4. Словесный портрет в.С. Черномырдина
У нас принято описывать политическую физиономию того или иного фигуранта; попытки описать его внешний облик считаются едва ли не дурным тоном; предполагается, что это переход на личности. Это в корне неправильно: мы воспринимаем человека, политика в том числе, прежде всего визуально, и непонятно, почему из текстуального портрета последнего должны быть исключены глаза, нос, брови, прическа, манера говорить, жестикулировать, ходить… Почему журналистам оставлен только политический портрет, а просто портрет считается компетенцией художников и фотографов? Помню, пару лет назад, когда я писал в одной газете о кампании по выборам в парламент, то обратил внимание на диссонанс между образцово-советским обликом Бориса Федорова («Вперед, Россия!») и его сверхагрессивной риторикой. Мне показалась, что экс-министр ставит себя в комичное положение; я попытался зафиксировать комику ситуации и вспомнил едкую эпиграмму Евтушенко начала 60-х: «вождь румяный комсомольский…», посвященную Сергею Павлову; опус появился в газете целиком — за исключением этого злосчастного «перехода на лицо»…
Сегодня ситуация не очень изменилась; разве что стало можно писать, что Чубайс — рыжий…
Лицу Черномырдина свойственно выражение серьезности, суровости, внушительной насупленности, нахмуренности, порой переходящее в то, что Ельцин в своих «Записках» описывает словами «мрачнее тучи». Есть, есть в облике премьера нечто карабас-барабасовое, тем более, что он тоже если не хозяин, то директор-распорядитель, а порой даже конферансье своего собственного театрика. Возможно, внешняя суровость — это характер, но в определенной степени это следствие принятой на себя премьером социальной роли — роли домовладыки, хозяина, управителя, распорядителя, столь тщательно прописанной в «Домострое», строгой и по-своему мудрой книге XVI века.9
Но суровое выражение лица — это и порождение ситуации, когда все непрерывно, год за годом, пишут о том, что премьер — чуть ли не декоративная фигура, а все решает Чубайс (или Гайдар, или Немцов, или еще кто, ну, и, конечно, президент). Улыбчивость и приветливость в этой ситуации может быть расценена как проявление слабости. А суровость — уместна. Вот Черномырдина спрашивают в Думе, выбирал ли он молодых вице-премьеров сам или их ему навязали для того, чтобы они его стоптали? «Насчет стоптания — не получится!» — заверяет премьер с суровейшим из самых суровых своих выражений на лице.
Иногда Черномырдин появляется на публике в очках, например, когда надо прочитать какой-то текст, и никоим образом не проигрывает от этого, — напротив, обретает дополнительную внушительность (впрочем, имиджмейкеры давно установили, что политика очки скорее украшают — он как бы сразу становится «умнее»).
Черномырдин относится к тому типу мужчин, который женщины старшего и среднего возраста обычно описывают словами «видный», «солидный», «представительный». Это, собственно, констатация некоей телесной конфигурации. Движется он с некоторой плавностью. Избегает толчков при ходьбе. Но если у Ельцина подобная осторожность — следствие травмы позвоночника, то у Черномырдина, похоже, — антураж принятой на себя социальной роли: хозяин, домовладыка неспешен, вальяжен, внушителен.
Приятно констатировать, что Черномырдин одевается если не безукоризненно, то вполне пристойно, хотя и несколько консервативно. Ведь, что бы там ни говорили о том, что галстук подбирается к рубашке, а не к пиджаку, никто не убедит меня, что коричневый галстук с синим костюмом (чем грешил в свое время Горбачев) — это проявление вкуса…
В чем-то Черномырдин напоминает Брежнева в его лучшие годы. Тот же типаж уверенного в себе обкомовского лидера, добравшегося до секретаря ЦК, советского генерала, хозяина. То же сознание собственной полноценности. Та же любовь к охоте и хорошим автомобилям. Есть, кстати, даже сходство внешней фактуры.