2. Основные положения клш

Во-первых, четкое разграничение звукового и оптического аспектов речи. В лингвистической науке к середине XIX столетия сложилась традиция не проводить грани между звуками и буквами, что объяснялось тем значением, которое приобрели древние языки в период господства компаративизма, возникшего на базе мёртвых классических языков. Отсутствие учета особенностей звукового и оптического аспектов речи наблюдалось в работах многих видных лингвистов XIX столетия. Выдвижение на первый план указанного принципа было прогрессивным фактом в истории языкознания и вытекало из общей системы принципов казанской лингвистической школы, стремившейся к реальному учету языковых явлений и процессов.

Во-вторых, разграничение физиологических и психологических процессов в языке. Казанская, лингвистическая школа, будучи школой неограмматической, не ставила вопроса о специфике языковых процессов, сводя их к процессам физиологическим и психологическим. С этой точки зрения все языковые явления должны были рассматриваться как обусловленные либо физиологическим (или физическим), либо психическим фактором. В зависимости от этого и грамматика первоначально делилась на два раздела — на фонетику и морфологию, причем первая понималась слишком узко (как физиология звуков речи), а вторая, наоборот, слишком широко, поскольку охватывала все «психологизированные» элементы системы языка: морфологию, лексикологию с семасиологией и даже синтаксис, который понимался представителями казанской лингвистической школы как «морфология высшего порядка». Правда, это разграничение не носило практически столь гиперболизированного характера, так как сочеталось с требованием объективного подхода к исследуемым явлениям языка. При этом приоритет физиологической (фонетической) стороны, провозглашенный младограмматиками, вызывал возражение со стороны представителей казанской школы языковедов. Несмотря на неприемлемость в настоящее время данного принципа казанской школы, исторически он был оправдан, поскольку привлекал внимание исследователя к внутренним пружинам языковых процессов, заострял внимание на взаимодействии антропофонических и «психологизированных» элементов системы языка и в конечном итоге способствовал возникновению учения о фонеме.

В-третьих, разграничение статики (синхронии) и динамики (диахронии) языка. Это требование, впоследствии развернутое Ф. де Соссюром, было высказано впервые Бодуэном де Куртенэ и углублено его школой. Оно основывалось на признании, с одной стороны, исторической преемственности в развитии явлений языка, а с другой, – сознанием того, что для носителя языка важнее всего существующие, живые элементы системы (критерий «чутья языка» признавался казанской школой весьма важным). Разграничивая статику и динамику языка, казанская школа языковедов в то же время утверждала самостоятельную значимость указанных аспектов и признавала специфику задач каждого из них, имея в виду в первом случае исследование изменений, «совершающихся каждовременно в данном состоянии языка», а втором — изменений, «совершающихся в истории, на протяжении многих веков и в целом ряду говорящих поколений»[Бодуэн де Куртенэ, 1997: 98]. Исключительно-исторический подход к языку младограмматиков встречал категорические возражения со стороны представителей казанской школы языковедов:

В-четвертых, соблюдение требования хронологизации языковых процессов. Казанская школа языкознания была по существу, первой школой, провозгласившей данное положение в качестве основополагающего принципа сравнительно-исторических исследований. Для предшествующего периода компаративистики был характерен антиисторический подход к языку. Индоевропейский праязык периода «расцвета» мыслился, как нечто в высшей степени совершенное и недосягаемое для современныx языков, возникших якобы из праязыка в результате его деградации. Историзм казанской школы нашел выражение прежде всего в признании важности и необходимости выделения в языке наслоений различных эпох и относительной хронологизации языковых процессов.

В-пятых, признание преимущества данных, извлеченных из наблюдений над живыми языками и диалектами, по сравнению с фактами, отраженными в памятниках письменности. Это положение выдвигалось и до казанской лингвистической школы, однако, лишь в трудах Бодуэна де Куртенэ и его последователей оно приобрело характер основополагающего принципа, тесно связанного со всей системой принципиальных установок. Необходимость исследования живых языков подчеркивалась также младограмматиками, но эта мысль не находила широкого практического осуществления в их деятельности и, кроме того, самый подход к явлениям живых языков у казанских лингвистов и младограмматиков не был тождественным, так как первые, связывая исследование новых языков и наречий с выявлением законов развития языка, исследовали их сами по себе, вторые, преломляя факты живых языков через призму своих исторических воззрений, не терпевших компромисса с синхронией, стремились вскрыть в них пережитки прошлого состояния языков.

Кроме того, признавалась важность изучения и исследования всех языков и наречий, независимо от их строя и степени развитости. Для Казани, с ее разноязычным и диалектным окружением, принцип «демократизации объекта» был более, чем где бы то ни было, актуален и согласован с деятельностью казанских лингвистов предшествующего периода.

К тому же требование не навязывало языку чуждых ему категорий, но выделяло и исследовало то, что в нем действительно существует. Принцип объективности исследования понимался как требование объективного учета чутья языка его носителями. Он вытекал из естественно-научных основ концепции Бодуэна де Куртенэ и его школы.

Также признавалась необходимость обобщений. Важность этого принципа в настоящее время несомненна, но в конце XIX века он был особенно актуален, так как в этот период представителями младограмматизма проповедовался эмпирический подход к языку, высказывалось скептическое отношение к возможностям лингвистики.

Формулировалась важность анализа и разложения сложных языковых единиц на составные части.

И, наконец, стремление к наиболее строгому учету звуковых законов и образований по аналогии