Вопрос 28.

Бытие и небытие

Метафизика неотрывна от категории бытия. Человеческая мысль развивалась в том направлении, что за всей изменчивостью и множественностью мира, необходимо должно стоять нечто единое и неразрушимое. В противном случае мы не сможем объяснить не только устойчивые компоненты существования, но и само развитие, которое должно осуществляться внутри некой стабильности. Впервые в рамках европейской традиции этот подход к пониманию мира был развит, как мы помним, Парменидом в его концепции неизменного бытия. Речь у него вовсе не шла о полном отрицании развития как такового, а, напротив, о конструировании некой стабильной основы развития. Сколь бы далеко философская онтологическая мысль ни продвинулась со времен Парменида, (что само по себе является, как мы помним, большим вопросом!), она в любом случае вынуждена начинать и класть  в свою основу именно категорию “бытие”, разворачивая из нее всю систему других онтологических  понятий и категорий - "материя", “дух”, "движение", "развитие" "пространство и время", “причина и следствие”,  "элемент", "вещь", "свойство", "отношение", “свобода” и т.д. Категории “бытие-небытие”принадлежат также к числу основополагающих.

Нет ничего удивительного в том, что и исторически, и логически человеческая мысль начинает именно с этих категорий. Если мы внимательно осмотримся вокруг, то увидим, что между легким белым облаком, плывущим в небе;  неподвижно лежащим черным камнем; прекрасной алой розой, каждое утро раскрывающей свой бутон навстречу солнечным лучам, и человеческой мыслью, не имеющей ни цвета, ни плотности, ни запаха - на первый взгляд не существует ровным счетом ничего общего. Это - совершенно разные вещи и процессы в мире, принадлежащие, казалось бы, к непересекающимся фрагментам окружающей нас реальности. Здесь мы сталкиваемся скорее с тотальностью различного и полным отсутствием чего-то тождественного в вещах. Но это - только на первый взгляд. Дальнейшее размышление убедит нас в том, что во всем этом разнообразии есть и нечто общее, объединяющее все выше названные вещи и процессы, а именно: и облако, и камень, и роза, и человеческая мысль обладают одним безусловно общим свойством - они есть, они существуют, обладают некоторым бытием. Именно этот бесспорный факт и дает нам основания заявить следующее: “Бытие - это наиболее общее свойство всех вещей. Свойство “быть” объединяет все, что только может находиться в поле нашего внимания и понимания. Бытие - это нечто  тождественное во всем различных вещах и явлениях”^[1]. Однако за этой, вроде бы тривиальной и скучной, констатацией как раз и открывается вся бездна фундаментальных  онтологических проблем, с которыми впервые и столкнулся Парменид. Во-первых, как может существовать  бытие вне категории небытия, ведь даже само  слово “бытие” отличается от всех других слов языка, т.е. не является, не бытийствует в качестве таковых? Но если небытие объективно  существует, то как же его мыслить, ведь стоит  только сделать его  объектом  мышления, как оно тут же обретает  некоторое существование, становится своеобразным бытием? Отсюда всплывает проблема различных смыслов категории небытия и механизмов его взаимодействия с бытием. Во-вторых, один  и тот же предмет может существовать в различных формах, как бы обладать  бытием и тем, что может быть названо инобытием. Так, например, мы можем выделить: а) реальный физический огонь; б) его субъективное психическое восприятие в виде соответствующего переживания; и в) абстрактную всеобщую идею огня, общую для многих индивидуальных сознаний, типа знаменитого гераклитовского огня. В каких взаимоотношениях находятся эти три рода бытия: они тождественны, совершенно различны или же среди них можно выделить какой-то  базовый, онтологически исходный вид бытия, а остальные являются его вторичными, производными, не подлинными - инобытийственными - формами? Отсюда вытекает и третий принципиальный онтологический вопрос: можно ли среди всех возможных  видов мирового бытия выделить такой, который лежит в основании всех других  видов бытия, как бы вызывая последние  к бытию из небытия, но сам при этом остается неизменным и объяснимым только из себя самого?  Этот  третий вопрос напрямую связан с проблемой субстанции - еще одной базовой категорией онтологии.

Итак, обратимся к категории небытия. При всей проблематичности его рационального осмысления, от небытия нам никуда не уйти. В самом деле, все вещи и явления в мире рождаются из небытия и уходят в небытие. В семени каким-то удивительным - “небытийственным образом” - присутствует будущее взрослое дерево. С другой стороны, какое-то событие уже прошло, стало небытием (типа второй мировой войны), но оно продолжает оказывать воздействие на настоящее, как бы незримо присутствовать в нем. Каков же онтологический статус такого своеобразного присутствия в настоящем явлений будущего, которых еще нет; и явлений  прошлого, которых уже нет? Эта проблема заставила уже Аристотеля  четко различать бытие потенциальное и бытие актуальное со всем непростым спектром отношений между ними.

Однако диалектика бытия и небытия имеет еще ряд аспектов, которые не устранишь простым различением в бытии его различных видов. Обратимся к феноменам жизни и сознания. Из биологии и физиологии хорошо известно, что сам факт нашей жизнедеятельности невозможен без перманентного процесса отмирания старых клеток организма и замены их новыми. Феномен же нашей сознательной жизни - это во многом дар забвения, очищения сознания от избыточной и ненужной информации, препятствующей творческому мышлению. Кстати, одна из принципиальных  проблем в сфере создания искусственного интеллекта - это как раз невозможность научить машину творчески забывать. Укажем также на тот очевидный факт, что без феномена “значащего отсутствия” - пробела в тексте, молчания в речи, паузы в музыке, пустого пространства на холсте - не были бы возможны ни письменная, ни устная речь, ни музыка, ни живопись.

Диалектика бытия и небытия обусловливает возможность движения  нашего логического  мышления. Первичное определение любой вещи - это указание на то, чем данный предмет не является. Это так как называемое определение предмета через “его иное”, когда мы определяем, скажем, стол через указание на то, что он не является стулом, креслом и т.д., т.е. тем мы самым как бы очерчиваем  внешние границы  бытия предмета. Показательно, что таким образом  чаще всего определяются абсолюты любой природы, которые бесконечны внутри себя по определению. Таково апофатическое определение Бога во всех религиозных традиция, когда последовательному отрицанию подвергаются все его позитивные свойства. Таково определение материи в диалектическом материализме, которая противостоит всем своим конкретным свойствам и проявлениям. При этом показательно, что в богословии и в  религиозной философии через отрицательное определение Бога,  как совершенной и запредельной для разума духовной полноты, фактически утверждается реальность “не”, как его материальной хаотической противоположности; а при определении материи как всеобъемлющей и неопределимой  “объективной реальности”, всегда указывается на ее противоположность сознанию (субъективной реальности), т.е. фактически утверждается реальность идеального, духовного начала бытия. Здесь во многом кроется и возможность построения онтологий “ничто” в его различных разновидностях.

Любопытно, что чем больше у нас объем знаний, тем больше и осознание безмерности  нашего незнания, а чем объем знаний меньше, тем, наоборот, больше возникает иллюзий всезнания. Это символически можно уподобить, с одной стороны,  большому шару, внешняя поверхность которого велика, а, с другой стороны, точке, внешняя поверхность которой минимальна. Отсюда возникает знаменитый образ “ученого незнания” Николая Кузанского как символа извечного философского стремления к мудрости (к тотальному бытию знания) и, одновременно, осознания невозможности  ее достижения ( невозможности полностью избавиться от незнания). Совершенно новый поворот в связи с проблемой небытия и ничто открылся в последние лет 10-15 в связи с созданием  разнообразных научных моделей физического вакуума и попытками  придать им общенаучный характер, даже построить на их основе своеобразную философию природы (научную натурфилософию).

Из сказанного вытекает, что бытие и небытие имеет многоуровневую природу. Это в полной мере относится и ко второму блоку выделенных нами проблем, связанных с отношением бытия и инобытия. Приведем лишь несколько конкретных примеров, дабы читатель почувствовал их актуальность.  Представьте себе преподавателя философии, который написал лекцию, посвященную диалектике бытия и небытия, чтобы завтра прочитать ее студентам. Придя на лекцию, он вдруг с ужасом обнаруживает, что оставил свою тщательно продуманную и логически выстроенную лекцию дома. Ему остается только одно:  на память излагать студентам ее ключевые положения и творчески импровизировать. Здесь устно читаемая преподавателем лекция является как бы инобытием лекции, оставленной дома. Однако ситуация перехода  бытия в инобытие на этом не заканчивается. Студенты слушают лекцию преподавателя и стараются ее максимально полно и точно записать. Далее - они устно излагают записанное  на экзамене. Если теперь попытаться сравнить идеальное содержание лекции, первоначально записанной преподавателем и оставленной дома, с тем, что рассказывают ему студенты на экзамене, то может выясниться, что разговор вообще идет о совершенно разных предметах. Бытие исходного смысла и его инобытие не имеют между собой никакой связи. Инобытие здесь стало попросту другим смысловым бытием. Каждому преподавателю философии  такие ситуации хорошо известны, и насколько его радует инобытие прочитанной им лекции, где видна творческая работа студенческой мысли, настолько же его удручает полная утрата  или искажение первоначального смысла.

Свою специфику данная проблема приобретает в сфере перевода текстов с языка на язык; в особенности это касается художественных текстов: в самом деле, инобытие которых на чужом языке часто уже не имеет никакого отношения к бытию оригинала. Развитие компьютерных технологий остро поставило и другую проблему: насколько вообще электронные  формы хранения информации, приобретающие сегодня универсальный характер, сохраняют бытие оригинала. Может ли, к примеру, общение по Интернету заменить реальное общение; дистанционное обучение - живой контакт с учителем, электронная конференция даже в режиме реального времени - непосредственное общение и спор с коллегами? Не сталкиваемся ли мы здесь с абсолютной подменой подлинного бытия бытием мнимым, оригинала - сомнительной копией, или же это тот случай, когда инобытие добавляет нечто новое в само бытие, расцвечивает его новыми красками и оказывает на него обратное стимулирующее воздействие? Не сталкиваемся ли мы с тем, опять-таки хорошо известным любому хорошему лектору  случаем,  когда именно в ходе удачных импровизаций на лекции приходишь к таким идеям, аргументам и образам, которые до этого тебе не приходили в голову?

Наше понимание бытия и инобытия опирается на понятия сущности и кажимости, подлинного бытия и его так называемых превращенных форм. Данная проблематика в ее преимущественно гносеологическом и социальном аспектах была блестяще разработана в рамках марксистской философии. Сферы человеческого существования и межличностного общения открывают еще один важный аспект диалектики бытия и инобытия. Хорошо известен факт, что люди часто думают иначе, нежели говорят и делают, а подчас стремятся сознательно ввести нас в заблуждение. Здесь инобытие человека (его речь, поступки и жесты) призваны замаскировать его внутреннее содержание. Бытие словно прячется за внешними и не подлинными формами своего обнаружения. И наоборот, нам иногда так хочется быть абсолютно прозрачным для близкого человека и, в свою очередь, самим проникнуть в глубины его души. Хочется полностью снять инобытийственные границы между экзистенциями, сделать их  непосредственно соприкасающимся и понятным друг для друга. Но возможно ли это в принципе? И если “да”, то за счет каких средств? Спциалисты утверждают, что бытие другого никогда не может быть нам дано вне и помимо его инобытийственных внешних обнаружений, а интерпретация последних с целью проникновения в существенные характеристики чужого бытия (во внутренний  мир другого человека) всегда будет осуществляться сквозь призму нашего собственного бытия. В этом смысле другие всегда даны нам сквозь неустранимую  призму нашего “Я”, а наше “Я”, в свою очередь, не имеет иной возможности сделать  доступным для других свои внутренние переживания и идеальные содержания  помимо перехода в инобытийственные предметные формы.

 Субстанция

За всем многообразием вещей и событий мира человеческая мысль силится обнаружить неизменное и устойчивое единство, выявить глубинный вид бытия – субстанцию как причину появления всех других видов бытия, саму не имеющую иных причин существования. Наиболее точным переводом латинского термина “субстанция” является слово “естество”, где зафиксировано двойное слово “есть”, т.е. такое бытие, которое лежит в основании всех других видов бытия.

Исторически первой трактовкой субстанции является ее отождествление  с субстратом, с вещественным началом, из которого составлены все вещи и который чаще всего является объектом  внешнего относительно него воздействия. Таковы первые физические начала вещей: в милетской школе это были вода, воздух и огонь; в атомизме Демокрита и Эпикура образование всех вещей связано с самодвижением атомов; в последующей греческой традиции представление о субстанции сопрягается с бескачественной материей. Такое понимание субстанции при отсутствии самого термина явно прочитывается уже у Платона (идея материи-Кормилицы) и у Аристотеля (первая материя).

Вторая трактовка категории субстанции связана с ее интерпретацией как деятельного духовного первоначала, имеющего причину бытия в себе самом. Здесь субстанция - это не пассивный объект воздействия и не субстрат, из которого составлены все вещи, а сознательное  и волевое начало, субъект действия. Такое понимание можно обнаружить в античной трактовке души у Платона и Аристотеля, в монадологии Лейбница, у Фихте и Шеллинга, у В.С. Соловьева и Н.О. Лосского, во французском персонализме.

Наконец, можно выделить и третий, в значительной степени интегральный, категориальный смысл. Субстанция - это порождающая неизменная основа всего конкретного множества своих модусов (состояний) и условие общения (взаимодействия) последних. Здесь субстанция оказывается в равной мере и субстратной, и деятельной; и объектно-претерпевающей, и субъектно-воздействующей. Она - причина всех вещей и, одновременно, самой себя. Это последнее  истолкование категории “субстанция” - достояние преимущественно новоевропейских пантеистических систем, хотя его зачатки отчетливо вычитываются уже у Анаксимандра с его апейроном и отчасти в пневме стоиков. В наиболее последовательном варианте оно представлено в философии Б. Спинозы^[2]. Образно говоря, субстанция здесь может быть уподоблена невидимому телесным взором всеобщему живому корню вещей, откуда они все произрастают.

В истории философии субстанция отождествлялась или с идеальным (духовным), или с материальным началом бытия. Противопоставление духа и материи, как двух альтернативных субстанций, дает нам концепции, соответственно, идеалистического или материалистического типа. Концепции материалистического типа чрезвычайно разнообразны и, в конечном счете, связаны со сведением всех вещей и процессов мира к материи в виде либо как конкретно-чувственного вещества, либо вещественных образований, которые не даны в чувственном опыте, либо как бесконечно делимое, континуальное начало. Материя при этом рассматривается как субстрат, как строительный материал.

В марксистской диалектико-материалистической традиции материя трактуется как “объективная реальность, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями”. В таком понимании объективная реальность охватывает любые образования - от уровня микромира до мегамира, что породило соблазн сведения духовного к материальному, сознания к материальным структурам мозга; человек при этом трактовался как “ансамбль общественных отношений”, а общественное развитие в виде линейного ряда формаций, и т.п. Вместе с тем рассмотрение диалектики как системы общих закономерностей развития способствовало обоснованию диалектико-материалистического взгляда на природу. Полагаю, что философия естествознания в нашей стране находилась в 60-70 гг. на передовых рубежах философской мысли. Немалыи здесь оказался вклад С.Т. Мелюхина, у которого в ту пору вышли его основные труды ^[3]

Идеалистический субстанциализм связывает первоосновы бытия с идеальным началом, обнаруживает свои сильные стороны там, где слаб материализм (сфера спекулятивной метафизики и интерпретация духовного измерения социального и экзистенциального бытия человека) и, наоборот, весьма неуверенно чувствует себя на сильных “полях” оппонента - прежде всего в объяснении многообразных  природных и социальных явлений, а также специфики телесной жизни человека. Известны также вечные проблемы теистических версий идеалистического субстанциализма - проблема объяснения источника зла и хаоса в мире, а также свободной воли в человеке.

Среди идеалистических построений можно выделить так называемую объективно-идеалистическую позицию в понимании первооснов бытия. В качестве деятельной и творящей субстанции здесь выступают: Абсолютная Идея (Гегель), Мировой Разум (Анаксагор, стоики), Мировая Душа (гностические онтологии), Мировая Воля (Шопенгауэр), Космическое Бессознательное (Э. Гартман) и т.д. В последовательно теистических разновидностях объективного идеализма началом и концом мира признаются  Божественный  Абсолют (иудейская, христианская, мусульманская  и буддийская идеалистическая метафизики), Божественный Брахман (философия индийской веданты), Божественное Дао в китайских теистически ориентированных философских системах  и т.д. Современными вариантами идеалистического субстанциализма служат разнообразные гипотезы “семантических вселенных”, “информационных полей”, “пси-полей” т.д., чаще всего принадлежащих перу философствующих (вернее - натурфилософствующих) естествоиспытателей.

Соответственно, все богатство бытия в таких моделях  - это своеобразное метафизическое разворачивание духовно-идеальных первоначал через систему категорий, понятий или мистических образов, отражающих иерархическое устройство бытия. Здесь всегда есть момент перехода от исходной полноты и единства к тварной множественности космических и земных форм, будь то неоплатоническая эманация Единого, христианский креационизм или гегелевское категориально-логическое саморазвертывание Абсолютной Идеи. Обычно - это глобальные философские системы, охватывающие буквально все, что только может помыслить  человеческий разум. Именно в этом лежит основа объяснительной эффективности данного философского подхода, позволяющего рассматривать действительность как часть рационально выстроенной системы.

Последовательный объективный идеализм не столь уж далек в качестве объяснительной парадигмы от последовательного материализма, и не случайно концепция Гегеля, как наиболее развитая и логически продуманная философская система такого рода в Европе, была включена в диалектико-материалистическую концепцию Маркса, пусть и в заявленном «перевернутом» виде. Как выясняется  духовный абсолют весьма легко может быть заменен материальным абсолютом, особенно если учесть, что объективному идеализму  столь же свойственно задним числом “протаскивать” материальное начало мира, как и материализму - идеальное.

В субъективном идеализме субстанция рассматривается как активное и деятельное духовное начало бытия, интерпретируется с предельно индивидуалистических позиций и приобретает форму солипсизма. Логика рассуждений Беркли приблизительно такова. Поскольку в этом мире мы можем достоверно говорить только о том, что переживается нашими чувствами и сознанием и нет гарантии, что есть нечто еще, находящееся за пределами сознания, то быть и означает быть воспринимаемым. Предмет есть до тех пор, пока мы его воспринимаем. Достоверно существуют лишь разнообразные идеи нашего внутреннего мира. Соответственно, конструировать сложные метафизические системы с использованием таких понятий как дух или материя абсурдно, так как они не могут быть непосредственно восприняты нами. Тем самым человеческое индивидуальное “Я” фактически превращается в единственную порождающую субстанцию мироздания, как бы “раздувается” до размеров всей Вселенной. Даже внешний  антисубстанциализм Беркли оборачивается, в сущности, этим скрытым творящим субстанциализмом индивидуального “Я”. Он станет явным уже у Фихте, и достигнет завершенности у М. Штирнера и Ф. Ницше. Поразительно, но этот классический волюнтаристский субстанциализм, казалось бы окончательно и надежно изжитый уже к началу 20 века, возродится в  самых что ни на есть неклассических ходах современной  философской мысли. Укажем только на постмодернистский культ субъективного игрового “я” и виртуальный характер порождаемых миров, в которых оно живет.

 Учение о формах движения материи

И в философии и в науке идее субстанциальности придавалось фундаментальное значение. С развитием наук эта идея стала приобретать конкретно-научные черты. Так, в основе физики Ньютона лежало убеждение о “простоте” устройства мира и его исходных элементов. Материя понималась как вещество или механическая масса (то есть количество материи), которая состоит из физически неделимых мельчайших частиц – атомов. “Быть материальным” означало “состоять из неделимых частиц”, обладающих массой покоя. Механическая картина мира основывалась на идее об иерархии систем: атомы связываются в тела, последние – в более крупные тела, и так вплоть до космических систем. Вещество равномерно распределено во Вселенной и пронизывается силами всемирного тяготения. Причем скорость распространения взаимодействий считалась бесконечной (принцип дальнодействия). Соответственно, пространство и время рассматривались как абсолютные сущности, не зависимые друг от друга и от других свойств материальной действительности, хотя к этому времени существовали и иные концепции (например, Августина или Лейбница). Ньютон, как позже отмечал А. Эйнштейн, фактически дал модель мира, которая в силу своей стройности, долгое время оставалась непревзойденной. Концепция Ньютона по существу представляла собой именно теоретическую (сконструированную) модель, которая не всегда вытекала из опыта. В философском плане, Ньютон дал своеобразную натурфилософскую  картину мира, которая базировалась на том, что физические закономерности, присущие части мироздания, распространялись на все его образования, включая человека и общество. Предлагалась абсолютно гомогенная, лишенная динамики и иерархичности, картина мира.

Доминирование физики в системе наук во многом определило философские представления об устройстве мира, которые в буквальном смысле отождествляли конкретную физическую картину мира с философией природы и даже онтологией как таковой. Это не могло не отразиться и на теории познания, в которой исходили из неизменной сущности познаваемого объекта и абсолютности истины. Однако, само развитие физики подвергло сомнению установленные физикой Ньютона взгляды на мир. На рубеже XIX–XX вв. в физике происходят кардинальные открытия, каждое из которых разрушало классические физические представления, а также наносило удар по метафизическому материализму, как господствующей философии природы.

Кризис ньютоновской физики показал принципиальную относительность конкретно-научных представлений о мире, опиравшихся на очень сильные допущения в интерпретации мира. Оказалось, что сам принцип экстраполяции (распространения) наших знаний о части Вселенной на весь мир неправомерен и ограничен, что законы микро-, макро-  и мегамира могут в значительной степени отличаться друг от друга. Парадокс философской ситуации данного периода заключался в том, что метафизический материализм был уже не способен объяснить новые явления в физике.

Для решения  новых мировоззренческих и методологических проблем в науке необходима была синтетическая концепция, соединяющая в себе материалистические и диалектические компоненты подхода к миру, и на эту роль стал претендовать диалектический материализм. В рамках данной концепции была осуществлена попытка выработать новый тип  онтологии, базируясь на соединении новейших знаний из области естественных наук, прежде всего физики, и диалектико-материалистической разновидности философии. Огромную роль здесь сыграли работы по философии природы Ф. Энгельса.

Философия диалектического материализма, восходящая к работам основоположников марксизма, в вопросах онтологии базировалась на синтезе материалистических учений и материалистически истолкованной диалектики Гегеля, что  позволяет её по многим пунктам относить к классической модели онтологии. Однако качество целого несводимо, как мы помним, к качеству образующих его частей. Само такое объединение материализма и диалектики обнаружило радикальную новизну и неклассичность. Во-первых, появилась возможность построения целостной, но открытой и незамкнутой  философии природы с учетом все время обновляющегося массива научных данных, и, во-вторых, возможность распространить материалистические представления на сферу общественных явлений. Первая из этих возможностей как раз и была реализована Энгельсом в “Диалектике природы”. Разработка указанной проблематики Ф. Энгельсом была связана с проблемой классификации наук и поисками фундаментального основания такой классификации. Возникший в это время позитивизм, утверждающий, что время метафизических построений завершилось, попытался систематизировать науки на основании их механического суммирования, что упрощало реальную картину бытия. Так, например, Огюст Конт предложил чисто формальную систему классификации наук. В философском плане она была основана на метафизическом представлении о неизменной сущности вещей и их отражении в наших понятиях. То есть раз полученная истина в науках, оставалось незыблемой. В результате, науки, которые исследовали различные части природы, рассматривались изолированно друг от друга, и их расположение в контовской классификации было чисто методическим, создаваемым для удобства. Это была линейная классификация, основанная на принципе внешней координации научных дисциплин из которой не былая ясна сама взаимосвязь областей онтологии, которые отражаются в каждой из наук. Подразумевалось, что каждая из наук исследует какую-то часть реальности, а поэтому совокупность наук должна была бы нам дать полную картину этой реальности, которая могла бы быть реализована в некой единой системе наук.

В противовес этой позиции Ф. Энгельс закладывает принцип взаимосвязи между науками. Иначе говоря, взаимосвязь между науками и их субординация не случайны, а определяются единством самого материального бытия. Соответственно, важнейшими методологическими предпосылками, которые можно положить в основу классификации наук, а значит и единой картины природного бытия, выступают – принцип монизма и принцип развития. Науки, утверждает Энгельс, можно субординировать по их предметам, отражающим объективное восхождение человеческой мысли от более простого к более сложному. Более того, такое познавательное восхождение отражает диалектическое развитие самой природы, порождающей более сложные формы из простых.

Схема имела формальное, а не содержательное описание природного бытия. При этом, однако, высшие формы не сводимы к низшим. Более того, Энгельсу на основании такого рода философских рассуждений удается предсказать ряд научных открытий и даже появления новых отраслей знания. В основе этого, опять же лежит идея развития и преемственности. Между различными формами движения материи нет непроходимых границ. Поэтому существует нечто, находящееся между ними, относящееся, например к механике и к физике, к физике и к химии, к биологии и к социологии. Энгельс предсказывает, что в силу единства природного мира он необходимым образом познается как за счет изначальной дифференциации его областей, так и за счет последующей интеграции этих областей. Следовательно, чрезвычайно интересными для исследователей всегда будут выступать пограничные области наук, которые находятся на стыке двух или более предметов. Он предсказывает, что именно здесь произойдут величайшие открытия и будут созданы соответствующие науки.

Конечно, с позиции современной науки и философии схема Энгельса устарела, но в целом объяснение устройства материального бытия было дано очень убедительное. Причем самое главное здесь было  то, что природное бытие стало рассматриваться дифференцированно.

И, наконец, В.И. Ленин поставил в центр диалектико-материалистического понимания онтологии представление о материи, как особой философской категории для обозначения объективной реальности^[4]. Это означало, что она не может быть сведена к какому-то конкретному физическому образованию, в частности к веществу, как это допускали физика Ньютона и метафизический материализм.

Это была форма материалистического монизма, так как все остальные сущности, в том числе и сознание, рассматривались как производные от материи, то есть как атрибуты реального мира. “Диалектический материализм отвергает попытки строить учение о бытии спекулятивным путе. “Бытие вообще” – пустая абстракция. Исходя из этого, утверждалось, что материя объективна, то есть существует независимо и вне нашего сознания. Отсюда делался вывод о связи онтологии и гносеологии, в частности, о том, что научное познание есть прежде всего активное отражение конкретных форм проявления материи, а объектом философии выступает сама эта всеобщая категория, подлежащая всестороннему и никогда не способному завершиться онтологическому философскому осмыслению. Подобная установка четко зафиксирована в известном положении В.И. Ленина из “Материализма и эмпириокритицизма”, что не материя исчезла, как думали многие физики начала ХХ века, а исчез лишь тот предел, до которого мы знали материю, что весьма актуально и сегодня. Идея  дополнить ленинское определение материи, исходя из его собственного замечания в “Философских тетрадях”, субстанциально-онтологическими характеристиками была весьма  популярной в советской философии.

В целом же, в рамках диалектического материализма категория бытия не выполняла никаких функций, кроме как синонима объективной реальности, поэтому онтология трактовалась как теория материального бытия, а еще точнее - как философия природы в чистом виде с опорой на конкретные данные науки.  Любые рассуждение о “мире в целом”, о “бытии как таковом”, о соотношении “бытия и небытия” даже в рамках предшествующего материализма рассматривались как существенный недостаток онтологических концепций.

Сильной стороной диалектического материализма стала  ориентация на диалектику (при всей критике Гегеля), что проявилось в признании принципиальной познаваемости мира, основанной на понимании неисчерпаемости свойств и структуры материи как всеобщей категории онтологии, и детальное обоснование диалектики абсолютной и относительной истины,  как принципа философского познания.

Своя спекулятивная метафизическая проблематика в связи с возможностью построения целостной системы   философских категорий также разрабатывалась в марксизме, преимущественно  в рамках диалектической логики. Некоторых специалистов в этой области, типа Э.В. Ильенкова, Г.С. Батищева, З.М. Оруджева или С.Б. Церетели, даже прямо называли идеалистами и гегельянцами. Однако решение проблемы онтологического статуса всеобщих идеальных образований и структур мирового бытия (чисел, логических законов, универсальных структурных зависимостей типа “золотого сечения”, природы всеобщих категорий нашего разума и т.д.) - не самая сильная сторона в марксизме, равно как и обсуждение теологической проблематики в идеологически пристрастном  и  зачастую малокомпетентном ключе. Гораздо больших успехов диамат добился все же в области философии природы, эпистемологии и разработке  социально-антропологических вопросов.

Сейчас модно критиковать диалектический материализм, но если внимательно проанализировать его концепции, то можно заметить, что для многих его представителей идеология выступала лишь вынужденной ширмой, за которой билась живая и сильная метафизическая мысль, чутко реагировавшая на все изменения мировой философской мысли. И это понятно. Философия имеет собственную внутреннюю логику развития и никакой идеологический диктат не способен ее нарушить. Так, например, рассматривая программу, изложенную Н. Гартманом на философском конгрессе в Испании в 1949 г., бросается в глаза схожесть его идей с онтологическими моделями советских философов, причем изложенных приблизительно в те же десятилетия^[5]. Авторы абсолютно уверены, что многие результаты, достигнутые в советской философии, в том числе и в области онтологии, будут еще востребованы мировой философской мыслью.