, которые объективно существуют в самой реальной ситуации». Принятие же ложной информации, дезинформации, говорит он, «является существенным ограничением действия, поскольку закрывает доступ к реальности». Это происходит от того, говорит Гжегорчик, что действие основывается на знании о действительности. «Тот, кто поверил ложной информации, — говорит он, — лишен доступа к определенному фрагменту знания о действительности». И это будет продолжаться так долго, пока индивид не убедится, что был в заблуждении. «Те, кто распространяет ложную информацию, — резюмирует Гжегорчик, — фактически пытаются ограничить людей, которым врут».

Такое ограничение как форма «намеренного воздействия» является несомненным насилием. «Разрушение психической жизни» польский ученый и определяет как вид насилия. «Обман — это разрушение познания, — говорит Гжегорчик, — и потому он принадлежит к насильственным действиям».

Ограничения как «намеренные воздействия» могут однако не только блокировать человеческую свободу, но способны также выступать и средством защиты от других ограничений жизни. Например, создавая специальный комитет по борьбе с наркотиками (Указ Президента РФ от марта 2003 г.), политическое управление как власть препятствует распространению наркотиков, защищая общество от наркомании как феномена, ограничивающего и разрушающего самою жизнь. То, что не уменьшает свободы действия, говорит Гжегорчик, не является фактором, разрушающим жизнь, не принадлежит к насильственным действиям и даже более того — может быть причислено к ненасильственным действиям. Таким образом, добросовестный совет, информационные предложения, даже если они выступают в формах «намеренного воздействия», а также даже в формах некоторого «нажима» не являются

[180]

по своей сути насилием. И именно эти виды становятся важнейшими средствами управленческого воздействия в педагогическом процессе, в образовании.